Награда [Мадина Давлетовна Зиганшина] (fb2) читать онлайн

Повесть. Семей. 2017 г.

Рисунки выполнены Ибрагимовой Риналией. 11 лет

Что повесть эта, чем умна?

Что одна палка, два струна.

Так «тонко» оценил читатель,

Что сочинил ему писатель.

Согласна – примитивен инструмент,

Но вслушайся в тех струн дуэт!

Унылый зной степей

И топот удалых коней,

Гик всадников и свист бичей

И шелест перелетов саранчей.

Печаль и радость степняков…

Неполный перечень таков

Чудесных звуков «палки».

.................................................

Подстать домбре и эта повесть.

Житье – бытье…ну что за новость!

Но в ней изюминка сокрыта.

……………………………………..

Глава 1

Две вчерашние школьницы, как только что выпорхнувшие из гнезда птенцы, немного растерянные перед необъятным простором и мужчина с висками, подернутыми сединой, вдруг оказались в одной точке земного шара. С этого момента их жизни переплелись настолько тесно, что психологи ломали бы голову, а астрологи сбились бы с ног в погоне за звездами, чтобы разгадать тайну столкновения троих в этой точке земли.

А все было просто. Мужчина, который представился девочкам как художник Закорин, был оформителем фойе небольшого старого кинотеатра, поставленного на реставрацию. Он нуждался в помощниках и потому стал работодателем для девочек. Одна из них, мечтающая стать скульптором, Тамара, вторая, не имеющая никакого отношения к искусству, Гюзяль. Обе собирались ехать учиться и нуждались в деньгах. Каждая из них получила соответствующую способностям работу. Тамара исполняла рисунки художника в глине, Гюзяль была формовщицей глиняных изделий в гипсе. Длилась эта оформительская работа в кинотеатре не долго, и скоро пути этих троих разошлись. Тамара поступила в художественную академию в Москве, Гюзяль избрала журналистику.

Но это потом, а пока они все трое трудились над реставрацией кинотеатра. Работа, которую выполняла Гюзяль, была чисто технической: сделать форму, залив глиняный шаблон полужидким веществом, а потом наоборот, залить гипсом полученную форму. После того как гипс окончательно застынет, надо было снять с него гибкую форму, а изделие очистить, отшлифовать.

Закорин и Тамара работали творчески и вели разговоры об искусстве. Участвовать в них Гюзяль не могла, да ее и не приглашали. В их глазах она видела себя бесталанной простушкой. Однако она с затаенным дыханием вслушивалась в эти разговоры. Однажды Тамара поделилась с Закориным о своих замыслах. Она мечтала оформлять метро, рисовала ему картины будущих залов, а он слушал ее и снисходительно улыбался.

«Зачем он так!» – думала Гюзяль. Каким-то чутьем она улавливала в Тамаре большой талант, и ей стало обидно за девушку. Еще обидней стало ей, когда Закорин посоветовал Тамаре окончить художественное училище и потом обучать детей рисованию в кружках домов культуры. «Нет, нет, – она должна осуществить свою мечту, я об этом ей обязательно скажу», – решила Гюзяль.

Домой после работы девушки шли вместе. Небо без единого облачка было удивительно глубоким, и синим, синим. Тамара искоса посмотрела на Гюзяль. «Как жалок человек, который не способен видеть красоту, обделенные люди», – пожалела она девушку.

– Смотри, Тамара, сюда бы стайку белых голубей! – Гюзяль ладонью провела по воздуху, обращая внимание на небо.

Тамара изумленно посмотрела на девушку и промолчала. Ей стало стыдно. Некоторое время девчонки молчали.

–Тамара, ты с кем-нибудь дружишь? Синее небо явно настроила девушку на романтический лад.

– Нет. Я ищу себе друга, похожего на моего брата. Только за такого выйду замуж.

– А кто твой брат?

– Он сейчас работает по комсомольской путевке на электрификации железной дороги Тайшет – Абакан. Его зовут Лев.

– Какое звучное имя!

– Вообще-то у него и у меня по два имени. Папа выбрал лучшее в его вкусе – Олег и Нина, а мама – Лев и Тамара. Так вот и зовут по-разному, никто из них не принял выбор другого.

Тамара осыпала своего брата восторженными отзывами, и Гюзяль подумалось, что девушке трудно будет выбрать себе достойную пару.

– А ты, у тебя есть парень?

Гюзяль смутилась. Ей не хотелось отвечать, да и то, что было у нее, в одной фразе не уместилось бы, а рассказывать много было тоже вообще-то не о чем. Как-то она сидела в парке, и двое проходивших мимо парней, попросили у нее позволения присесть. Молодые люди сели по обе стороны от нее и, увидев в ее руках книгу, которая увлекла всю влюбленную в литературу молодежь, сразу же заговорили о Пушкине. Парни оказались студентами педагогического института. То ли тема разговора тому была причиной, то ли действительно было какое-то сходство, но Гюзяль восприняла этих двоих Онегиным и Ленским.

Дома, вспоминая эту встречу в парке, Гюзяль побоялась признаться себе, что влюбилась. Она подошла к зеркалу, глянула на себя, как бы со стороны, и заключила: такую полюбить нельзя. Кто и когда внушил, что она не красивая, только эта оценка, закомплексовала ее навсегда. Если бы люди задумывались о том, чем может закончиться их без задней мысли высказанное предположение: « ты очень похудела, не больна ли?» которое подвергает человека всматриваться в зеркало и вслушиваться в свой организм, выискивая заболевания. Болезнь он может и не обнаружит, но покой уже точно потеряет. Любая плохая весть – зло. Не зря испокон веков человеку, принесшему плохую весть, отрубали голову.

Глава 2

Того единственного творения рук Закорина – стайки голубей под низеньким фонтанчиком, стекающим в простенький бассейн, украшавшего центральный парк города, давно уже не было. Его сломали, как отжившую утварь и выбросили в мусор

Вещь эта была более чем примитивная, но видно, тогда, когда его устанавливали, либо ресурсов у города не было для лучшего, либо архитектор города был не очень-то сведущ в искусстве.

Автора этой скульптурной группы никто не помнил, или, может быть, даже не знал, мало ли что устанавливают в городе, за всем не уследишь.

Закорин уже жил в Алма-Ате, но не упускал случая сказать людям, что в таком-то городе, центральный парк украшает его творение. Люди, которые, слушали это, в том городе не бывали, и оценить его произведения искусства не могли. Но верили и называли его художником

Круг общения у Закорина был узок. Это люди, которых никогда не посещала муза, к тому же в основном это была молодежь, которую завораживало и манило то загадочное, что таилось в самом слове «художник».

Напускная важность, которая особенно удавалась Закорину, усиливала его влияние. К тому же держался он молодцевато, а снисходительная улыбка его обескуражила бы любого и без того малосведущего в искусстве человека, который попытался бы вдруг обличить его в бездарности. В кругу этих людей он чувствовал себя уверенно и спокойно, их внимание к его особе щекотало самолюбие.

А дома Закорина частенько встречали тетушки. В прошлом выходцы знатного в городе семейства, они старались сохранить свой статус. Закорин был чирей на теле их знатности, поэтому они не упускали возможности засыпать его упреками. Упреки их сводились к самому простенькому – недовольству тем, что он «сидит на шее матери», которая на свою крохотную пенсию содержит его. Самым унизительным для Закорина было то, что они требовали, чтобы он пошел работать. Кем? Чернорабочим, у него нет никакой специальности. Возмущало, что этого требовали те, кто когда-то хором пророчил ему будущее в большом искусстве, увидев в нем талант еще в раннем детстве. Они лелеяли эту мечту, купали в ней мальчишку. Надеялись, что он будет украшением их знатного рода.

Одного не учли тетушки, что талант нуждался в заботе, а мать мальчишки, рано оставшись вдовой, растила его на крохотную учительскую зарплату, едва прикрывая свою и сыновнюю наготу.

Утолив свою ярость, тетушки расходились по домам, и тогда его старенькая, совсем ссутулившаяся мать, подходила к нему, чтобы зализать раны, нанесенные ему тетушками.

–Да ладно, мама, разве они способны понять? Успокойся. Я не сижу, сложа руки, ищу сейчас возможность выставить в городе свои работы. Это отнимает много времени, ты же понимаешь,– говорил он матери, прижимая ее голову к своей груди.

Потом Закорин уходил в свою комнату. Лихорадочно защелкнув замок в двери, как зверь, улизнувший от погони, он наконец ощущал свободу. В полном одиночестве он снимал маску преуспевающего художника, которую носил весь день, тяжело опускался на стул и долго-долго сидел так в бездействии, и жалкая слеза стекала по его щеке.

Глава 3

Гюзяль подошла к фасаду Алмаатинского Дома правительства, встала под колонну и подняла голову. Высота колонны сразу придавила ее, она почувствовала себя маленькой, беззащитной и одинокой в этом чужом городе, куда приехала, чтобы поступать учиться. Впереди ждали вступительные экзамены, надо было преодолеть конкурс. Но это потом, а сегодня стояли проблемы куда важнее, ей было негде переночевать. Денег, которые дал ей отец из месячного своего заработка, не хватало ни на оплату квартиры, ни на питание. Часть денег, которые потребуются на обратную дорогу, Гюзяль положила на самое дно чемодана.

Сдав документы в приемную комиссию университета, Гюзяль купила маленькую булку ржаного хлеба, села на лавочку, возле университета и, крадучись, чтобы не видели прохожие, ела, отламывая крохотные кусочки. Скоро она поняла, что в этом большом городе ни у кого нет дела до нее, и успокоилась. С полным желудком стало значительно веселее, и Гюзяль слегка прогулялась, особо не отдаляясь от университета, чтобы не заблудиться. Вечерело, и пора было подумать о ночлеге. Долго искать не пришлось. Гюзяль осенила мысль, что можно переспать во внутренней полке длинного типового стола, специально предназначенного для продажи книг на улицах города.

Озираясь, чтобы никто не заметил, в сумерках Гюзяль залезла в стол, радуясь своей находчивости. Однако вскоре поняла, что ошиблась. Алмаатинская ночь оказалась холодной, а узкая полка не давала даже перевернуться с боку набок. Хотелось вылезти и попрыгать, чтобы согреться, но страх, что ее могут увидеть хулиганы, останавливал от этой затеи. Ночь казалась бесконечной, иногда девушка проваливалась в сон, но очень быстро просыпалась и опять мучилась. Видно, надо было перенести тяготы этой ночи, чтобы догадаться, что можно легко спрятаться в одном из множества аудиторий старинного здания университета и остаться там на ночь.

Утром Гюзяль освежилась водой, мокрой рукой разгладила помявшееся платье. В аудитории, где собрались абитуриенты, она появилась позже всех. Испуганная, дикая в коричневом в белый горошек платье из штапеля, которое впервые сшила сама и парусиновых, тоже коричневых полуботинках, какие носят рабочие на стройках, девушка вызвала к себе всеобщее откровенное любопытство, которое до ожога смутило бы кого угодно. Однако сцена эта длилась не долго, потому что выдержка, с какой девушка преодолела взгляды, оказалась еще более шокирующей, и затмила собой первоначальную причину всеобщего изумления. Юные модницы столицы беглым взглядом оценили свою внешность и, почувствовав превосходство, успокоились.

Экзамены еще продолжались, а денег у Гюзяль оставалось все меньше и меньше. »Ничего, буду жевать сырую пшенку, как в детстве»,– успокоила себя девушка. Что такое голод, она знала не понаслышке. Когда после войны ее семья переезжала из далекой Сибири в Казахстан, на вокзале, Новосибирска, где все неделями ждали профилактическую обработку в целях борьбы с тифом, свирепствующим тогда, их обокрали. Они приехали в Казахстан без смены одежды, без денег.

Конкурс на факультет журналистики, куда Гюзяль поступала, был большой и пугал. Гюзяль вспомнила, как перед самым отъездом на экзамены, она встретилась с бывшей одноклассницей у колонки, куда они с ведрами пришли за водой, и та поинтересовалась, правда ли, что она собралась ехать учиться в столицу, а услышав утвердительный ответ, поехидничала, что лучше было бы купить белье, чем тратить деньги на поездку. Девочка знала, что говорить, ведь мылись-то вместе в общественной бане и видели заплатки на простеньких ситцевых нательных рубашках друг друга. «Не волнуйся, говорят, в Алма-Ате под платье не заглядывают», – отпарировала Гюзяль. Но эта насмешка еще больше усилила у нее чувство ответственности перед родителями, которые, несмотря на нищету, отправили ее учиться.

Кружилась голова. Гюзяль подошла к стенду, где висели списки абитуриентов, выдержавших конкурс, но как-то не сразу нашла свой факультет. И когда нашла, строчки то расплывались, то наезжали друг на друга, и фамилия никак не попадала на глаза. Попросила стоявшую рядом девушку, одну из тех, с кем сдавала экзамены, чтобы она посмотрела список. Та толкнула ее в плечо и громко воскликнула:

– Поступила!

Но Гюзяль смутила нарочитость ее радостного возгласа, и она попросила:

– Покажи, где.

– Во! Даже ей самой не верится. Что ж бывают в жизни такие казусы!– с нескрываемым сарказмом уставилась девушка в глаза Гюзяль.

Видя ни то презрение, ни то ненависть во взгляде девушки, Гюзяль подумала, что она из числа абитуриентов, не выдержавших конкурс, и пожалела, что обратилась именно к ней, еще больше разбередив рану в сердце девушки. Но тут подошли к ней другие, теперь уже однокурсники, стали обниматься, поздравлять друг друга и на радостях решили отправиться кататься на каруселях. Гюзяль порадовалась, что ошиблась.

Сильно закружилась голова, и девушка как – будто поплыла. Вдруг чьи-то руки подхватили ее.

–Гюзяль! – позвал знакомый голос.

Это был Закорин.

Глава 4

Гюзяль разбудил аромат пирога. Она встала с кушетки, подошла к окну, и величественные горы, сверкая белизной, приветствовали ее. Возле тротуара протекал арык, через который был перекинут узенький мостик с перилами, который прошептал ей о свиданиях влюбленных. Гюзяль увидела город другими глазами, и он больше не пугал ее.

–Гюзяль, идемте завтракать,– выглянула хозяйка из кухни.

–А Закорин еще спит?– спросила девушка и осеклась. Она назвала фамилию и, обнаружила, что, либо забыла, либо совсем не знала имя. Так Закорин знакомился со всеми, так называл себя от третьего лица, произнося фамилию с каким-то, врезающимся в память звоном.

Старушка, однако, не выразила по этому поводу никаких эмоций. Для нее это было привычным, потому, что уже много лет, чтобы продемонстрировать свое пренебрежение, только Закориным звали ее сына родные тетушки, произнося это с унизительной интонацией.

– Нет, едва рассвело, он ушел в горы. Он альпинист, частенько проводит там дни, – с нескрываемой гордостью сообщила мать. – Но сегодня обещал вернуться к полудню.

Пирог был с ревенем с кислинкой, и они чаевали долго, подслащая пирог знакомством. Гюзяль мало вникала в то, что говорила хозяйка, все ее мысли были заняты, поразившей ее новостью, что Закорин – альпинист. Это ну никак не вязалось с тем образом, который сложился у девушки.

К полудню Закорин действительно вернулся и прямо с порога протянул Гюзяль маленький невзрачный с зеленоватыми лепестками цветок.

– Это эдельвейс. Он растет высоко в горах,– понимая, что цветок слишком скромен, чтобы очаровать, Закорин поспешил оправдать ценность цветка его малодоступностью.– Поздравляю с началом студенческой жизни!

Ни цветок, ни его непревзойденная ценность, а высокая степень внимания, какую оказал этот человек к ней, поразила Гюзяль. Это была вторая на сегодняшний день сногсшибательная неожиданность.

Весь остаток дня Закорин показывал девушке фотографии, объясняя, что художественная фотография в последнее время смело врезалась в ранг искусства, и он, Закорин, увлекся этим, готовит выставку своих работ.

Гюзяль удивило, что фотографии лежали на столе грудой мусора, которую выбросить просто не доходят руки. Но самое главное, из всего просмотренного ни одна из них не произвела никакого впечатления. Девушка решила, что тут лежали лишь выборки, а отобранное для выставки где-то в упаковке. А так как, Закорин не дорожит мнением Гюзяль, посчитал, что достаточно будет сказать ей, чем именно он занимается.

– Как случилось, что вы оказались рядом у стенда университета?– поинтересовалась Гюзяль.

Закорин объяснил, что просто встречался с Тамарой, которая поступает в художественное училище и, узнав от нее, что Гюзяль, должно быть, тоже сдает вступительные экзамены, пошел искать ее.

Гюзяль сказала, что учиться будет заочно, а Закорин пригласил ее дорогой гостей на все время будущих сессий.

Девушке хотелось узнать подробности о вновь открывшейся для нее грани его жизни, но Закорин не заговорил с ней об этом, а она постеснялась излишнего любопытства. Однако оно, это любопытство, уже вселилось в нее и продолжало саднить еще очень много дней.

Глава 5

До отправления поезда в Алма-Ату было еще далеко. Странное волнение вдруг охватило Гюзяль. Она не могла усидеть в зале ожидания вокзала и вышла, спешно направилась к перрону и у калитки лицом к лицу столкнулась с тем парнем, который запечатлелся в ее памяти Онегиным.

– Как вы здесь оказались?– выпалила она.

– Я? Я проводил друга, а вот вы как тут оказались? – задали они друг другу нелепые вопросы.

Девушка объяснила, что учится в Алма-Ате и сейчас едет на сессию.

– Мы так с вами тогда в парке не познакомились. Меня зовут Бориан, а вас?

– Гюзяль, – чуть дыша, произнесла девушка. Он помнит ее! Он вспомнил! – клокотало сердце.

Бориан взял из ее рук чемоданчик, и они пошли по перрону, говоря о каких-то пустяках. Запомнились только его вопрос о том, напишет ли она письмо ему, и свой ответ, что не знает, возможно.

Перестукивали колеса вагона на рельсах, перестукивали чувства в сердце. Думать ни о чем не хотелось, только чувствовать.

Лекции, зачеты, экзамены, дни пролетали, и Гюзяль не могла сесть за письмо. Да и о чем писать? «О походе в горы с Закориным напишу, целый воз впечатлений!» – воодушевившись, решила девушка.

Ответ не пришел, прилетел. Бориан писал, что уже отчаялся ждать, что спешил на почту, бросая товарищей, покидая пляж, упрекал, что она так долго не писала. И… попрощался, сообщив, что закончил учебу, уезжает на родину.

Сдав последний экзамен, Гюзяль помчалась на вокзал, только бы успеть на поезд, а сев на поезд, торопила отправление. Уставившись в окно, она жадно провожала глазами встречные поезда, будто один из них увозит ее любовь.

В письме Бориана был адрес его брата, у которого она могла узнать, куда его направят работать. Он писал, что не хочет ее потерять.

Писать по этому адресу Гюзяль не стала. Парень со жгуче– черным кудрявым волосом и большими темно– зелеными глазами все равно не полюбит ее, зачем бередить душу. Однако образ Бориана никогда не покидал девушку. Каждый раз, когда приходилось бывать на вокзале, она подходила к калитке, выводящей на перрон вокзала, и сердце ее замирало надеждой, что сейчас, как тогда, неожиданно возникнет Бориан. Увы, чудо не происходило.

Глава 6

Тамара закончила скульптурное отделение художественного училища, и надо было трудоустраиваться. В доме пионеров родного города ее первая учительница по изобразительному искусству уходила на пенсию и пообещала рекомендовать Тамару на свое место. Советовал устроиться туда и Закорин.

– Не губи талант, он дается не всем,– убеждала Гюзяль

Кощунством считала Гюзяль, когда люди не ценили свою одаренность. Все существо Тамары говорило о том, что Бог не только особым образом наделил ее способностью видеть красоту мироздания, но прежде всего самую девушку изваял, как образец прекрасного, будто тонким резцом выводя лицо ее, будто вытачивая каждую черточку. Прямой аккуратный нос, милая складка губ со слегка приподнятыми краями, синевато-серые глаза под смелым взлетом бровей, которые излучали холодноватый блеск, привлекая к себе внимание, и одновременно пугая недоступностью. Ледяная красота, красота не для каждого. Гарцующая походка, легкая, когда, кажется, что в следующий миг она может взмыть ввысь.

– У меня нет денег, чтобы ехать в Москву поступать в академию художеств,– возражала Тамара. – Я больше не могу тянуть деньги у родителей, теперь они сами уже живут на мизерную пенсию

– Есть идея. Пойдем со мной, мы найдем деньги на дорогу.

Гузяль повела ее на вокзал. Зайдя в один из привокзальных цехов, она предложила свои услуги шить простыни для пассажиров. Работа низкооплачиваемая, зато не требующая особого навыка и времени. В цехе ее предложение одобрили, и девушки, засев за машинки, за несколько дней «настрочили» деньги на поездку в Москву.

Провожала Гюзяль подругу не для скорой встречи и, пожалуй, затосковала бы сильно, но приехал Лев, брат Тамары и заполнил, образовавшуюся пустоту. Высокий плечистый, закаленный на стройке парень выгодно выделялся в любой толпе людей. Его развернутая грудь и смело поднятая голова, с немного выдвинутой вперед бородой, отчего взгляд его устремлялся куда – то выше всех окружающих, зрительно делали его слегка надменным недоступным и важным. Только ему известным способом, Лев умел покорять людей своей воле, почти, а, может быть, и совсем, не беря во внимание интересы других.

Очень скоро Лев познакомил Гюзяль со своими родителями и как-то сразу с бухты-барахты заявил:

– Это моя девушка, мы поженимся.

Гюзяль от удивления открыла рот. Он не делал ей предложения и не получал ее согласия. Но, видно, не в его правилах было считаться с решением других. Такое отношение к своей особе обескуражило девушку, но она промолчала.

Не уложилась еще странность поступка Льва, как мать его, женщина властная с сухим колючим взглядом, с таким же апломбом, как у сына, заявила, что не благословит этот брак.

– Я не хочу сноху татарку,– сказала она, измерив взглядом достоинства девушки, от чего Гюзяль съежилась.

Однако с решением матери Лев не согласился, и они с Гюзяль поженились. Поженились просто, без свадьбы и даже без вечеринки, без колец и свадебного платья, и даже без печати в паспортах. Был только букет цветов.

Неприятие матерью его решения вызвало у Льва бунт. Он решил уйти из дома. Поселиться у родителей жены не позволяло мужское достоинство. Они сняли избушку, как оказалось бывший курятник, где температура воздуха делилась пополам. Ноги замерзали, голова горела от жары. Здесь и родилась их дочь. Однажды, в день Первомая, Гюзяль у окна кормила грудью ребенка и заметила, подходившую к дому, свекровь.

– Мама идет к нам, беги скорее, встречай, – в пол голоса, чтобы не испугать ребенка,– воскликнула Гюзяль. Она ощутила жгучий стыд, из-за того, что не они первыми пошли к матери, а она с поклоном явилась к ним. Даже не знала, что сказать при встрече, как оправдаться.

Но объясняться не пришлось. Лев вернулся один. Она принесла крашеные яйца и пасхальный кулич, потому, что в этот день совпали два праздника Первомай и Пасха. Поздравила сына и ушла, отказавшись зайти в дом.

Даже внучку не захотела повидать, как можно? И при том верует в Бога, празднует Пасху. Что-то тут не вяжется, – с обидой недоумевала Гюзяль.

– Лева, тебе надо забегать к родителям, в чем-то помочь, закупить продукты, сделать уборку,– предложила Гюзяль,– ощущая укор совести, разве лучше поступили они сами?

Гюзяль выросла в религиозно – настроенной семье, где строго соблюдался статус главенства отца. И по примеру своей матери, она ни в чем не перечила мужу. Это устраивало его горделивый нрав. Молодая женщина не испытывала к мужу любви, но была благодарна, что он оценил в ней что– то, а теперь и вовсе был дорог ей, как отец ее ребенка. Ее родители не признавали национальной розни. Как-то, когда Гюзяль зашла к родителям, у них за чашкой чая сидел сосед, находившийся в глубокой печали из-за того, что покинут женой. Он видел причину случившегося в том, что они были с женой разной национальности и потому решил дать совет Гюзяль разойтись с мужем, мол, все равно жизнь не получиться.

Гюзяль вышла в другую комнату и расплакалась. А мать подошла к ней, обняла за плечи и спросила:

– Ты счастлива с ним?

Гюзяль кивнула головой.

– Тогда вытри слезы, вернись к столу с гордо поднятой головой, не позорь мужа.

Жить в бывшем курятнике было тяжело не только морально. Как раз на месте столкновения двух температур лежал ребенок. На этой же полосе его купали, пеленали, рискуя здоровьем малыша. Сгущались тучи в доме еще и потому, что Лев все чаще возвращался от родителей мрачным, раздражительным. Гюзяль догадывалась, что свекровь не теряет надежду развести их, и это накладывало отпечаток на его настроение. Назревала гроза, и скоро грянул гром. По какому-то пустяку Гюзяль впервые возразила мужу. Это ошеломило Льва. Он вскинул на нее обезумевшие глаза и вскричал:

– И все-таки ты – татарка!

Гюзяль понимала, что это вовсе не его слова, а результат очередных нападок матери, но обида от этого не уменьшалась.

Лежа рядом с ним на железной койке, Гюзяль не спала. Она недоумевала, пусть бы обозвал ее неряхой, неумехой, лентяйкой даже злыдней, она учла бы это и сделала все, чтобы исправиться. Но в том, что она татарка, – какая вина?

Так, не сомкнув веки, Гюзяль поднялась с рассветом. Пока ребенок спал, сбегала к колонке за водой, приготовила завтрак, покормив и перепеленав ребенка, разбудила мужа.

Завтракали молча. Над столом висела тяжесть, приподнять ее никто из них не решался.

– Лева, собери свои вещи и переходи к родителям, жизнь у нас с тобой все равно не получиться, – наконец, вымолвила Гюзяль о своем ночном решении.

– Что это за шутки?

– Нет, Лева, это не шутки, я все продумала, взвесила, в чем бы моя вина ни была, все поправимо. Но то, в чем ты обвинил меня, исправить невозможно, русской я никак не стану. И это всегда будет висеть над нами как дамоклов меч. Я тебе желаю счастья, себе – покоя.

Они разошлись мирно.

Глава 7

До вступительных экзаменов в медицинский институт, где собрался учиться Лев, было еще немного времени, и он решил податься в разгул. Пьянство не его стихия. Тогда что? Тогда – горы, к Закорину! К человеку, который по рассказам Гюзяль был загадкой. Проигрыш в семье должен был компенсирован проявлением мужества. Не мучая себя вопросом, удобно ли быть непрошеным гостем, Лев отправился в путь.

Закорин несказанно обрадовался гостю, а более того его желанию пойти в горы. Как раз собиралась группа начинающих альпинистов, и Закорин шел с ними инструктором.

Закорин собирал рюкзаки для гостя и для себя. Попытку гостя делать это самому, Закорин отклонил. Движения мужчины были быстрыми, но спокойными, без суеты. Хотя необходимых вещей оказалось не мало, он не раздумывал, как упаковать их и ни одну из них не брал в руки дважды. Лев, собираясь к Закорину, укладывал свои вещи в сумку подольше.

Группа подобралась разновозрастная, одинаковой в ней была только абсолютная некомпетентность. Все смотрели на белизну ледниковых вершин, и сердца их уже были там.

– Ну, друзья, присядем и начнем с того, что выложим вещи из рюкзаков и будем учиться укладывать их, – предложил Закорин

– Зачем терять время, идемте на восхождение,– выпятив грудь, возразил один из молодых новоиспеченных альпинистов.

– Не спешите, горы суровы и требовательны. Надо сначала познать их нрав. Заговорить с ними на ты запросто – не просто. Здесь нет мелочей. И то, как упакован рюкзак, тоже не маловажно. Каждая вещь в рюкзаке должна иметь свое место.

Закорин объяснял и показывал премудрости альпинизма, а затем заставлял повторить, и Льву подумалось, что вся эта группа, не выдержав муштры, скоро разбежится, и Закорин останется один.

Однако дни шли, и каждый отрабатывал, как надо обвязываться веревкой, как держать ледоруб, как вонзать его в воображаемый лед на скале. Отрабатывали шаги для восхождения, учились выдерживать угол наклона тела. Учились выдержке и стремлению к победе. Учились мечту доращивать до цели в жизни. Учились дружбе, без которой альпинизм не мыслим. Наука восхождения в горы оказалась не простой.

Задерживаться долго Лев не мог, его ждали другие более прозаичные экзамены – вступительные в институт. Он успел сделать только первые пробные восхождения на небольшую высоту.

Как-то вечером усталые и разгоряченные ребята выразили желание поплескаться в речушке, стекающей с гор.

– Нельзя. Ночь в горах холодная и такие процедуры чреваты. Достаточно раздеться до пояса, кожа подышит, и станет легко, – запретил инструктор.

Закорин отошел в сторону и оголился до пояса. Лев, сделав то же самое, поспешил к нему. Скоро отбой, а надо было поговорить о возвращении домой.

Закорин, присев на корточки, разглядывал что-то на земле и не заметил приближения парня.

– Что это у вас на спине?– вскричал Лев.

Вдоль всего торса сверху вниз тянулись страшные борозды, два глубоких, безобразно сросшихся шрама.

– Поцелуй гор,– отшутился Закорин.

Ночью они лежали рядом в спальных мешках, и Закорин поведал страшную историю встречи со снежным барсом, ирбисом. Обитает он в трудно – доступном высокогорье и охотится на диких животных, не отказывается от такой мелочи, как суслик, сурок, заяц. На людей не нападает. Даже, когда человек и зверь окажутся рядом настолько близко друг к другу, что встретятся взглядами, барс развернется и спокойно уйдет.

Видно, тот, что шел следом за Закориным был жестоко голоден или болен. Закорин заметил хищника и, зная по рассказам очевидцев о его повадках, на всякий случай поднял ледоруб над головой. Прыжок – это главное оружие снежного барса. Он преследует жертву, точно повторяя все его повороты по горной тропе, где-то удобно обгоняет его, залегает на скале и… И вот оно, то мгновение, барс ринулся вниз и напоролся животом на ледоруб. В предсмертной агонии он тяжело сполз по спине Закорина, когтями сдирая одежду и кожу. Оба и зверь, и человек были приговорены к смерти.

Закорин замолчал как-то сразу, будто уснул. А Лев лежал с открытыми глазами и в мельчайших подробностях представлял нечеловеческие усилия его, истекающего кровью, в борьбе за жизнь в полном одиночестве на высокогорье.

«Поцелуй гор», – вспомнились слова Закорина. Нет, не вполне допустимый в этом случае сарказм, и даже не горечь, и не упрек скрывались в этих словах. Это было признание о взаимной любви человека и гор.

Безмолвные горы, хранящие вековечные тайны, они как седовласый старец, который в народе славится мудрецом. Не каждый отважиться присесть с ним рядком, поговорить ладком, потому что немалым испытанием будет это для мозга. Отчаянные необдуманно рискуют, но уходят от него, как общипанный петух. Дело в том, что, если у тебя есть что показать, мудрец оценит, а, если нечем похвалиться, лучше помолчи, у него ума-разума наберись. Горы тоже не любят пустословов. Закорин покорно принимает наставления, а он, Лев, сумеет ли принять их, чтобы одолеть вершины и получить признание гор, награду?

Глава 8

Потолочная балка отцовской избушки давно уже держалась на подпорках, а подмытая водой с крыши соседнего дома стена из камня и глины изогнулась дугой. Оставаться в ней было опасно. Гюзяль работала в редакции газеты, но квартиру ей там скоро не обещали. Она решила строить дом. Отец не одобрил затею дочери, хотя всю жизнь мечтал построить дом с большой террасой, где можно было бы распивать чаи из самовара. Узнав о решении девушки, молодой сосед покрутил пальцем у виска.

Сруб из бревен был не по карману, кирпич тоже дорог, зато шпалы, бывшие в употреблении, можно было купить по дешевке. Десять шпал, которые Гюзяль купила у стрелочника на железной дороге – было началом будущего дома. Увидев эту покупку, сосед еще раз покрутил пальцем у виска и с насмешкой присвистнул.

Гюзяль писала в республиканскую газету, готовила передачи на радио, так что гонорара у нее было больше, чем зарплаты. С каждой новой подпоркой под балкой нарастал страх, а вместе с этим нарастал темп строительства. От недоедания и усталости Гюзяль таяла на глазах. Профсоюзная организация выдала ей путевку на курорт, но врачи уложили в больницу, диагностируя нервное истощение. В отчаянии с нечеловеческим усилием она таскала шпалы, сырые и от того тяжелые доски, бегала в поисках строителей, а чтобы выиграть на это время, редакционные задания выполняла по ночам.

Дом поднялся. Он был мрачновато черным, еще не облицованным, но возвышался и важничал среди низких избушек, окружавших его.

– Ну, ты, Гюзяль, молодец! Всем мужикам нос утерла. А мне этот дом, как палец у виска, за то, что считал твое решение безумием, ты, смотри, какой домище отгрохала, – упрекал сам себя сосед.

– Да ладно тебе, знаю, что просто беспокоился за меня.

Поздним вечером в полубредовом состоянии отец подозвал к себе дочь.

– Доченька, давай мы в полкирпича обошьем дом и уже переселимся в него.

– Хорошо, папа, так и сделаем.

Утром отца не стало.

Гюзяль с матерью и дочерью смогли переселиться в новый дом только через полгода. Времени ни на что не хватало. Гюзяль заканчивала дипломную работу. Впереди ее защита, государственные экзамены. Но она еще водила дочь в музыкальную школу, используя для этого обеденный перерыв. Вечерами они осваивали сольфеджио. Женщина нервничала, уже не сдерживая себя, кричала на девочку. Уроки музыки становились каторгой для обеих. Она оправдывала ситуацию тем, что талант это труд и требует жертв, тем, что она должна дать ребенку все то, что он получил бы в полной семье. Сама выросла в нищете, лишенная возможности даже мечтать о чем-то, уготовить такую жизнь дочери женщина не могла. Она должна выдержать все, родила, значит, несет ответственность за ребенка.

Однако жизнь не переставала испытывать Гюзяль. И каждое следующее испытание было тяжелее прежнего. Гюзяль узнает, что мать неизлечимо больна, и что жить ей осталось недолго. За этим страшным горем сразу же, как следствие, наваливалось другое, работа Гюзяль связана с бесконечными командировками, возможна ли теперь будет она? С кем оставлять ребенка на время своего отсутствия?

Вопрос висел в воздухе, но не спешил обрастать ответами. Гюзяль с удивлением для себя отметила, что все эти годы она, испытывая неимоверные трудности, ни разу не подумала о муже, не представила его рядом. Почему же сейчас подумалось о нем? В этот самый тяжелый момент жизни она хотела бы его возвращения?

С годик назад Лев пришел к ней домой. .Он был под хмельком, очевидно, для храбрости, чем очень удивил Гюзяль. Небывалое! «Давай всем чертям назло сойдемся и будем жить на зависть всем»,– говорил он, и женщина удивленно отметила, что он ни разу не упомянул о дочери. Не было и намека на то, что он хотел бы увидеть ее.

«Давай сойдемся», что-то унизительное было в этих словах. Гюзяль отрицательно мотнула в ответ головой, было жалко тратить слово на такой случай. «О, ты изменилась!» – в этих словах скрывалось не восхищение и даже не то, что он приподнял планку оценки ее достоинства. Это было выражение его уязвленного самолюбия.

Тогда он ушел ни с чем. Нет, и сегодня ответ ее был бы таким же. А мысль о нем, возникшая сейчас, не что иное, как напоминание, что человек не должен быть один. Ее одиночество – это уродство, это искажение самой системы существования всего живого. Не может Создатель и дальше быть равнодушным к ней. Когда– то в тяжелые дни своего детства, глядя на молящуюся мать, Гюзяль тоже обращалась к Богу с просьбой помочь маме, верила, что он услышит ее и успокаивалась. Из рассказов матери она знала, что Бог – многомилостив.

Глава 9

– Я не подошел бы в пары тебе? – вкрадчиво обратился сосед, досаждавший Гюзяль своим пальцем у виска. – Ты совсем запурхалась одна.

Звучало это не предложением руки и сердца, а больше заключением деловой сделки, однако женщина не оскорбилась, а оценила как проявление доброты сердца. Сосед попал прямо в ахиллесову пяту, и Гюзяль, не раздумывая, полушутя отметила, что его предложение весьма своевременное.

Ухаживание было недолгим, и они узаконили брак. Отец ее нового мужа Рустама был человеком расчетливым и весьма высоко оценил выгодность этого брака. Однако он учел и все негативные стороны его. Гюзяль женщина решительная и мало ли как она может повернуть свою жизнь. Не оказался бы его сын тогда за бортом.

Зайдя проведать больную сватью, свекор задержался и без обиняков высказал беспокоившее его предположение.

– Слушай, сноха, соседи говорят, что ты – женщина хитрая и предприимчивая. Рустам, ослепленный любовью, не понимает, чем может кончиться этот брак. Но меня не проведешь. Так ты учти, дорогая сношенька, если разойдетесь, то имей ввиду, что три венца этого дома принадлежат ему!

– А я думала, мы поженились, чтобы жить, а не дом делить,-опустившимся голосом ответила Гюзяль и почувствовала себя облитой ушатом грязной, вонючей воды.

Этот день был обычным в жизни Гюзяль и не предвещал ничего нового. А вечером, когда она дежурила в типографии, прочитывая страницы будущей газеты, ей сказали, что на проходной ее вызывает какой– то мужчина. Неужто муж пришел встречать, время позднее, – удивилась женщина.

Зайдя на проходную Гюзяль обмерла.

– Вы?!

Тело стало ватным и обмякло. Руки мужчины подхватили ее.

Голова Гюзяль покоилась на груди человека, который был для нее всем, и ничто на свете не могло бы оторвать ее от этой груди.

– Я. Это я так долго шел к тебе, – говорил Бориан.

Они стояли в объятии, и весь мир исчез для них в эти минуты.

Гюзяль не завершила работу, не попрощалась с сотрудниками, все это для нее уже не значило ничего.

Бориан и Гюзяль шли по ночной улице и то говорили о чем-то, сбивая мысли друг друга, то замолкали надолго.

Бориан рассказал ей, что был женат, семья распалась потому, что не было любви, потому, что сердце его принадлежало Гюзяль.

Она молчала, все, что было у нее, сейчас не стоило внимания. Она была оглушена счастьем.

– Гюзяль, я приехал за тобой. Ты ведь тоже любишь меня.

В одно мгновенье, будто молнией сразило все ее счастье, и вернулась проза жизни.

– Поздно, Бориан, я совсем недавно вышла замуж. К тому же у меня дочь от первого брака, целая жизнь прошла без тебя.

– Ты любишь мужа? Любима им?

– Нет, Бориан, нет у меня любви. Человек не может любить сразу двоих. Она рассказала Бориану , как заглядывала в окна встречных поездов, как боялась, что один из них увозит ее любовь. Как опустел город без него. Не сказала она только о том, что боялась даже подумать об ответной любви.

– Но все ведь можно исправить?

– Человек пришел в самый трудный момент моей жизни, когда я умоляла Бога помочь мне. Он не заслуживает того, чтобы его вытеснили, предпочтя другого. Я не смогу это сделать, – отвечала Гюзяль, а в ушах звучали слова свекра: – «Говорят, ты хитрая и предприимчивая».

– Я не хочу, Гюзяль, потерять тебя второй раз. Я буду бороться. Мы будем вместе! – шептал он, прижавшись лбом к ее лбу.

– Нет, Бориан, я не смогу поступить с ним подло. Уезжай!

Муж был встревожен ее поздним возвращением.

– Если тревожился, почему же не встретил? – Упрекнула она, но объясняться не стала. Окунаться в свою мрачную жизнь сегодня ей не хотелось. Сердце ее было поглощено случившимся. Не хотела она думать и о том, что праздник кончился. Гюзяль подошла к окну. В противоположном доме горел свет, одинокий, но яркий в кромешной темноте улицы. На мгновение этот свет воспринялся женщиной, как последняя надежда, за которую еще можно зацепиться. Но вдруг он погас, будто зловещая темнота, высунув свой длинный язык, слизнула свет из окна.

Глава 10.

Мать умерла, Эта потеря смешалась со жгучим угрызением совести, что стремясь скорее завершить строительство дома, Гюзяль обрекла свою семью на жалкий паек на столе, и старость матери не была должным образом обогрета. Не принесло особой радости и замужество. Гюзяль заметила, что Рустам всячески избегает бывать с ней на людях. Наверное, его смущало то, что она и без того некрасивая, а сейчас еще изможденная, и вовсе была невзрачной. Так привыкла Гюзяль думать о себе. Но эта женщина и не догадывалась, что могла удивлять своей внешностью даже хорошо знающих ее людей. Она то играла сияющей улыбкой, обнажающей ее ровные белые зубы, то, уведя нижнюю челюсть за верхнюю, создавала полную диспропорцию на лице, делая его смешным.

Озабоченность, прочно прописавшаяся между сдвинутыми к переносице бровями, почти не покидала ее лица, делая ее много старше. Когда поселилась эта озабоченность здесь неизвестно. Может быть в раннем детстве, когда Гюзяль лазала под столом в поисках оброненной кем-нибудь крошки хлеба, чтобы потом долго-долго обсасывать ее, подавляя голод. А может быть, когда не могла пойти с девчонками погулять по городу из-за отсутствия сколь-нибудь приличного платья.

Но, когда Гюзяль удавалось каким-то образом сбросить с себя постоянную скованность из-за уязвленного самолюбия, лицо ее преображалось. Глубоко посаженные серые глаза, под изящно изогнутыми бровями, начинали излучать тепло. В такие минуты в нее можно было влюбиться. Наверно поэтому, оставаясь с ней наедине муж, не замечая в ней ничего ущербного, обнимал ее и повторял свою излюбленную поговорку : «воровать, так миллион, жениться, так на королеве!» Женщина понимала, что говорит он это применительно к ней, но в этой шутке ничуть неулавливалось ее превосходство, как королевы. Эта шутка сразу же смешивалась с предприимчивым взглядом свекра на их брак, и, от этого смешения, как от химической реакции с продуктами распада, отравлялась душа.

На лучшее в общем-то Гюзяль и не рассчитывала. Муж не пьет, не курит, спокоен, сколько таких браков на свете, живут же люди. Она даже не представляла, что Рустам способен любить. Скудость его чувств увязывалась с его худобой, большего его долговязому телу, казалось бы, и не выносить. Рустам сильно заикался, к тому же тормозил мышление и потому чувствовал себя неуверенным. Говорить с ним было трудно не только потому, что заикался, невозможно было уловить, что именно он хотел сказать. Однажды Гюзяль хотела узнать его мнение о человеке, с которым он тесно общался, спросила:

– Он злой?

– Да, нет, не то, чтобы …

– Добрый?

– Ну не то, чтобы сказать – добрый…

– А! Бывает всяким и злым, и добрым?

– Ну, нет, он всегда одинаковый.

Невозможно было установить из объяснений Рустама время событий, которые происходили ежедневно на его глазах. Спросила:

– Во сколько это бывает?

– Ну, я не знаю, по – разному.

– А чаще?

– Когда как.

– Ну, в 5,6, 7, 8 часов?

– Не знаю, это когда приходит с работы отец.

– О! наконец-то проясняется!

– А когда он приходит?

– По разному, когда раньше, когда позже.

– А самое позднее-то во сколько?

– Ну, я не могу точно сказать.

– Да не надо точно, приблизительно?

– Это как автобусы ходят.

– Ну, понятно, спасибо за исчерпывающую информацию!

Рустам зависел от людского мнения настолько, что, готов был пройти лишний квартал, чтобы избежать встречи с соседями на улице. При сильном волнении его глубоко посаженные карие глаза начинали бегать, а мужские сильные губы, становились совершенно вялыми. Ну, да ладно, зато решились огромные проблемы. Это успокаивало женщину.

Однако спокойствие женщины было необоснованным. Дочь Ригина не признала чужого дядю отцом. Здесь была вина и самой Гюзяль. Расставшись с первым мужем, она, как впрочем, думают многие женщины, даже не предполагала, что ее теперь еще и с ребенком кто-то возьмет в жены. Чтобы Регина не считала себя обделенной, внушила ей, что папы плохие, и нет в них нужды. Теперь, когда соседский дядя вдруг назвался ее отцом, осчастливить девочку этим не мог. Между отчимом и падчерицей встала стена отчуждения. Она дерзила, ее непослушание раздражало отчима и кончилось тем, что он начал поднимать на нее руку. Это вызвало скандалы.

Родилась вторая дочь, и к бывшей усталости добавилась еще одна забота. Гюзяль уже не хватало ни на что и ни на кого. Старшая дочь, которая совсем недавно потеряла лелеющего ее дедушку, затем бабушку, теперь вынуждена была разделить свою мать с чужим, ненавистным человеком и, наконец, с младенцем, который полностью отнял у нее мать, почувствовала себя отвергнутой. Улыбка исчезла с ее лица, а в глазах появилась неестественная для ее возраста, грусть и отчаяние от неразрешимости проблем, свалившихся на ее детские плечики. Занятия музыкой, необходимость в которых она не понимала, и которые совсем не соответствовали состоянию ее души, добивали ее окончательно. Начались болезни.

Жизнь отсчитывала годы, и годы эти для Гюзяль были бледными и выцветшими, как старый, заношенный халат. Она неустанно хлопотала, и хлопоты эти были пустыми и безрезультатными. Дети росли сами по себе. Она не вникала в их забавы, интересы, проблемы. Не заметила она и скрытую вражду между подрастающими сестрами, старшей из-за ревности, младшей – в отместку за неприязнь.

Гюзяль всем своим материнским сердцем чувствовала трагедию души своего первенца, и когда щемящая боль достигала своего апогея, она взвывала. Ей хотелось прижать дочь к себе и излить ей всю душу. Хотелось своими слезами смыть печаль с ее глаз и умолять о прощении. Но когда в такие минуты подходила к дочери, руки не поднимались, и она молчала. Она чувствовала, что в этом детском сердце уже убита даже надежда быть любимой.

Все в доме были сожителями, и воспринималось это, как нечто обычное, нормальное. Однажды случилось такое, что ни разуму, ни сердцу не понять. Надо было ехать в командировку. Рейсовый автобус уходил очень рано, когда городские автобусы еще не ходили, добираться до автовокзала надо было пешком. Гюзяль попросила мужа проводить ее.

Безлюдные улицы навивали тоску. В юности Гюзяль мечтала встретить рассвет с любимым человеком. Сейчас они шли с мужем рядом, равнодушные и к рассвету, и друг к другу. Невдалеке показался мужчина. Он шел навстречу, и когда они поравнялись, мужчина неожиданно бесстыдным жестом потянулся к ней.

– Ты что, обалдел? – вскричала Гюзяль и в тот же момент увидела своего мужа на другой стороне улицы.

Сердце женщины скорее умерло, чем жило. Оценивать уровень падения мужа она даже не бралась. Да, наверно, того уровня и не существует, разве только бездна.

Но, оказалось, даже в бездне есть различные уровни. Вскоре Гюзяль обнаружила постыдную измену мужа. Она получила долгожданную семейную путевку на курорт, чтобы поправить здоровье Ригины. На тот момент Рустам переболел неспецифической пневмонией. Этот диагноз был началом болезни ее матери и представлял собой для Гюзяль страшную угрозу. Несмотря на слезное сопротивление дочери, Гюзяль отправила ее на курорт с отчимом. Вот там с первого дня он и предался распутству. Узнала Гюзяль об этом от дочери. Он отрицать не стал. Гюзяль слегла.

Глава 11

Паралич. Врачи боролись за ее жизнь, но воля самой Гюзяль была надломлена и уже не сопротивлялась болезни. Речь у женщины сохранилась, хотя была не очень внятной. Она попросила мужа написать письмо Бориану от ее имени и сообщить о случившемся. Единственное, что она хотела – увидеть любимого человека возможно последний раз.

Муж невозмутимо исполнил ее просьбу. Он не верил, что Бориан как-то среагирует на это письмо. Пусть сообщает, если это облегчит ее душу.

Через несколько дней в дверь постучали. Телеграмма! И в ней два предложения: «Несказанно опечален вылетаю первым рейсом»

Бориан держал ее руку в своей горячей руке, и жизнь со всей значимостью заполняла ее сердце. Кто сказал, что нет панацеи от всех болезней?!

– Чуть-чуть поправишься, и мы уедем. Я позабочусь о твоем здоровье. Твои дети будут моими детьми, все будет хорошо, – мягкий баритон его голоса вселял надежду.

Рустам потерянный стоял в стороне. Они решали его судьбу и так бесцеремонно, без него.

Бориан не уезжал, и Рустам понял всю серьезность его намерений, недоумевая, зачем она ему больная с детьми? Зачем Гюзяль нужна ему, самому, он тоже не знал. Как быть ему теперь в глазах родных, отца. Ведь отец предупреждал о непредсказуемости этой женщины. Вот тебе и королева, и ее миллионы! «Не было ни гроша и вдруг алтын!»– хвалили выбор жены его сестры, указывая на дом Гюзяль, настаивали сразу же узаконить брак, мало ли что. А теперь развод!

Поздно вечером, когда супруги остались одни, Рустам взмолился. Он просил не позорить его в глазах соседей, его родни, отца. И опять, к своему ужасу, Гюзяль отметила, что и этот муж ни разу не упомянул о дочери, хотя бы своей. Он убеждал ее, что не имел к женщине на курорте никаких чувств, что это не измена и даже не увлечение, а просто баловство человека, вырвавшегося на волю. Наконец это выражение обиды, озлобленности, вызванное изменой бывшей жены. Просил поверить, что и к той женщине на курорте он испытывал ту же ненависть. Мужчина рыдал. Гюзяль, застыв в смешанных чувствах отвращения и жалости, молчала.

Утром, когда пришел Бориан, мужчины удалились. Птицей, трепещущейся в клетке, ощущала свое сердце Гюзяль. Путались мысли, они противоречили друг другу, ругались между собой. Смешались все «за» и «против». Она упрекала себя, что отвергает счастье, о котором даже мечтать боялась. Это в ее понимании было глупо, необъяснимо и предосудительно. Но и предать то, что дано тебе было в самый трудный момент жизни, – подло.

А мужчины тоже вершили суд над ее жизнью. Бориан спрашивал, сможет ли его соперник сделать свою жену счастливой. Тот оспаривал свои преимущества, приводя важный аргумент – он отец детей, он не даст развод. Но даже, если она уйдет, он не отдаст дочерей, они обе на его фамилии.

– Хорошо. Тогда пусть Гюзяль сделает выбор сама, с кем ей быть, – решил Бориан.

Бориан не спешил уезжать. Дождался пока Гюзяль начала ходить, гулял с ней, подбадривая, вселяя уверенность в полном выздоровлении.

Расставание было тяжелым. В объятии они долго, молча стояли, будто хотели это ощущение оставить в памяти.

– Спасибо, что ты есть!– прошептала Гюзяль и отпустила его. Отпустила навсегда.

Часть II

Глава 1

Едва мужчины успели поставить палатки, сгустились сумерки. Темнеет в горах быстро. Женщины за это время собрали щепки, ветки и разожгли костер. Скоро над костром зашумел чайник.

– Ну, цыгане, шумною толпою набросимся на еду и спать! Завтра вставать на рассвете, – распорядился Закорин.

За едой разомлели, но бодрящий холодок все же не располагал ко сну. Тамара проверила состояние глины, завтра ей лепить скульптуру альпиниста. Для Гюзяль нагрузка при подъеме на горы оказалась великоватой, перенесенная болезнь аукала до сих пор, и Лев, как врач, посчитал себя обязанным помассировать ей ноги.

Спать пошел только Закорин, режим в горах – закон для альпиниста.

– Лев, почему ты завтра планируешь восхождение на вершину? Я-то как с тобой пойду? – спросила Тамара.

– Я пригласил тебя лепить Закорина, а не меня.

– Это я ехала из Москвы лепить бездарного старикашку?

– Я не берусь оценивать в нем дар художника. Но в горах он воплощение мужества, человек, которому покоряются вершины.

Гюзяль слушала этот разговор с большим любопытством. Тамара и Лев видели Закорина с разных позиций. Именно воплощением двух личностей: жалкого неудачника в искусстве и хозяина гор волновали и Гюзяль.

С переездом в Алма-Ату, когда ее переводом забрали в республиканскую газету, жизнь Гюзяль совершенно преобразилась. Она как будто вырвалась из липкой паутины, оставив злополучный дом Рустаму и поселившись в уютной квартире в Алма-Ате. У нее как будто открылось второе дыхание, тогда и зародилось желание поведать людям историю раздвоения личности, которую она увидела в Закорине, а трагедия своей собственной жизни позволяла создать собирательный образ. Хотелось найти причины этой человеческой трагедии. Может это злой рок, преследующий нас? Избежать его просто невозможно. Так написано на роду. Такое утверждение бытует. Ведь бывает, что человек из кожи вон лезет, чтобы преуспеть в делах своих, но все идет насмарку. Гюзяль вспомнилась шаловливая песенка про остров Невезения в океане. И она напела:

Там живут на острове люди – дикари

На лицо ужасные, добрые внутри.

Что они ни делают, не идут дела,

Видно, в понедельник их

Мама родила.

Интересно, в какой день родилась она сама? Гюзяль не знала ни дня, ни месяца, ни года своего рождения. Такое тяжелое время переживала страна, что даже до регистрации новорожденных руки не доходили. «Вот и к маме не придерешься с претензией, что родила в ненужный день», – пошутила она сама над собой.

Здоровье не позволяло Гюзяль быть с Закориным там, где увидели и оценили его глаза Льва. Но и здесь, у подножья вершин, она вдохнет хотя бы дух, царящий в горах.

Эта встреча, объединившая их в одной точке земного шара, как и в первый раз, при знакомстве была не случайной. Теперь, и Тамара, и Гюзяль должны были понять, почему так тесно переплелись их жизни. Не поняв это, им ни за что не осуществить задачи, ради которой они съехались сюда, создать образ человека, который одновременно вызывает к себе – и унизительную жалость, и восхищение, найти тому причины.

Встреча эта была последней. Закорин занемог, и Лев убедил его пойти с ним в больницу. Обследование показало самое страшное – запущенный рак. Видно, контакт с химикатами для проявления и закрепления фотографий не прошел бесследно

Позирование для Тамары продолжил Лев. Друзья по очереди приходили и ухаживали за обоими стариками. Мать из последних сил крепилась, а Закорин после химиотерапии совсем ослаб. Резко похудел, уже ничего не ел, только сидя на кровати, медленно раскачивался взад и вперед и молчал. Угасал долго и мучительно но, но не жаловался и не стонал.

С полгода назад, наверное, уже чувствуя, что серьезно болен, он сказал Гюзяль, что уже стар и, если почувствует, что скоро умрет, из последних сил поднимется в горы и сбросится со скалы, жалкой смертью умирать не станет.

Умер Закорин накануне Дня Победы, праздника который он больше всего любил, наверно, потому, что жаждал победы в своей несложившейся жизни. В этот день обычно уходил в горы. Не дотянул.

– Прости меня, сынок,– склонившись над гробом, сказала мать и поцеловала его в ледяной лоб. О каком прощении говорила мать, в чем видела свою вину?!

Вечером, сделав успокоительный укол, старушке, Гюзяль достала из сумки блокнот и сделала первую заметку для будущей повести: »Укорин – главный герой», – и порадовалась своей литературной находке.

Позвонили в дверь. Две женщины извинились, что беспокоят вечером, потому, что никого не застали в квартире днем.

– Мы были на кладбище, похоронили хозяина этой квартиры. Вы, очевидно, по серьезному вопросу, проходите, пожалуйста, – пригласила Гюзяль. Женщины выразили соболезнование, и одна из них предложила:

– Я хочу прочитать для вас одну фразу, она от Бога, возможно, утешит вас.

Гюзяль еще от матери слышала, что придет время, и мертвые воскреснут. Весть, конечно, приятная, но очень похожая на сказку. Однако она была благодарна этим двум совершенно чужим женщинам за сочувствие и добрые слова.

– Давайте попьем чай, я тоже еще не ужинала, – предложила Гюзяль.

За чаем женщины говорили о том, как помогает Священное Писание выбрать верный путь в жизни, правильно в ней расставить приоритеты. И, что главное,– подчеркивали женщины, эти советы не от людей, а от Бога, точнее которого никто не может разрешить наши проблемы, потому что он наш создатель.

Женщины выразили радость от знакомства и спросили, не могут ли они еще навестить Гюзяль.

– Я не живу здесь. Надо поддержать старушку, мать покойного. Я буду лишь забегать сюда, но не прочь встретиться у себя дома. Там сейчас управляются две мои дочери. Запишите номер телефона. Они подскажут, когда меня можно застать.

Гюзяль слышала об этих людях, которые проповедают благую весть. Отзывы были различные, говорить с ними не приходилось. Но эти две женщины произвели на нее приятное впечатление. Ей понравилось, что они, не отвергая ее мнение, предлагают поразмышлять вместе над текстом из Библии. При этом Гюзяль отметила логичность мышления, глубокое знание того, о чем говорят, с ними трудно не согласиться.

Встречи эти были не регулярными, но для Гюзяль всегда желанными. Она верила в существование Бога, но только и всего, познания о Боге были весьма скудными, только из рассказов матери и руководством в жизни, безусловно, не могли быть. Но вот слушала она теперь о принципах Бога, изложенных в Священном Писании, и думала, скольких ошибок не совершила бы она, если бы знала их раньше. К чему привело, например, ее стремление дать своему ребенку музыкальное образование? К упреку дочери, за то, что лишила ее многих детских забав, держа в плену у ненавистного фортепиано. Ведь не ради какого-то особого дара сделала она это, его вовсе не было. Просто, чтобы не лишить дочь всего того, что имеют дети в полной семье. Сыграла гордыня, самоуверенность. Я могу! Я смогу быть одновременно и отцом, и матерью! Но может ли человек, лишенный руки, сделать столько же, сколько мог вчера с двумя руками? Бог учит понимать границы своих возможностей. Но при этом он предлагает возложить на него свои заботы, об этом Гюзяль никогда не задумывалась. Бог мог бы помочь ей выбрать правильный путь, обратись она с надеждой к нему.

Гюзяль и на ум не приходило, что те прекрасные качества, которые восхищают нас в людях, соответствуют именно библейским нормам нравственности. Значит, они и есть тот критерий, придерживаясь которого, мы сможем правильно оценивать людей, их стремления, поступки.

Гюзяль знала, что все великие художники, писатели читали Библию и, разумеется, она сыграла немаловажную роль в формировании их взглядов. Да и великие политики хорошо знали Библию. Интересно, как могла у них возникнуть, например, идея о коммунизме? Аналогов в истории человечества не было. Все, что придумывали об этом философы, писатели – было утопией. Человек может принять или отвергнуть только то, что ему хорошо известно. Но идея возникла, значит, все-таки была уже какая-то установка новой формы сожительства людей? Не этой ли установкой была Нагорная проповедь Иисуса Христа в Библии, которую она сейчас читает? Под коммунизмом подразумевалось создание счастливой жизни для людей. А в чем заключается это счастье? В богатстве? Нет, человек ненасытен. В здоровье? Абсурд, не один общественный строй не сможет уничтожить все болезни и подарить здоровье каждому. Тогда в чем счастье? Как просто определяет это Библия: «Счастлив человек, осознающий свои духовные потребности». Какая глубокая мысль заложена в этой простоте, ведь на протяжении всего своего существования, человечество искало ответ, для чего дана ему жизнь. Человек никогда не смириться с тем, что он может быть приравнен к животному, который живет, чтобы есть и только.

Духовная потребность. В общем-то, она есть у всех людей,– размышляла Гюзяль над фразой из Библии. Только она может быть приглушена жизненной суетой. И эта суета чаще всего сводится к тому, чтобы обеспечить себя и детей всем необходимым для существования. Вот оно и сходство с животным инстинктом. В Библии говориться, что надо не просто иметь духовные потребности, а осознавать их! И верно, ведь когда мы голодны, желудок наш вопит, требуя пищу. Разве так мы осознаем и духовную потребность? Вот, что в корне отличало бы нас от животных.

«Счастлив человек, осознающий свои духовные потребности». Вот, очевидно, то, что заложено в основу идеи о коммунизме, только высокая духовность должна была отличать человека нового высокоорганизованного общества. Идея-то возникла, но, увы, не всякую идею человеческому обществу под силу осуществить.

Библия стала настольной книгой Гюзяль. Часто она совершенно не могла понять смысла, заложенного в текст. Ну, разве не сломаешь голову, чтобы понять, как это «люди, у которых нет закона, по природе делают законное, они, хотя и не имеют закона, сами себе закон». Легко и просто объяснили ей это ее новые знакомые. Оказалось, что Бог создал человека по подобию своему, а значит, заложил в него все, присущие ему самому качества. И те люди, которые не растеряли их в жизненной суете, руководствовались ими, как законом. В таком случае страшно сознавать, что человечество в основной своей массе растеряло заложенные Богом качества. Иначе не могло бы так процветать зло. И Библия предупреждает, что, злые люди и обманщики будут поступать еще хуже. И это потому, что они заблуждаются сами и вводят в заблуждение других.

Получая подобные разъяснения, Гюзяль исполнялась глубокой благодарностью и недоумевала, почему о Свидетелях Иеговы слышны плохие отзывы. Она сталкивалась даже с агрессивным отношением некоторых к ним. Гюзяль ждала их с большим нетерпением. Это люди, которых любовь к Богу переполнило настолько, что удержать чувство в своем сердце они уже не могут. Что ж это ведь так понятно. Почему, например, художник берет кисть в руки, а поэт – перо? От переизбытка чувств, когда их удержать в груди невозможно. Вот и благовестники, они так возлюбили Бога, что молчать не могут, им надо, чтобы и другие люди знали, каков он наш Создатель.

Гюзяль подумалось, что вот, если чей-то сын, уехав в другой город, будет знать, что у него есть мать, но ни разу не вспомнит о ней, не напишет, не позвонит даже, можно ли сказать, что он любит ее? Точно так можно ли утверждать, что мы любим Бога, если ровным счетом ничего не знаем о нем и не хотим знать?

Одна только мысль, что Бог мог отдать своего единородного сына в жертву ради нашего спасения, приводит в трепет. Но испытывает ли человек благодарность Богу за эту непревзойденную, даже труднодоступную разуму человека, жертву?

Имя Иисуса Христа на слуху у каждого. Многие называют его спасителем, но чувствуют ли они свой долг перед тем, кто принял смерть ради них?

Человеку свойственно привыкать ко всему. Однажды потрясенный величием этой жертвы, постепенно человек свыкается с этой мыслью. Первоначальное чувство, даже, если оно было оглушающей силы, угасает. И тогда человек принимает все, как должное, нужное и не требующее благодарности. А иначе как объяснить то, что люди, отмечая годовщины смерти своих родственников и даже чужих, совсем не вспоминают о дне смерти Иисуса Христа, которому обязаны своим спасением?

Многие верующие люди считают, что совсем не обязательно читать Библию, достаточно быть порядочным человеком. Но тогда разве мы могли бы знать, что Иисус своей смертью выкупил нашу свободу от греха Адама, унаследованного нами от него? Разве мы могли бы знать, что Бог хочет, чтобы мы приблизились к нему? Мы бы не знали, что рай будет на Земле, а так и продолжали бы гадать – где он этот рай на небе или под землей.

Размышления над Библейской истиной окрашивали жизнь Гюзяль в радужные тона, менялся сам смысл ее, облагораживались мысли. Она познакомилась с собранием, и каждая встреча рассеивала всякие россказни об этих людях, Гюзяль подумала, что лучше всего своими глазами увидеть все, чтобы правильно судить. Это самые обычные люди, из разных социальных слоев, с разной степенью образовательного уровня и, что больше всего удивило Гюзяль, – самой разной национальности. Но одно объединяло их – стремление познать Бога, чтобы не ходить, как слепые котята по жизни, а найти тот единственный путь, который указан в Священом Писании. Это стремление объединяло их. Само собой разумеется, это сподвигнуло их ценить друг друга. Гюзяль нравилось, что они называют друг друга братьями и сестрами.

Значительно легче стало работать над повестью, много проще понимать трагедию жизни Закорина. В своей повести она назвала его Укориным. Кому и за что его трагедия была укором? В какой злосчастный момент она зародилась и искалечила жизнь человека? Однако первоначальная аргументация причин теперь казалась Гюзяль слабой и далеко не исчерпывающей. Да человек зависит от ошибок в воспитании, от влияния жизненных ситуаций, но, если бы человек отдал себя Богу. Как опытный гончар может смастерить из глины сосуд любой ценности, так Создатель исправил бы все изъяны. Однако к этому решению прийти не так просто. Как объяснила одна из соседок Гюзяль, она жила спокойно пока не узнала, чего ждет от человека Бог. За всю долгую жизнь у нее накопилась уйма грехов, да и сейчас условия жизни не позволяют жить по нормам Бога, они слишком высоки. Мысль о том, что будет наказана, постоянно угнетала ее, отняла покой. Она решила, что лучше жить, как жила, зато спокойно. Да Гюзяль читала в Библии, что некоторые люди склонны слушать только то, что льстит им. А от того, что напрягает, отказываются.

Глава 2

Жизнь захлестнула Гюзяль заботами. Она разбогатела внуками. Надо было помогать обеим дочерям. Старшая дочь Ригина растила сына, Мишу будущего альпиниста, как хотели этого дед и отец мальчика. Для них горы были родным домом. Там познакомились, там и решили породниться. Тетя Тамара мечтала, что ее племянник пойдет по ее стопам, мальчишка явно одарен. Гюзяль согласна была мечтать с каждым из них. Но более всего она радовалась тому, что подросток внемлет божьей истине, ходит с бабушкой на встречи собрания Свидетелей Иеговы, читает Библию. А мальчишка рос и развивался независимо от их надежд. В свои четырнадцать лет он вымахал на метр восемдесят. Ноги, как говорят, от ушей. Чтобы пересечь четырехметровую комнату, ему хватило бы четырех шагов. Но он парень очень экономный. Два шага, а третьим измерив двухметровой ширины коридор, оказался на кухне. Увидеть его истинное лицо удастся, если только успеешь его разглядеть, просто за минуту он состряпает десятка два гримас, одна другой причудливее. Это, мягко говоря. Попробуй, улови, каков он на самом деле. Один раз присмотришься, второй раз не захочется.

Зато, можно развеселиться, если понаблюдать за тем, как он работает. Однажды он решил самостоятельно надеть на одеяло пододеяльник. Делал он это впервые, да и пододеяльник был крайне неудобным, отверстие небольшое, причем на шве одного из узких краев. После нескольких тщетных попыток внедрить одеяло в этот пододеяльник, парнишка решил сам вместе с одеялом залезть в этот злосчастный пододеяльник и все же заставить его там расправиться. Однако и оставить одеяло в пододеяльнике, и самому потом вылезти из него оказалось еще сложнее. По мере того, как он высвобождался из этого плена, длинным коромыслом зависая над полом и постепенно, на кончиках пальцев ног, отступая от кровати, наконец вылез, одеяло подлым образом вылезло вместе с ним. Парнишка схватил пододеяльник, с досадой смял его и бросил на кровать.

Ну что ж, вот тут он весь Михаил.

А вообще–то Михаил никогда не торопился браться за работу. Нет, вовсе не потому, что он ленивый. Больше того, он вовсе не ленивый. Просто он часто думает. А если уже задумался, то надолго. Не случайно, наверное, мать два дня никак не могла им разродиться. Если его упрекали в затяжной задумчивости, он не сердился, поскольку понимал, что не заслужено, стоит ли тогда на этом зацикливаться, какая работа может сравниться с полетом фантазии. Он даже на двери туалета поместил табличку «КАФЕДРА ФИЛОСОФИИ», здесь задумчивость не заметят и не потревожат.

Хороший парняга. Друзья его любят и ценят и, пожалуй, никто не задумывается – за что. С ним всегда интересно, надежно, легко. Поймаешь среди гримас его настоящее лицо, его ясный умный взгляд серо-зеленных глаз, милую, теплую улыбку, просто попытаешься найти его в этом долговязом парнишке и полюбишь. Бабушка радовалась духовному росту внука. Он крестился, С удовольствием выполнял все поручения в собрании, не различая их по достоинствам, с готовностью выполнял любую работу. Так поступал здесь каждый, потому что обслуживание здания лежало на плечах самого собрания. Быть там, где ты нужен нормально и естественно для человека.

Тамара наездами навещала внука и выговаривала, что губит парнишка в себе талант, звала в Москву, чему очень противилась Ригина. В ней до сих пор жила досада за отнятое детство из-за занятий музыкой, к которым принуждала ее Гюзяль. Теперь еще и сына привязать к мольберту! Пусть живет спокойно, занимается, чем хочет.

Его увлечение религией никого в семье не устраивало, но они видели и рациональное зерно в этом. Во-первых, он всегда на глазах своей бабушки, не общается со своими ровесниками, которые тянутся к сигаретам, к спиртному, к наркотикам. Во-вторых, учиться в школе хорошо, им довольны учителя. А увлечений в этом возрасте, каких только ни бывает, пройдет,– успокаивали они себя.

Семья эта жила в бывшей квартире Закориных. Несколько последних лет Гюзяль уже оставалась в ней, ухаживая за матерью Закорина, и в благодарность за это квартира была ей подарена.

Все здесь напоминало о прежних хозяевах. Однажды Елена Наумовна, мать Закорина, обратилась к Гюзяль с неожиданной просьбой:

–Милая, отведите меня в художественную галерею, может быть, там уже выставили работы моего сына.

–Обязательно пойдем. Там сейчас выставлена скульптура, изображающая самого Владимира Николаевича. Ваш сын занял почетное место в художественной галерее.

– Правда? – затрепетала старушка. – Надо сказать об этом его тетушкам, пусть пойдут, посмотрят. А мы-то когда пойдем?

–Да хоть сейчас. Одевайтесь, возьмем такси и поедем.

Старушка вытянула к Гюзяль костлявые, оттого кажущиеся очень длинными, руки, чтобы обнять.

В зале художественной галереи мать жадно искала глазами скульптуру.

– Вот он,– подвела Гюзяль старушку к произведению Тамары. Старушка протянула руки к скульптуре и стала гладить ее.

Смотрительница зала хотела было сделать замечание, что экспонаты трогать руками нельзя, но Гюзяль с умаляющим взглядом поспешно замотала головой, приложив палец к своим губам, и смотрительница зала остановилась, как вкопанная. А старушка нежно и ласково продолжала гладить руку, держащую ледоруб, проводила пальцами по лицу, губам, и, поцеловав лоб, умиротворенно отошла. По щекам Гюзяль текли слезы. Одинокая крупная капля стекла и по щеке смотрительницы зала.

Скоро после этого матери Закорина не стало.

Теперь Гюзяль жила с семьей младшей дочери Зарины. Жизнь в доме протекала спокойно, мерно. Но все было так, как будто утварь для дома подбирали разные люди – все изысканное, красивое, но совершенно не сочетающееся между собой. Не было общности стремлений, хотя каждый вел очень насыщенную, но индивидуальную жизнь. Правда, за последнее время Гюзяль и Зарину стало сближать увлечение изучением Библии. Дочь, как-то не колеблясь, уверовала Библейской истине. С грудничком на руках пришла на встречу собрания. А зять скептически отнесся к Священному Писанию. Для Ибрагима истина заключалась в науке. Он преуспевающий ученый, занимался изучением радио – экологии. И хотя Ибрагим никак не препятствовал религиозным стремлениям своей семьи, что можно было объяснить его уважительным отношением к выбору домочадцев, но Гюзяль это так понимать не захотела, а восприняла это обыкновенным проявлением безразличия, чем бы ни тешились…

Семья, как тело без головы! Но Ибрагим, как будто и не претендовал на права главы семьи, держался особняком, просто, как казалось Гюзяль, зятя устраивало все, что не мешало его научной деятельности. Однако и упрекнуть его было не в чем. Человек с большим чувством юмора, к тому же обладая почти феноменальной способностью удерживать в голове шедевры фольклорных шуток, он был приятен в общении, никого не раздражал, и его не возможно было вывести из себя. Не было натянутости, недомолвок – ни к чему не придерешься. Но Гюзяль не чувствовала в семье единства, и это тревожило ее.

Худшим же из всего было то, что Ибрагим был совершенно безразличен к своему первенцу, сыну. Он не подходил к младенцу, даже когда Гюзяль намеренно с ребенком на руках стояла на его пути, Ибрагим обходил их, как обходят мебель. В памяти Гюзяль крепко жила досада за своих дочерей, которые выросли без отца. Временами обида вспыхивала из-за какого-нибудь пустяка, и тогда женщина выплескивала свои чувства на зятя в упреках, обвинениях, в злости. В такие минуты Зарина смущенно улыбалась, теряясь в том, как поступить: успокоить мать или отвести удары от мужа. Ибрагим при этом был сдержан, но Гюзяль замечала, что губы зятя едва уловимо сжимались, при этом, как будто слегка припухая. Она вообще имела привычку, при беседе с человеком, наблюдать за губами, и губы ей больше раскрывали чувства, чем глаза. Она даже замечала, что выражение глаз и губ могут быть не только разными, но и противоположными. Временами Гюзяль казалось, что зять просто играет роль добренького.

Будучи докторантом, Ибрагим только и занят был подготовкой к защите диссертации, все домашние дела его как-будто и не касались.Со всем этим она могла бы еще мириться, но с равнодушием отца к ребенку – нет и удивлялась, почему это не беспокоит Зарину. Однако она скоро поняла, что дочь это тоже волнует. Как-то однажды Гюзяль наблюдала за любопытной картинкой. Подозвав мужа, Зарина воскликнула:

–Смотри, смотри, он похож на тебя!

–Ты полагаешь?

– О! Он улыбнулся тебе! Да, малышок, это твой папа. Только ты редко видишь его. Папа наш много работает.

–. Говорит-то как восторженно, будто не знает, что младенцы улыбаются беспричинно, – в сердцах проворчала Гюзяль, но она нередко отмечала тонкий психологический подход дочери к людям. Обладая чистым, как прозрачный ручеек, голосом, она говорила мягко и ласково, располагая к себе человека.

Гюзяль не раз слышала, что большинство мужчин надо учить быть отцами. Это девочки уже рождаются с инстинктом материнства. Да к тому же пока женщина носит ребенка в чреве, уже прикипает к нему сердцем. А мужчина, подчас сам, оторвавшись от матери, не прочь стать сыночком жены. Понимала это Гюзяль, однако желчь, накопленная за всю мрачную жизнь, стремилась у нее выплеснуться раньше рождения мысли. Потом она жалела, что поступила неправильно, стыдилась своих слов, даже боялась, что нападки на зятя могут разрушить семью. Вспыхнувший огонь, даже, если его потушишь, успевает нанести ущерб. И размер ущерба будет зависеть от того, как скоро потушишь пламя. Наверно, потому в Библии дается совет не только охранять свой язык от зла, но пойти на примирение без промедления, причем первым, независимо от того, кто виновен, ведь огонь пожара, не выбирая, пожирает все. Но раны сердца саднили. Она не хотела и не могла допустить, чтобы дочь тоже прошла через такие же испытания, которые выпали на ее долю.

Однажды, заметив, что Зарина обижена из-за очередных ее упреков в адрес зятя, Гюзяль решила прочитать нотацию и ей.

– Почему ты терпишь, он живет сам по себе. И ты ничего даже не говоришь ему!

– Мамулек, зря ты так думаешь. Я говорю ему все только не в грубой форме и не при всех. Поверь мне, он достоин уважения. Это же мой муж. И он действительно хороший человек. Я знаю, ты досадуешь, что он не разделяет наших духовных убеждений, отсюда все и вытекает, но, мама, насильно веру не навяжешь. Главное, у нас с тобой единое стремление. А он, мама, по нам будет судить, какое значение имеет вера в Бога. Главное, сейчас отнестись к нему с уважением как к главе семьи. А там, где мир и любовь, там и Бог. Все, мамулек, у нас будет хорошо.

Мудрость дочери радовала Гюзяль, и она стыдилась своей старческой сварливости. Кроме того всю жизнь в одиночестве неся ответственность за свою семью, за весь свой дом, она привыкла доминировать и теперь, сама того не замечая, она не уступала зятю этой позиции в доме. А он, с пониманием относясь к этому, и не претендовал на первенство.

Уже много позднее, когда сама Гюзяль и окружающие стали замечать ее немощность, на даче, например, он стал забирать у нее из рук садовые инструменты, хотя делал это с большой осторожностью, потому что знал, что теща обязательно возразит, проворчав, что работу, надо было видеть раньше, чем она взялась за нее. При этом то предлагал насладиться ароматом ландышей, которые, должно быть, уже распустились, то просил вынести клетку с попугаем, пусть подышит свежим воздухом. Всю подоплеку им сказанного Гюзяль понимала и подмечала незлобно – хитер!

Защитив докторскую диссертацию, Ибрагим будто гору свалил с плеч. Часто стал вывозить семью за город, чтобы отдохнуть на природе. Побывали наконец все вместе в художественной галерее. Но больше всего он удивил и жену, и тещу тем, что, засучив рукава, взялся за ремонт квартиры. При этом оказалось, что не было ни одной рабочей специальности, с которой бы Ибрагим не был знаком. Он оказался прекрасным сантехником, сварщиком, электриком и даже – печником, соорудил на даче камин. Дети, а их к этому времени уже было трое, собирались у этого камина и под веселое потрескивание поленьев в прохладную погоду, слушали сказки отца. Он сам их любил и был прекрасным рассказчиком.

Глава 3

Гюзяль всегда боялась наступления старости, когда все уже позади, стремиться не к чему. Но оказалось, что старость имеет свои прелести. Действительно уже некуда спешить, да и прошлое созерцаешь спокойно. Приходится считаться с тем, что сил поубавилось, и уже рассчитываешь свои движения. Однако старость Гюзяль оказалась особенной и даже лучшим периодом ее жизни. Она переоценила прожитое и поняла, что все, чему она так рьяно служила, оказалось пустым. Она – верный солдат Коммунистической партии, а где теперь идеи, которые выдвигала партия, где ее идеалы? Все рухнуло в одночасье. Вчера в нагрудных карманах людей, прямо у сердца, лежали партийные билеты, сегодня, они выброшены, как хлам. Поистине, как написано в Библии: «И мир проходит, и его желания, а исполняющий волю Бога, будет жить вечно». Вот она неоспоримая и единственная цель жизни. Но беседуя с друзьями и знакомыми, Гюзяль заметила, что они как раз-таки не согласны с самой волей Бога. Они не понимали, как любящий Бог может быть равнодушным к их бедам, страданиям, и зачем тогда исполнять его волю? Правда, наиболее богобоязненные, чтобы не разгневать Всевышнего, ссылались на свое бессилие перед судьбой. Но, наверно, тем, кто придумал версию о судьбе, очень хотелось держать людей в страхе. А в Библии сказано, что Бог никого ни к чему не неволит, он дал всем право выбора и больше того, он «никого никогда не испытывает злом».

Гюзяль удивлялась тому, как люди, утверждая, что любят Бога, могут говорить о нем превратное. Одни придумывают то, чего нет в Библии, другие верят этим выдумкам. Но Бог замыслил для людей счастливую жизнь, кроме того указал единственный путь, ведущий к ней. Больше того он обещает послушного человека повести по нему. Узнав об этом, Гюзяль поняла, что нет для нее теперь другой работы, которая могла бы приносить большую радость и удовлетворение, чем та, что помогать и другим людям найти путь к счастливой жизни. Вот только интересно, думала Гюзяль, ведь всемогущий Бог мог бы и без помощников осуществить свой замысел, почему он пригласил людей «быть его свидетелями», сотрудничать с ним? Подумать только, – сотрудничать с Богом – это ведь великая и ничем не заслуженная честь! Это не иначе как проявление его любви к нам.

Любовь. Она мудра. Мысли Гюзяль перекинулись на свою семью. Ее всегда удивляло то, как зятю удается добиваться послушания детей. Всегда уравновешенный, добродушный, он не подчинял себе детей, но умел, учитывая возраст, показать, что опирается на хороших помощников и, уходя на работу, поручал им «очень важное дело». А по возвращении домой умел замечать, как выполнены детьми его поручения и выразить радость. Это вызывало у них чувство удовлетворения. Они осознавали значимость своего вклада в общих семейных делах. Вот и Гюзяль, чувствуя, что она обогрета любовью Бога, жаждала внести хоть маленькую лепту для сближения людей с Богом. Еще слишком мал был багаж знаний, но сердце уже рвалось найти духовно жаждущих людей и поделиться с ними тем, что переполняло ее сердце.

Заговорить с зятем на религиозные темы попрежнему не удавалось, но однажды он затеял разговор сам.

– 

Мама, как можно верить Библии, если она сама себе противоречит?

– 

Где ты нашел противоречие?

– 

Да на первой же странице. Вот, смотрите, Бог, готовя землю для жительства, отмечает, что кругом царит темнота и в первый же день отделяет день от ночи. А лишь в четвертый день создает солнце и луну. Вот вам и противоречие.

Гюзяль была удивлена, тому, что Ибрагим читает Библию и, как оказалось, много внимательнее, чем она. Она даже не сразу нашлась, что ответить ему.Вот что бывает, когда глядишь и не видишь. В этом видимо и заключается причина всевозможных неверных толкований Библии.

– Тебе стоит внимательно прочитать самое первое предложение, и ты поймешь свою ошибку. Тут сказано,что в начале Бог сотворил небеса и землю.Обрати особое внимание: в начале небеса, а потом – землю. Не завершив работу над созданием небес, Бог не принялся бы за землю. Он сам себя наывал Богом порядка. А значит, и солнце, и луна уже были. Просто, как любой мастер, закончив определенную часть работы, подводит итог, наш Создатель как бы тоже отметил в четвертый день, что все по заранее сплонированному им проекту уже выполнено.

– Да нет, скорее всего здесь другой смысл, – возразил Ибрагим, – свет движется с определенной скоростью и земли он достиг не сразу. К так называемому «первому» дню свет лишь чуть-чуть заявил о себе, а к четвертому «дню» свет дошел так, что стали виды солнце, луна и звезды.

– Ну хорошо, вы меня убедили, что здесь не таится противоречие. Но не находите ли вы,утверждая полезность чтения Библии, что надо быть безмерно наивным, чтобы всерьез принимать то, что Бог разделил воды Красного моря и перевел людей по дну. Это же сказка, – не унимался зять.

– Сами ученые доказали, что это не сказка. Два физика из Токийского университета создали очень сильное магнитное поле над горизонтально расположенной трубы, частично заполненной водой. Вода «разбежалась» к концам трубы, а посередине образовался сухой промежуток. Это явление, открытое в 1994 году даже названо «Моисеевым эффектом»,потому что Красное море расступилось, когда Моисей выводил израильтян из Египта. Ну не мне тебя убеждать, что вода отталкиваеся магнитом. Один из законов физики. А Бог – создатель всего, не знает ли он гораздо больше законов физики, чем человек?

Гюзяль не раздрожали сомнения зятя, главное, раз уж возникают вопросы, значит человек заинтересовался.Это порадовало ее.

– Ибрагим, я сейчас читаю книгу и меня в ней заинтересовало развитие современной космологии. Ты всегда утверждаешь, что Вселенная возникла из ничего, в результате какого-то процесса. В этой книге я столкнулась с интересной мыслью, что в космосе все подчинено четырем фундаментальным взаимодействиям, и что они точно отрегулированы. Заметь – отрегулированы! Настолько точно, что в противном случае наша жизнь была бы невозможна. Меня особо заинтересовали из них – ядерные взаимодействия. Их два: так назывемое «сильное» и «слабое».Так вот, будь это «сильное» ядерное взаимодействие чуть-чуть слабее , все пространство бы заполнилосьводородом,а будь оно чуть сильнее – водорода бы не стало. Тогда у Солнца без водорода не было бы топлива, чтобы излучать жизнедающую энергию. А у нас не было бы ни воды, ни пищи. Ведь водород их составная часть. Не говорит ли это о продуманности при создании всего? Возможно ли такое при стихийности? Не говорит ли это, что все создано Творцом? Книга сложная для моего понимания, а манит. Тебе ее легче понять.

Она протянула зятю книгу «Существует ли заботливый Творец?», уверенная,что почитает – он любознательный – и очень доходчиво, как он умеет, объяснит ее всем домочадцам.

– Дело в том, что наука еще не нашла всех доказательств, всех законов природы. Но непременно найдет. Новые открытия все объяснят,– сказал Ибрагим и книгу не взял.

«Упрямство, ничем не прикрытое упрямство, просто не хочет признать Бога»,– подумала о зяте Гюзяль, ей захотелось обвинить его даже в отсутствии интеллектуальной чесности. Иначе он бы испытывал потребость проверить правильность своих убеждений, а не «бычился». Надеется, что новые открытия ученых разьяснят все. Но подумал бы, что слово «открывать» имеет недвухзначный смысл. В любом случае люди открывают только то, что уже существует. Творцом все создано по определенным четким законам, кстати, тоже своим. А человек всего лишь – открывает, уже созданное им.

Однако скоро Гюзяль заметила, что время от времени с полки то исчезала, то вновь появлялась духовная литература. Ибрагим читал.

Однажды на даче,все у того же камина, Ибрагим, окруженный детьми, задал им вопрос:

–А кто мне скажет, ракета, на которой летают космонавты, построена по Щучьему веленю или нет? Ведь это чудо – полететь в космос!

– Да нет! Это ученные создали ракету,– ответил старший.

– Да, и компьютер, и мамина стиральная машина, которая сама набирает воду, сама греет ее, сама стирает и полощит белье, сама выжимает – тоже создали люди, умные люди. А вот кто создал дерево?

– Мы! Мы посадили и оно выросло, – ответила находчивая младшенькая.

– Да не вырастил, а создал кто, спрашивает папа. Первое дерево кто создал? Самое первое?

– Папа с мамой на базаре росточек купили, – подрастерявшись сникла девочка.

– Самое первое дерево создал Бог, и травинку, и цветок. Люди это не

могут сделать, пояснил старший сын. Он читает Библию.

Гюзяль рассказала об этой беседе отца с детьми Зарине. Та удивилась теме разговора, но и порадовалась:

– Чем чаще дети будут слышать о Боге, тем глубже он войдет в их сознание. Правильно делает Ибрагим.

Пожалуй, дружба с детьми сыграла главную роль в том, что Ибрагим глубоко начал изучать Библию – слишком много вопросов задавали они, на которые он не мог дать ответ.Это явно подрывало его авторитет в глазах детей и создавало дискомфорт в душе. Правда он перечитал всю библиотечку духовной литературы, какая была дома, но чем больше он читал, тем больше разгорался аппетит. Он стал ходить на встречи собрания. Там за день получишь столько знаний, сколько в одиночку за неделю не получишь. Приятно было сознавать, что дети ощущали радость от того, что с ними папа. В зале старались сесть рядом с ним. Да и вообще он почувствовал особое ни с чем не сравнимое родство со всей семьей.

Духовные братья из собрания, которые вызвались помочь глубже разобраться в правде о Боге, дали понять ему важность точных знаний. Это, как дом строишь на крепком фундаменте, так и духовность твоя должна иметь прочную основу. Здесь не сгодятся какие-то догадки, толкования, хранившиеся с дедовских времен, измышления различных религий. Есть один фундамент – Библия.

Захотелось быть ближе к Создателю. Перво на перво Ибрагим решил понять, чем особенным отличается молитва «Отче наш» и почему она называется образцовой Ведь, наверное, не только тем, что к Богу надо обращаться должным образом, проявляя уважение, хотя это, вне всякого сомнения, важно. Молитва – это же разговор с Богом о чем-то своем, сокровенном. Ибрагим вообще не мог понять, для чего существуют различные молитвенники. В них чужие проблемы, никак не касающиеся меня, не лучше ли расказывать Богу о своих. Должно быть, в предложенной Иисусом молитве заложен особый очень глубокий смысл? Ибрагим подсчитал, что в ней семь просьб. Главной из них ему показалась первая.»Отче наш, пусть святится имя твое». Понятно что к святому тянутся люди.Тогда почему, произнося эту просьбу, большинство людей не то, чтобы святить.то есть делать это имя известным всем, сами не знают имени Бога? Заменяют титулами: «Бог», «Господь». Вот он, например, доктор наук, инженер, но имя-то у него Ибрагим.

Скрупулезного исследования потребовалось Ибрагиму, чтобы понять смысл второй просьбы этой молитвы: «Пусть придет твое Царство». Какое Царство и почему надо просить, чтобы оно пришло? Оказалось, посредством именно этого Царства Бог осуществит все свои замыслы. И царем там является Иисус. Ему поручил Бог уничтожить зло на земле, чтобы люди жили в раю. Ибрагиму не раз приходилось разговаривать с серьезно верующими людьми, но они никогда не говорили об этом Царстве, а Иисуса называли Сыном Бога, некоторые даже Богом, но уж никак не правящим Царем. И сидит-то он, по их рассказам, одесную Бога, ну никак не на троне. Фф-у! запутаешься в этих рассуждениях. Наверное, во всем точно разберутся люди только когда исполниться третья просьба из этой «образцовой» молитвы: »Пусть будет воля твоя и на земле, как на небе» Ведь тогда же будет рай. И Сатаны, возмутителя умов, уже не будет. Так, если все поручено Иисусу, значит, и исполнение всех этих трех просьб зависит именно от Царства. И оно уже правит!

Ибрагим оказался дотошным исследователем Библии и чем больше узнавал сам, тем обиднее ему становилось от того, что Сатана торжествует, ослепляя сердца и умы стольких людей, которые жаждут приблизиться к Богу, но заблуждаются. Сатане выгодно, чтобы было много религий. Люди спорят друг с другом и даже враждуют, но не ищут правду, в лучшем случае ограничиваются религиозными праздниками и этим успакаивают себя, в худшем – начинают утверждать, что все пути к Богу хороши, но в Библии написано « широки и просторны дороги, ведущие в погибель.» А « дорога, ведущая к жизни трудна, и немногие найдут ее.» Религия должна объединять людей, а не рознить.

Однажды, по дороге домой после встречи собрания, младшенькая дочь потеребила его руку.

– Папа, можно я спрошу тебя кое о чем?

– Отчего же нет, спрашивай.

–Я слышала, что ты говорил старейшине о своем решении креститься. Мальчишка, наш сосед, тоже на днях крестился и всем нам показывал крестик на шее. Красивый блестящий. На нем распятый Христос. Ему в церкви дали. Тебе тоже такой крестик дадут?

–Нет, Свидетели Иеговы крестики не носят.Многие думают, что Иисуса распяли на кресте. В память об этом они и носят крест. А в Библии написано, что его казнили на ставросе. Это слово на русском языке означает – бревно или столб. Там, где жил Христос, было принято казнить на бревне. Всех так казнили и Иисуса тоже. Но, доченька, Иисус уже давно не только воскрешен Богом, но и является Царем в небесном Царстве. А на крестиках у людей он все еще распятый.

– Это же обидно ему! – возмутилась девочка.

– Да. А людям должно быть стыдно, что они царя небесного до сих пор держат в таком унизительном положении.

– Папа, а про Свидетелей Иеговы говорят, что это самая зловредная секта, что это экстремисты, – решил выяснить свои проблемы и старший сын.

– Нет, сынок, мы политики не касаемся. Мы самый миролюбивый народ. Больше того – самый законопослушный. Библия учит, что каждый человек должен подчиняется властям. А почему? Она объясняет, что нет власти не от Бога, что существующие власти занимают места, отведенные им Богом. И, если люди не подчиняются власти, значит, они нарушают порядок самого Бога. Мы ведь помним, к чему привел мятеж Адама и Евы До сих пор у людей есть врожденная склонность к мятежу, унаследованная от них.

–А в каком месте Писания сказано, что мы должны подчиняться властям? – допытывался сын. Пришлось остановиться и открыть Библию, пока не удостоверится, не отстанет. Весь в отца, – не без гордости подумал Ибрагим.

– Папа, читаешь Библию, и все в ней интересно, все важно. А главная мысль в ней, какая? – полюбопытствовал средний из детей Ибрагима. Он прочно зарекомендовавший себя молчуном, – наша учительница по литературе учит находить ее в любой книге. Что главное хотел сказать Бог?

– Не простой вопрос ты мне задаешь, сынок. Давай попробуем разобраться вместе. Вот построили мы с тобой красивый большой дом, а злой человек хитростью забрал его у нас и живет в нем. Справедливо это?

– Конечно, нет!

– Ну а кто создал землю и все остальное на ней?

–Это Бог все создал, – вмешалась в разговор младшенькая.

– Да, а хозяйничает на ней сейчас Сатана, – поддержал сестренку брат, – теперь понятно, что Бог рассказывает, как он вернет свои права. Кто построил – тот и хозяин. Ведь это главная мысль Библии?

– Да, рассказывает Бог об этом, но нам, дети, надо понять именно как, за счет чего он вернет свои права?

– Ну, это известно – все осуществит Царство во главе с Иисусом, – с уверенностью знатока сказал старший сын.

Глава 4

Никогда еще Гюзяль не чувствовала такого удовлетворения в жизни, как сейчас.Семья окрепла.Теперь она уже не была, как сиротинушка при живом отце.Стало видно, что Ибрагим чувствует свою ответственность главы, взял на себя обязанность воспитателя детей.Да и Гюзяль хотя любила своих внуков, но от преоритета воспитателя малышей самоустранилась – это роль отца, таково решение Бога. Стало больше времени для себя. Она прожила нелегкую жизнь, настало время отдохнуть. Увлеклась шитьем, бисероплетением. Делала прекрасные наряды дочери, внучке.Баловала семью стрепней.

Как-то, прогуливаясь в парке, Гюзяль заметила женщину, удрученную какими-то тяжелыми мыслями. Она не садилась, хотя рядом стояла скамейка, и не уходила, будто встретилась с безысходностью и разойтись с ней не могла. С трудом преодолев робость, Гюзяль подошла к ней, поздоровалась, но женщина, по известным только ей признакам, определив, что перед ней Свидетель Иеговы, отвергла ее приветствие:

– Вы знаете, меня сейчас такая проблема гложет, что совершенно не до благовестников.

Продолжать что-то говорить было бы выражением крайней назойливости. Но и равнодушно покинуть человека, чем-то угнетенного было бы бесчеловечно. Гюзяль, преодолев запреты этики, подчинилась велению своего сердца.

– Простите, вот если бы сейчас вам подсказали решение вашей проблемы, вы бы выслушали? Встретившись с недоумением на лице собеседницы, Гюзяль сказала, что весть, которую она несет, может помочь решить многие проблемы. Она рассказала о глубоких причинах возникновения всех проблем. О том, что связаны они с системой вещей, которой управляет сейчас Сатана, и что Бог скоро положит конец этому злу. Так, разговаривая, они стали прогуливаться по парку. Гуляли долго, даже, остановившись, посмотрели на планшете видеоролик о том, какой будет жизнь в Новом мире, который обещает Бог, когда люди будут иметь все в изобилии, когда не будет бед, страданий. Женщины договорились встретиться, чтобы узнать, зависит ли что-нибудь от них самих, чтобы пожить в таких условиях. Прощаясь, женщина тепло улыбнулась.

Возраст, да и перенесенная болезнь давали себя знать. Гюзяль решила перед дорогой домой немного отдохнуть, присела на скамейку. К ней подсел мужчина, украсивший свою шею золотым крестом. Гюзяль, в груди которой еще не угасло приятное ощущение удовлетворенности от благоприятного исхода прежнего разговора, решила, что не грех будет поговорить о Боге с верующим человеком, но мужчина сразу же объяснил, что разговор у них не получится по той простой причине, что он – приверженец православной церкви, иной религии не признает. Восточный тип лица и отсутствие крестика на шее пожилой женщины отчуждали ее.

– А я напротив очень рада встретить верующего человека! – У нас обязательно должны быть общие стремления, что может помешать говорить о них.

– Мы трактуем истину по– разному.

– Но ведь это не должно стать преградой в поиске точных знаний. Мы же с вами хорошо знаем, кто и за что казнил Иисуса Христа. Те, кому не понравилось, то, что он говорил, – религиозные руководители, фарисеи и книжники. Но ведь то, что Иисус говорил правду, вы не отрицаете?

– Ну, да…

– К тому же в Библии написано, что Иисус повелел нести благую весть от края земли и до края земли, всем народам. Выходит, Иисуса любим и признаем, но повелению его не подчиняемся.

–Да, над всем этим стоит подумать, спасибо!

Домой Гюзяль пришла совершенно уставшая, но с прекрасным, почти праздничным настроением.

– Бабуль, а к нам в гости пришел Миша! – закричали внучата. Они очень любили своего старшего двоюродного брата. Студент вуза иностранных языков, он теперь редко мог посетить родственников.

Миша приветствовал бабушку и подал ей домашние тапки.

– Переобувайся, устали ноги, наверно.

– Бабуль, пойдем скорее, ты чуть не опаздала на семейное поклонение Богу,– выбежала в прихожую внучка, самая младшая в семье.

Семейное поклонение Богу.Такие встречи нравились в доме всем. Они объединяли, сближали. На этих встречах поднимались самые разнообразные темы, волнующие как в целом семью, так и индивидуально одного из ее членов.Формы проведения этих встречь тоже были разными: диспуты, ролевые чтения Библии, даже костюмированные постановки библейских сюжетов или просмотр кукольного и теневого театров по собственным сценариям на Библейские темы.

Семья уже сидела в ожидании. Гюзяль извинилась за опаздание.

Помолившись, отец семейства спросил:

– Кто помнит, какая тема для беседы была выбрана нами на сегодняшний день?

– Я помню. «Чувствуешь ли ты любовь Бога?» Вот мой рассказ в рисунке, – сказала младшенькая.

На маленьком стенде из оргстекла, изготовленном общими усилиями детей и отца, висел рисунок, изображавший множество сердец и солнце.

– Замечательный рисунок, очень хорошо раскрыта в ней тема. Можно я прокомментирую его? – вызвался Миша.

Все согласились.

– Обратите внимание, на картинке много сердец больших и маленьких, очевидно это сердца взрослых и детей, правильно я понял? – спросил он сестренку. Та кивнула головой.

– Заметим, что некоторые сердца покрашены в синий цвет, а вот это даже чуть-чуть черноватое. Как я понял, в них поселилась грусть. Девочка опять кивнула головой.

– А почему солнце-то расположено в самом центре рисунка, оно же на небе, его обычно рисуют в одном из верхних углов картики? – недоуменно спросил отец.

– Это любовь Бога, она рядом со всеми сердцами, – не дожидаясь коментатора, взялась объяснить автор рисунка.

Все захлопали в ладоши.

Семейное поклонение прошло весело, как-будто солнышко из рисунка сумело обогреть и сердца присутствующих. Оказалось, что все в доме хорошо ощущают на себе любовь Бога.

– А у меня для Миши сюрприз. Совет старейшин одобрил нашу поездку с ним на Международный конгресс! У меня уже билеты на самолет, – сообщила бабушка.

Провожал их Лев. С недавних пор он посещал вместе с внуком встречи собрания Свидетелей Иеговы. Миша, приглашая то одного духовного брата, то другого из собрания, проводил с ним изучение Священного Писания. Наука оказалась не из легких. «Смотри-ка, то же самое, что восхождение в горы, тоже надо карабкаться … только на вершины истины», – признавался он внуку. Одно его беспокоило, почему в Библии написано, что не надо «полагаться на свое собственное понимание», как взрослый человек, имеющий жизненный опыт, не должен пологаться на него? Больше того, она утверждает, что Бог сделает пути человека прямыми. Но как он это сделает? Ведь человек строит свою жизнь как ему самому заблагорассудится. Внук зачитал для деда псалом, где один из персонажей Писаний, Давид, просит Бога указать пути, помочь ходить в божьей истине, потому, что только от него спасение. Бог создал человека, а значит он лучше знает, что для него хорошо, а что плохо.Да, надо получше познакомиться с Создателем, чтобы знать его точку зрения, а затем руководствоваться им, – сделал для себя вывод Лев.

Особо удивился Лев тому, как преобразилась Гюзяль. Нет, он узнавал в ней прежнюю женщину. Она была все той же смиренной и кроткой, но уже не той, из жизни которой судьба плела веревки. Нет даже следа обреченности, которая преследовала ее всю жизнь. Она счастлива. Вот такой он ее не знал.

Видно, восхождения на вершины Божьей истины тоже отмечаются наградой, как отмечен был Закорин в горах.

Но была какая-то непонятная пока Льву разница между этими наградами. Одна приземленная, как клеймо на спине Закорина. Другая, напротив, возвышенная неземная – в сердце Гюзяль.

Тысячи людей белых, желтых, черных стояли, заполнив стадион. От этой картины захватывало дух. И смотрелась арена этого спортивного стадиона из-за разнообразия нацинальных нарядов, как огромная поляна цветов. Тысячи голосов слились в гимне, славящем Бога. И каждый пел на своем родном языке . Гюзяль вдруг тоже остро захотелось петь на своем татарском языке. Жаль, не знала слов. Но зато чувствовала, что ее сердце в это время ликовало и билось в унисон тысячам сердец людей разных национальностей , собравшихся здесь, и она, Гюзяль, в глазах Бога была равной среди них.

Со всех концов мира приехали сюда люди, чтобы получить освежающую духовную пищу. Приехали всего на три дня, что потребовало от них больших материальных затрат, а для некоторых, казалось, даже непосильных. Они приехали, преодолевая самые разные трудности и даже препятствия. Кого-то не отпускали работодатели, кого-то – своя собственная семья, кто-то ехал, преодолевая болезнь. А сосед Гюзяль в ряду сказал, что на днях похоронил единственную дочь, но приехал на конгресс, чтобы ткнуть пальцем в глаз Сатане! Гюзяль пожала руку этому человеку и сказала:

– Спасибо, брат!

Видавшие виды служители гостиниц, столовых удивлялись тому, как можно собрать 50000 людей, при этом учесть все организационные вопросы до мельчайших подробностей и не допустить ни одного промаха.

Им невдомек, что эта организованность не могла бы быть столь очевидной, если бы не исходила от Бога.

«Это те, кто ощущает свою духовную потребность!»– сделала для себя объяснение всему происходящему Гюзяль. – Счастливые люди! Знакомства, улыбки, объятья! Это люди, которые никогда не видели и не знали друг друга, но теперь стали побратимами любовью Бога. Это был огромный духовный пир. И пировали представители со всех концов Земного шара.

После перерыва Гюзяль с внуком пошли на свои места.

– Бабуль, войдем через эту маленькую калитку, она такая романтичная,– предложил Миша.

Гюзяль, хотя и боялась, что они могут опоздать, дорога немного петляла, но уступила внуку. Кто-то окликнул ее по имени, новыми знакомыми они обзавелись здесь предостаточно. Гюзяль оглянулась на зов. Прямо у калитки стоял совершенно седой с темно – зеленными глазами на белом фоне старик.

– Бориан! – вскрикнула Гюзяль. Они сжали друг другу руки и замерли.

– Знакомься, это мой внук Михаил, – первой опомнилась Гюзяль. Бориан протянул руку парню.

– Ну, вот мы и породнились, теперь нас никто уже не разлучит!

Духовные братья, обнявшись, пошли вперед.

«Вот эти слова Бориана и завершат мою повесть», – решила Гюзяль.– «Теперь нас никто не разлучит!»

Эпилог

Мой пытливый читатель, ты разочарован – не нашел обещанной изюминки. В этой простенькой повести, где больше грусти, чем радости, у каждого героя свой путь. Каждый из них либо удовлетворен своей жизнью, либо считает ее бесцельно прожитой. А где он, тот единственный истинный путь, который принесет счастье? Как его найти?

Если ты, читая повесть, увидел тот источник, который тебе укажет единственный путь, несущий счастье, считай, что ты обнаружил , обещанную мной, изюминку.

А что повесть? Она лишь крохотный полустанок на большом пути в поисках счастья.