Моя служба на Тихоокеанском флоте [Александр Александрович Щербаков] (fb2) читать онлайн

Впервые на субмарине

Наступил июль 1970 года. Позади были экзамены за 5-й курс Хабаровского медицинского института, но каникулы были еще впереди, через месяц. А пока нас ждала практика на кораблях. В нашем институте была военно-морская кафедра, которая готовила выпускников ВУЗа к работе в качестве врачей на кораблях Военно-морского флота СССР. Конечно, готовила – это очень сильно сказано. Мы успели лишь получить представление о том, что должен делать доктор на корабле.

Заниматься на этой кафедре мы начали с первого курса. Вначале мы изучали устройство кораблей. Для меня, который в школе занимался в судомодельном кружке, эти мудреные названия – шпангоут, форштевень, киль и другие, – были не отвлеченными понятиями, а реальными деталями из корпуса корабля. Поэтому я отличался в лучшую сторону от многих студентов-однокурсников и на экзамене получил 5+, и обо мне даже упомянули в институтской многотиражке «За медицинские кадры». Экзамен я сдавал капитану 2 ранга Гоздецкому, бравому моряку с хорошей выправкой и спортивной фигурой. Как потом оказалось, он был очень неравнодушен к слабому полу. Уже после моего окончания института я узнал о неприятности, которая с ним случилась. В его рабочем столе обнаружили колоду карт с изображением голых женщин. Это называется порнуха. Гоздецкого исключили из партии, уволили из института и демобилизовали с флота. Вот к чему приводит неосторожное хранение игральных карт…

Но в тот год Гоздецкий работал на кафедре и повез часть парней с лечебного факультета на практику во Владивосток. Я попал в другую группу, которая отправлялась в Советскую Гавань. Старшим у нас был капитан 3 ранга, но фамилию его я не помню. Нас было не так много, и я запомнил лишь несколько фамилий. Боря Абрамсон, Боря Хватов, Володя Могилев и Мусиенко, имени которого не помню. В назначенный срок мы собрались у вагона поезда, отправляющегося по маршруту Хабаровск-Совгавань. Заняли несколько мест в плацкартном вагоне, причем заселение было не хаотичным, а по интересам. По крайней мере, рядом со мной были места Бори Абрамсона и еще двоих парней, которые играли в преферанс. И всю дорогу от Хабаровска до Комсомольска-на-Амуре мы играли в карты с очень маленьким вистом – всего 0,1 копейки.

В Комсомольске вагоны поезда на пароме переправляли за другой берег Амура. Я уже не помню, сколько вагонов входило на паром, но переправляли все вагоны несколько часов. Все это время мы продолжали играть в карты, лишь во время раздачи имели возможность посмотреть в вагон и узнать, что да как. Наконец, все вагоны были на другом берегу у станции Пивань, где к вагонам прицепили паровоз и мы тронулись к берегам Татарского пролива через хребет Сихотэ-Алинь. Самые высокие перевалы поезд проходил глубокой ночью, поэтому мы не ощущали грандиозной стройки, которая создавалась в годы войны в основном трудом заключенных. Через много лет в Комсомольске я разговаривал с пожилой женщиной, которая была врачом в одном из лагерей заключенных, строивших ветку Пивань-Ванино. Условия труда были ужасные, сроки строительства очень жесткие. Всех заключенных и вольных строителей, которые были инженерами и прорабами, подгонял начальник лагеря. Когда в срок была построена часть железной дороги, которую вели заключенные этого лагеря, начальник встал на колени перед строем заключенных и поблагодарил их за то, что они спасли ему жизнь. Такая была цена жизни одного из руководителей стройки. Но все это мы не видели и не знали.

Утром на следующий день мы прибыли к платформе станции Ванино, где заканчивался пассажирский маршрут, но не заканчивалась железная дорога, которая делала несколько разветвлений к разным поселкам и к городу Советская Гавань. Нас выгрузили из вагона и распределили на несколько групп. Я, как обладающий хорошим здоровьем, что было выявлено при углубленном медицинском осмотре, был в составе группы из 6 человек в поселок «Заветы Ильича» на базу подводных лодок. Нас уже поджидал начальник лазарета этой базы, и, погрузившись в автобус, мы уехали, чтобы с остальными своими сокурсниками встретится почти через месяц.

Мне совершенно не запомнился поселок «Заветы Ильича». Да и как он мог запомниться, если за ворота КПП базы подводных лодок я вышел всего 2 раза. Первый раз – сыграть за воинскую часть на первенство гарнизона по волейболу, в второй – посмотреть на парад в день Военно-морского флота. Но неплохо запомнилась сама база подводных лодок, расположенная на берегах живописной бухты. Эта бухта, как и многие другие, была в заливе Советская Гавань, которая вначале имела название Императорская Гавань за очень удобное расположение. На этой базе стоял памятник фрегату «Паллада», экипажу которого удалось открыть в XIX веке эту удобную гавань для военных кораблей и гражданских судов, в те времена еще парусных.

Начальник лазарета привел нас в свое медицинское учреждение. Сразу провел в одну из комнат, где стояло несколько кроватей, по-видимому, это была палата лазарета, свободная от пациентов. Там мы оставили свои вещи, и он сделал экскурсию по медицинскому блоку, который располагался в здании штаба бригады подводных лодок, в правом его крыле. Потом нас повели на склад военного обмундирования. Каждому выдали комплект матросского обмундирования – бескозырку с надписью на ленте «Тихоокеанский флот» и небольшой звездой, фланелевую рубашку, суконные брюки, носки и ботинки. А потом мы строем пошли в столовую личного состава, где нас накормили завтраком. Это был традиционный чай или какао, белый хлеб с маслом и сгущенным молоком. Такой завтрак у нас был в дальнейшем весь месяц.

Вернувшись в лазарет, довольные и сытые, мы были ознакомлены с нашим распорядком дня. Ночевать мы будем в казармах экипажей подводных лодок, каждый в своем. Завтракать будем тоже с экипажем своей лодки. А потом прибываем в лазарет, где участвуем в приеме больных и выполняем все указания персонала лазарета. Потом обед снова с экипажем лодки, «адмиральский час», т.е. отдых в казарме. Затем возвращение в казарму и снова участие в работе этого лечебного учреждения. Будут читаться лекции, проводиться беседы и т.д. Именно тогда я впервые услышал поговорку, бытующую среди военных – « Лучше ничего не сделать по плану, чем что-то сделать без плана». После ужина снова вместе с экипажем – личное время. Можно посетить «Ленинскую комнату», почитать прессу, записаться в библиотеку части и получать там книги, смотреть телевизор в казарме. Один раз в неделю – баня вместе с экипажем. Если подводная лодка, к которой кто-то из нас приписан, выходит в море, нам следует быть в составе экипажа.

Потом нам сообщили, кто к какой подводной лодке приписан и выдали соответствующую бумажку. Рассказали, как найти казарму личного состава. Нам объяснили, что следует представиться дежурному офицеру из экипажа, который поставит нас на довольствие и покажет свободную койку. С собой в казарму предложили захватить бритвенные принадлежности и средства личной гигиены, а чемоданы оставить в палате в лазарете, которая будет закрываться. Полотенце должны выдать в казарме. С этим напутствием мы и отправились в казарму, которая располагалась выше здания штаба, на сопке.

Подходя к зданию казармы, я увидел то, что меня порадовало – хорошую волейбольную площадку. «Значит, здесь в свое личное время я смогу поиграть в волейбол», – подумал я. Потом мы нашли экипаж каждой из подводных лодок, к которым были приписаны. Я представился дневальному, стоящему у входа в помещение. Он вызвал дежурного офицера, который провел меня в небольшой кабинет, где с бумаги, которую я принес, внес мои данные в список личного состава подводной лодки. Теперь спать в казарме и принимать пищу я мог на вполне законных основаниях . Началась моя военная служба, пока всего лишь практиканта. Выходя из казармы, я столкнулся с офицером, которого уже видел в лазарете. Старшего лейтенанта м/ с с зеленым просветом на погонах. Он остановил меня и спросил: «Это ты приписан к нашему экипажу?» Получив от меня утвердительный ответ, он протянул руки и сказал: «Будем знакомы. Я доктор этой лодки, моя фамилия такая то … (за давностью лет я забыл фамилию этого офицера-подводника, как и фамилии всех офицеров подводной лодки и бригады ), как тебя зовут?» Я назвал себя и он спросил: «Ты в лазарет? Я скоро туда приду, продолжим разговор».

Сейчас я не могу точно припомнить, что мы, практиканты делали каждый день. Поэтому расскажу обо всем, лишь выделяя самые запомнившиеся моменты. Во-первых, среди нас оказалось три человека, которые играли в преферанс. Поэтому мы в той палате, что нам была выделена, стали играть в эту умную и довольно азартную карточную игру, но не классический вариант, для которого нужно четыре партнера, а так называемый «сочинский», где можно играть втроем. И этим занимались обычно в течение дня, прерываясь на выполнение указаний персонала лазарета и прием пищи.

Но, конечно, больше всего мне запомнился выход нашей подводной лодки в море на выполнение какой-то задачи боевой подготовки. Мне сказали, что завтра выход в море, накануне. Я об этом доложил начальнику лазарета, чтобы меня не теряли. Поэтому после завтрака я не пошел в лазарет, а вместе с экипажем, в строю матросов проследовал на подводную лодку. Я впервые оказался на пирсе, около которого были пришвартованы несколько подводных лодок. Я уже знал, что это лодки, относящиеся к среднему классу, так называемые «эски», проекта 613. Я во все глаза глядел на эти корабли, которые носили название «субмарин», стараясь запомнить все увиденное. Эти черные длинные корпуса со множеством каких-то непонятных отверстий по бортам, с торчащей посредине корпуса рубкой, на которой была какая-то антенна и еще две длинные трубы, как я сразу понял, перископы – командирский и зенитный. Все это я не видел даже в кинофильмах про войну и подводников. Те фильмы были о Великой отечественной войне, и снимались их в павильонах, а не на настоящих лодках. Тогда еще не было фильмов «Командир счастливой «Щуки», «Секретный фарватер» и «Слушать в отсеках». Они появятся много позже и вызовут у меня большой интерес.

У трапа меня поджидал доктор, и он сказал, чтобы я шел за ним. Мы прошли по трапу, или, как и его еще называют, сходням, на борт подводной лодки. Перед тем, как вступить на борт лодки, доктор отдал честь военно-морскому флагу, развевающемуся на корме лодки, приложив руку к козырьку фуражки. Тоже сделал и я, зная об этих ритуалах всех моряков – приветствовать флаг родного корабля. Потом мы по узкой палубе прошли к рубке и обошли её, держась за поручень, приваренный к рубке. Оказавшись впереди неё, я увидел вертикальный трап, ведущий наверх, в рубку. Поднявшись вслед за доктором по нему, я оказался на мостике. И удивился. Очень небольшой, тумба со штурвалом, две площадки по обоим сторонам, а дальше открытый люк и круглое отверстие, в котором был виден вертикально спускающийся трап и голова матроса, смотрящего снизу вверх на меня. А еще дальше на мостике была видна какая-то выгородка и узкий проход куда-то в сторону кормы. Доктор пригласил следовать за ним и стал спускаться через люк в чрево лодки. Я стал спускаться за ним, крепко держась за поручни трапа и нащупывая внизу очередную ступеньку. Спустившись на один пролет трапа, я оказался в боевой рубке рядом с тем матросом, что минуту назад смотрел на меня. О том, что я это именно боевая рубка, я знал, внимательно изучив взятую в библиотеке береговой базы книгу, где рассказывалось об устройстве подводной лодки 613 проекта. Потом, так же осторожно я спустился ниже и оказался в центральном посту подводной лодки.

Чего там только не было. Многочисленные трубопроводы, вентили разного диаметра, рычаги и циферблаты, и два больших штурвала справа по борту. Все покрашено в разные цвета. И довольно много в этом относительно небольшом пространстве было офицеров, старшин и матросов. По крайней мере, мне так сразу показалось. Доктор позвал за собой: «Пойдем, не будем мешать. Еще побываешь в этом отсеке. Он взялся за какой-то длинный рычаг над круглой дверью и поднял его вверх. Потом открыл круглый люк и, перешагивая через высокий порог, сгибаясь чуть ли не три погибели, проследовал соседний отсек. Я, стараясь повторять его движения, тоже с некоторым трудом пролез через межотсечную дверь и оказался в длинном и узком коридоре. По обоим сторонам было несколько дверей. Открыв одну из них, доктор сказал: «Кают-компания. Моё рабочее место и спальня». Я заглянул в открытую дверь и увидел длинный стол и по бокам диваны, а в торцах стола два вертящихся кресла. Над столом висели бестеневые лампы, как в маленькой операционной. Доктор сказал: «Пойдем, я покажу тебе лодку, пока не объявили боевую тревогу», и пошел по коридору дальше в нос. Я уже сориентировался и знал, где нос, где корма этой субмарины, вспомнив схему из той книги, что изучил.

Мы оказались в первом, или носовом, или торпедном отсеке. По обоим бортам отсека, практически на всю его длину, лежали огромные сигары – торпеды. А в самом торце противоположной стенки были люки 4-х торпедных аппаратов. И рядом какие-то рычаги, вентили, циферблаты. Матросы занимались своими делами, поглядывая на нового человека. Хотя мы спали в одной казарме, я приходил в неё практически накануне отбоя ко сну и общался лишь с соседями по соседним койкам. Когда мы стали возвращаться, чтобы проследовать в корму лодки, в отсек зашел старший лейтенант. Доктор представил меня: «Практикант. Будущий врач. Возможно, и на лодку попадет служить». Старший лейтенант, чуть немного старше меня, представился: «Командир БЧ-3 старший лейтенант такой-то…» и пожал мне руку.

Потом мы через второй, так называемый аккумуляторный отсек, проследовали в третий, где центральный пост. Там по-прежнему было много личного состава и все чем-то занимались, переговариваясь в полголоса. Мы прошли в следующий, четвертый отсек, как и второй, аккумуляторный, заглянули на камбуз и в каюту старшин и мичманов, и прошли в пятый, дизельный отсек. По обоим бортам стояли огромные дизеля, лоснящиеся от машинного масла. И матросы в нем были самые чумазые, как мне показалось. Почти у каждого в руках была промасленная ветошь, которой они протирали дизеля и свои руки. Теперь я понял, почему почти на всех кремальерах (так называются длинные ручки у каждой переборки, по притягиванию дверей для герметичности) есть налет масла. От рук дизелистов! В следующем, шестом отсеке стояли огромные электромоторы, но здесь было несравненно чище, чем в дизельном отсеке.

Далее мы побывали в седьмом, кормовом торпедном отсеке, где было два торпедных аппарата и две торпеды лежали на стеллажах вдоль бортов. Здесь было меньше торпедистов, чем в носовом отсеке. Едва мы вернулись в свой второй отсек, как из динамика в коридоре раздалась команда: «Боевая тревога! Подготовка корабля к бою и походу!». Доктор оставил меня в кают-компании, а сам вышел в коридор и подошел к динамику. Он слушал команды, поступающие их центрального поста, и давал аналогичные приказы двум матросам, которые находились в отсеке. Кто они, и чем они занимаются, я не спрашивал, чтобы не отвлекать доктора. А сам переваривал увиденное на этой субмарине. Я знал, что уже есть атомные подводные лодки, намного больше по водоизмещению, чем эта «Эска». Что они не только могут выпускать торпеды по вражеским судам, но и запускать баллистические ракеты. И я представлял, какими же сложными должны быть эти творения рук человеческих, чтобы не только погружаться на несколько сот метров, испытывая чудовищную перегрузку от давления воды на глубине, но еще и быть устойчивой платформой для запуска ракет. В то время все это у меня просто не укладывалось в голове.

В то время я не знал, что через год буду служить на подводной лодке, чуть больше по размеру, но такой же дизель-электрической торпедной, буду начальником медицинской службы в/ч 99400, т.е. подводной лодки Б-63, и так же буду командиром второго отсека. И моим командиром будет капитан 2 ранга Сергиенко В.К., который в настоящее время служит в этой бригаде командиром подводной лодки 613 проекта. Это будет еще через год, а пока я был рад, что оказался на борту субмарины, о которых читал и видел фильмы. Из всех советских моряков я больше всего уважал именно подводников, самых смелых и мужественных. Именно они внесли свой вклад в победу над Германией, они да еще катерники. А вот большие корабли – линкоры и крейсера всю войну простояли в базах, отбиваясь от атак немецких бомбардировщиков. Да еще неувядаемой славой покрыли себя морские пехотинцы, «черная смерть», как называли их фашисты.

Потом были еще разные команды типа «По местам стоять, со швартовых сниматься» или «Всем вниз, погружение!» Я слышал эти команды, но не представлял, как они выполняются и что творится с самой подводной лодкой. По-прежнему над головой горели электрические лампочки, было тихо и совершенно не страшно, хотя лодка, как сказал доктор, в это время отходила от пирса, проходила «дифферентовку» и всё это делалось при работающих электромоторах, которые не издавали шума. Но заработали дизеля, лодка стала чуть-чуть подрагивать. Вдоль борта в кают-компании, где я сидел, стало слышно, как плещется вода. Потом последовала команда «Отбой боевой тревоги. Заступить на вахту первой смене». Возможно, я что-то напутал с командами, но так примерно и было.

Через какое-то время доктор вышел из кают-компании, где мы с ним разговаривали о службе на подводной лодке, и, вернувшись через какое-то время, предложил подняться на мостик. Чтобы я не замерз, он попросил одного матроса одолжить мне бушлат. И мы пошли в центральный пост и стали подниматься по трапу. Впереди доктор, за ним я. Когда его голова появилась над люком, он произнес: «Старший лейтенант такой-то. Прошу разрешения подняться на мостик». Раздался голос: «Доктор? Поднимайся». И когда с тоже высунул голову из люка, сказал: «Практикант Щербаков. Прошу разрешения подняться на мостик», мне ответил насмешливый голос командира: « Практикант? Таких нет в штатном расписании. Ладно, поднимайся!» И я впервые оказался на мостике идущей в надводном положении подводной лодки.

Места на тех небольших площадках, где стояли командир, вахтенный офицер, доктор и еще кто-то, для меня не было, поэтому я стал рядом с вахтенным рулевым и выглянул в небольшой иллюминатор впереди. Мне открылся такой вид – длинный и острый нос подводной лодки рассекал воды Татарского пролива, слева где-то вдалеке виднелась гряда темно-зеленых гор, гармонирующих с бирюзовой поверхностью моря. Стояла прекрасная солнечная и безветренная погода и вся эта панорама казалась сказочной, как будто нарисованной искусным художником-маринистом. Затем командир, дав указания вахтенному офицеру на счет курса, спустился вниз, и меня доктор позвал встать с ним рядом. Я поднялся на эту площадку, высунул голову за ограждение рубки и в лицо мне дунул ветер, который не ощущался внизу, рядом с рулевым. И я мысленно поблагодарил доктора за то, что она заставил меня одеть бушлат. Хотя была середина июля, но в этих широтах на море даже в солнечную погоду было прохладно.

Обедал я с разрешения командира в офицерской кают-компании. Рядом сидели довольно молодые офицеры, парочка из них была старше меня всего на 2-3 года. И на их погонах было всего по две звездочки. «Лейтенанты, недавно из училища, наверное», – подумал я, пожелав всем приятного аппетита. За столом был непринужденный разговор. Меня расспрашивали о Хабаровске, многие видели его лишь проездом в отпуск в центральные части страны. Узнав, что наш институт находится в самом центре, на площади Ленина, что недалеко кинотеатр «Гигант» и парки ОДОСА и ЦПКО на берегу Амура, все стали вспоминать свои мимолетные посещения этих знаковых для моего любимого города мест. Доктор оказался выпускником Горьковского военного факультета, хотя сам был из Ростовской области. Потом один офицер поднялся, и, спросив разрешения у командира, вышел из кают-компании. Ему на смену пришел тот офицер, что стоял на мостике, неся вахту, когда я был там. Он попросил разрешения у командира сесть к столу и с большим аппетитом стал есть первое блюдо, которое ему подал вестовой. Мне питание на лодке понравилось больше, чем в столовой береговой базы. Уже потом я узнал, что суточный рацион на береговой базе рассчитывается из полутора рублей на человека, а автономный паек подводника во время выхода в море в три раза больше.

Потом было глубоководное погружение. Лодка опустилась на 150 метров, и я, слушая в динамике сообщение: «Глубина такая-то. Осмотреться в отсеках», представлял, какая сила давит со всех сторон на нашу подводную лодку. С тревогой вслушивался в поскрипывания корпуса лодки и боялся услышать, что в каком-то отсеке начнется течь или прорвет трубопровод. Но все прошло удачно. Потом, уже когда лодка была на перископной глубине и передала сообщение в штаб, что все завершилось благополучно, вдруг из динамика раздалось: «Практиканту прибыть в центральный пост». Немало удивленный, я появился в соседнем отсеке и увидел улыбающиеся лица командира, замполита и других офицеров и матросов. Командир произнес: «Практикант Щербаков посвящается в подводники», и один матрос протянул плафон с водой. Как оказалось, морской, якобы взятой с глубины в 150 метров. С трудом я осушил его, почти пол-литра воды, и получил от замполита удостоверение моряка-подводника. Вот так я стал членом этого элитного клуба – моряков-подводников.

Вечером, во время вечернего чая, молодые офицеры вспоминали, как у них проходило посвящение в подводники. У всех по-разному, но неизменным был плафон или стакан морской воды. На подводной лодке не чувствовалась особая субординация, весь экипаж был дружным и сплоченным. Хотя в нем служили и матросы-первогодки, и опытные моряки, за плечами которых была боевая служба, или, как они говорили, «автономка». Старослужащие старались передавать свой опыт молодым морякам, и не напрасно. От действий каждого члена экипажа зависит жизнь не только его самого, но и всех его товарищей. Об этом я еще лучше узнал, когда через год сам стал служить на подводной лодке.

Ночь я провел на диване в кают-компании, напротив меня спал доктор. Но в 4 часа зашел в кают-компанию сменившийся с вахты офицер, чтобы выпить компота, и я проснулся. Больше не смог уснуть, переполняемый впечатлениями. Решил подняться на свежий воздух, на мостик, тем более что лодка шла в надводном положении. Об этом свидетельствовал гул работающих дизелей. Вахтенный разрешил присоединиться к нему, рулевому и сигнальщику. Скучно ему было, видимо, и мы разговорились. Когда уже совсем рассвело, впереди он разглядел траулер, идущий в Совгавань. И вахтенный решил развлечься. Подал вниз команду заглушить дизеля и перейти на электромоторы. И лодка совершенно бесшумно заскользила по водной глади, догоняя неспешно идущее рыболовецкое судно. Видимо, на нем все спали, потому что ни одного человека на палубе видно не было. Так что когда наша лодка поравнялась со штурманской рубкой на траулере, и в мегафон раздался голос: «На траулере! Остановиться! Таможенный досмотр!», из рубки тут же выскочил заспанный вахтенный штурман. Увидев плывущую параллельным курсом подводную лодку и наши смеющиеся лица, разразился бранью в наш адрес, грозя кулаком. А мы запустили дизеля и, обогнав траулер, пошли в базу.

Потом мне пришлось рассказывать своим сокурсникам, как я плавал на подводной лодке и что ощущал под водой. Так что на какое-то время я стал героем дня. Особенно когда рассказал о посвящение в подводники и про выпитый плафон забортной воды.

Во время нашего пребывания случилось ЧП. Из аптеки лазарета были похищены медикаменты, в том числе наркотики. Почему-то у проверяющих из штаба гарнизона подозрение упало на нас, практикантов. Хотя мы сами сразу сказали, что похитили работающие на ремонте здания штаба стройбатовцы. Дело в том, что вокруг части здания штаба, в том числе и того крыла, где размещался лазарет, были установлены строительные леса и с них бойцы стройбата проводили штукатурку и покраску фасада здания. И с этих лесов очень легко можно было попасть в аптеку, в которой однажды на ночь не была закрыта большая форточка. Следствие началось при нас, а когда закончилось, не знаю. По крайней мере, никому из нас обвинение предъявлено не было.

По вечерам я играл в волейбол на той площадке, что была около казармы, и очень скоро стал первой звездой. Все же я еще пару лет назад был членом сборной команды института и даже чемпионом ДСО «Буревестник» Хабаровского края 1966 года. Так что выделиться на фоне молоденьких парней, одевших военную форму, было не трудно. Тем более что часто зрителями, а вернее, зрительницами, были так называемые «морячки», т.е. молодые девчонки, которые служили на должностях секретарш, рядовых работников бухгалтерии и других служб тыла. Многие из них пошли служить в надежде найти себе спутника жизни. А я всегда лучше играл, когда на меня смотрят девчонки. Поэтому ничего не было удивительного, что меня, как члена экипажа подводной лодки, включили в состав сборной команды бригады подводных лодок на первенство гарнизона, которое проводилось накануне профессионального праздника, дня Военно-морского флота. Я уже не помню, как мы выступили, вроде как кое-кого и победили. Но, как говорят, «один в поле не воин», и хотя я играл неплохо, победить на соревнованиях нашей команде не удалось.

В один из выходных дней мы решили пойти искупаться. По совету моряков выбрали место «мористее», где нет мазута, которого много было на воде в самой бухте. Сказав дежурному в лазарете врачу, где мы будем, пошли покупаться и позагорать. Погода была чудесная, светило солнце, отражаясь в прозрачной голубой воде. Вода так и манила, но это впечатление оказалось обманчивым. Вода была холодная, градусов 12-14. Когда я разделся и по большим валунам зашел в море, окунулся, понял, что мое плавание быстро закончится. Проплыв метро десять, я повернул назад, потому что почувствовал, как мое тело окоченевает. Возможно, это было впечатление после довольно долгого пути на солнце без верхней одежды. Но потом я несколько минут не мог согреться даже на полуденном солнцепеке. Никто другой из нашей компании не рискнул покупаться, мы просто позагорали, и к обеду вернулись на базу.

Накануне дня Военно-морского флота, который празднуется в последнее воскресенье июля, мы приняли присягу. Случилось это перед строем всей бригады во время утреннего построения для подъема флага. Каждому из нас шестерых дали в руки автомат и текст присяги, и мы все по очереди прочитали её, а потом расписались в особой книге. После этого на нас распространялись все приказы командования Вооруженных Сил СССР. А в день празднования ВМФ СССР нас по гражданке отпустили посмотреть парад кораблей. В качестве сопровождающего был выделен фельдшер лазарета, который знал, откуда лучше смотреть парад. И мы увидели его во всей красе. Стоящие на рейде в одной из бухт надводные корабли, самым большим из которых был эсминец, потом действия нескольких боевых единиц флота – торпедный катер выпустил торпеду по условному противнику, ракетный катер отстрелялся ракетой. А затем зрители, в большом количестве собравшиеся на берегу, увидели, как всплывает подводная лодка, одна из нашей бригады. Насмотревшись на парад, мы без санитарных и безвозвратных потерь прибыли на базу, где был устроен праздничный обед для всего личного состава.

Незаметно пролетел месяц. Наконец мы сняли матросскую форму и снова одели свою гражданскую цивильную одежду. Встретившись у вагона все вместе, мы стали обмениваться впечатлениями. Я не помню, что говорили другие, помню лишь рассказ Володи Могилева. Он попал на практику в бригаду ракетных катеров. Для него, большого, ростом за 190 см и весом под сто килограмм, обычный паек был маловат, и он даже похудел за месяц. Отъедался лишь во время выходов ракетных катеров в море. Тогда им выдавали сухой доп. паек, а так как многие молодые матросы страдали морской болезнью и не ели свою порцию пайка, то Володя съедал за несколько человек. Снова заняв свои места в плацкартном вагоне, мы ближе к вечеру тронулись в путь. Все пассажирские поезда проезжали горы Сихотэ-Алиня ночью, чтобы пассажиры не боялись. Но мы не пугались, мирно спали на своих местах, наговорившись за вечер и наигравшись в карты. На следующий день к вечеру приехали в Хабаровск, где разошлись по домам, чтобы встретится через месяц. Уже студентами шестого курса нашего Хабаровского государственного медицинского института.

Записки врача подводной лодки      

Мое более подробное знакомство с советским военно-морским флотом началось на 1 курсе Хабаровского медицинского института в 1965 году. Наш институт в отличие от других институтов этого профиля имел не просто военную кафедру, где готовили врачей для сухопутных войск, а военно-морскую кафедру. Таких кафедр на территории СССР было всего 3 – в Хабаровске, Томске и Горьком. И была еще военно-медицинская академия в Ленинграде, в которой наряду с подготовкой сухопутных врачей готовили и морских. Я, в школе занимаясь в судомодельном кружке, неплохо знал об устройство кораблей – всякие там шпангоуты, набор корпуса, водоизмещение, скорость в узлах и т.п. Кроме этого, я прочитал несколько художественных книг о советских военных моряках, и даже в средних классах школы мечтал стать военным моряком, но потом это желание пропало под влиянием спортивных увлечений.

Так что, начав подготовку на военной кафедре, я отличался в лучшую сторону от других студентов пониманием устройства кораблей, тем более что на 1 курсе на военной кафедре мы только этим и занимались. Сдав на «пять с плюсом» экзамен, я был даже отмечен в газете института «За медицинские кадры» как хорошо зарекомендовавший себя студент. Правда, при изучении уже специальных предметов военно-морских врачей, я не блистал какими-то особыми успехами. Но, тем не менее, при распределении выпускников института в марте 1971 года я услышал от ректора Сергеева С.И. примерно такую фразу: «А тебя, парень, распределяем на КТОФ». Я тогда не знал, что «К» – это краснознаменный, поэтому задал вопрос про эту самую «К», на что и получил исчерпывающий ответ.

Так я стал морально готовиться к службе военно-морского врача. Нас в тот год отправили служить во флот 43 человека, из них 4 – на Северный флот, 8 – на Черное море, остальных – на КТОФ. Скажу сразу, из направленных служить на СФ все уволились через 3 года, на ЧФ 4 человек остались служить, а из КТОФ примерно половина продолжила службу как кадровые врачи.

Объясню, почему так много выпускников гражданского медицинского института оказалось на военной службе. Во времена правления Хрущева Н.С. произошло резкое сокращение Советских Вооруженных Сил, в том числе и Военно-Морского Флота. И не только сокращение действующих офицеров и мичманов, но и была сокращена их подготовка в военных училищах и академиях. Хрущев считал, что ракетные войска защитят СССР. Но он рассуждал как дилетант, и с его отставкой начался рост Вооруженных Сил. Особенно с началом новой фазы «холодной войны». А кадров офицеров некоторых видов и родов войск не хватало. Катастрофически не хватало штурманов, механиков и врачей на кораблях ВМФ. Поэтому большое количество этих специалистов, которые готовили гражданские училища и институты, призывались во флот на 3 года.

Моя служба началась с 1 июля 1971 года. Мне был предоставлен отпуск на 30 суток. Так как я не планировал куда-либо выезжать в отпуске, мне было предписано Хабаровским краевым военкоматом 1 августа прибыть во Владивосток в управление кадров флота. Моим напарником в этом путешествии был Борис Шевцов, мой друг и напарник по игре в волейбол. Мы купили заранее билеты на поезд и вечером 31 июля пришли к поезду вместе с сопровождающими лицами – я с женой и родителями, Боря с матерью. Но оказалось, что поезд опаздывает часов на 8 и мы уехали домой. А когда уже вдвоем с Борей подошли к поезду, оказалось, что купейный вагон, в который у нас были билеты, прицепили к другому поезду и он благополучно отбыл из Хабаровска. После выяснения отношений и небольшого скандала нас разместили в вагоне, но уже не в купейном, а в плацкартном. Вот так, с небольшого приключения началась наша служба. Но это было не единственной накладкой.

Прибыв в управление кадров флота, и представ перед его начальником, мы получили приказ для начала пойти в парикмахерскую и привести прически в соответствии с Уставом, т.е. укоротить наши длинные волосы. Потом мы получили направление на склад имущества флота, где выдали форму военно-морского офицера с погонами лейтенантов медицинской службы. Правда, не все имущество получили, например, не было кителей нашего размера. Да и стандартные размеры не очень сидели на нас. Например, если тужурка (на гражданском языке пиджак) была как раз, то брюки от тужурки были широки в поясе. Хорошо, у Бори были знакомые во Владивостоке, а я имел навыки ушивать брюки, и мы у них смогли привести форму в приемлемое состояние, чтобы она не висела на нас как на вешалке.

Получили так же в управлении кадров направление в военно-морскую гостиницу. На вопрос дежурной, откуда мы, и узнав, что из Хабаровска, нас поселили. На следующий день уже в форме лейтенантов прибыли в управление кадров. Узнав, что я хороший спортсмен, начальник управления предложил мне выбор для службы – на подводной лодке или на надводном корабле. Я выбрал лодку. Во-первых, я был наслышан о героических подвигах советских подводников в войну, в то время как моряки надводного флота ничего подобного не совершили. Во-вторых, я знал, что подводники, придя из похода, все сходили на берег, а надводные корабли неделями могли болтаться на рейде и экипажи берег видели лишь в бинокль.

Так я получил направление в 4-ю бригаду подводных лодок, которая базировалась рядом с управлением кадров, в районе остановки «Авангард» на нынешней Светлановской улице. А Боря получил направление на эсминец, который базировался на Камчатке и должен был туда уезжать на теплоходе через пару дней. Поэтому я не поспешил на свое место службы, а составил Борису компанию в эти дни его пребывания во Владивостоке. Вечером в гостинице к нам в номер пришел какой-то капитан-лейтенант и стал нас обзывать самозванцами, которые заняли не свои места в гостинице. Выяснилось, что он прибыл из Хабаровска на соревнования с командой, и при размещении двум членам не досталось места в гостинице. Получалось, что они были предоставлены нам ошибочно. Но это уже не наши проблемы, выселить нас из гостиницы не могли. Потом у нас с капитан-лейтенантом нашлись общие знакомые спортсмены в Хабаровске, и инцидент был разрешен.

На следующий день после отплытия Бориса на Камчатку я пришел к командиру 4-й бригады 6-й эскадры подводных лодок Краснознаменного Тихоокеанского Флота и был направлен для прохождения службы на дизельную подводную лодку Б-63.

Шестая эскадра подводных лодок состояла из 2-х бригад – четвертой, которая базировалась в бухте Золотой Рог на территории судоремонтного «Дальзавода» и на акватории бухты Диомид, а также девятнадцатой, которая базировалась в бухте Малый Улисс под Владивостоком. Если в 4-й бригаде в основном числились лодки, пришедшие на ремонт (в основном дизельные ракетные), то в 19-й бригаде были действующие подводные лодки противолодочной обороны (лодки ПЛО), или как их тогда называли, торпедные лодки.

В 4-й бригаде были как торпедные, так и ракетные дизельные лодки следующих проектов:

Проект 613 или по классификации НАТО «Виски». Лодка имела полное водоизмещение 1360 тонн, была вооружена 4 носовыми и 2 кормовыми торпедными аппаратами калибра 533 мм. Имелась одна лодка такого же проекта, модернизированная под стрельбу крылатыми ракетами, расположенными по бокам рубки лодки, что придавало ей вид лягушки.

Проект 611 («Зулус») Полное водоизмещение 2350 тонн, вооружение 6 носовых и 4 кормовых торпедных аппарата 533 мм. Более подробно об этом проекте, на котором я служил, чуть позже.

Проект 641 – несколько усовершенствованный проект лодки 611 проекта, имеющий то же водоизмещение и вооружение.

Проект 629 («Гольф») Первая советская чисто ракетная подводная лодка для стрельбы баллистическими ракетами. Ракеты были размещены в средней части корпуса и помимо этого, занимали и часть боевой рубки. Полное водоизмещение 2700 тонн, вооружение – 3 ракеты СКАД (усовершенствованная ФАУ-2), 6 носовых и 4 кормовых торпедных аппарата 533 мм.

Проект 651 («Джулиэтт»). Первая советская подводная лодка для стрельбы крылатыми ракетами. Каждая ракета размещалась в контейнере по бортами корпуса в носовой и кормовой части лодки. При стрельбе (только из надводного положения) контейнер поднимался и производился запуск ракеты. Кроме этого, имелось еще 6 носовых торпедных аппарата 533 мм. Лодка по форме корпуса напоминала утюг, была не очень маневренная.

Дизельные ракетные лодки проектов 629 и 651 относились к кораблям 1-го ранга, и на них поднимался не только военно-морской флаг, но и гюйс – флаг с большой звездой на красном фоне. Их командирами были капитаны 1 ранга. На атомных ракетных лодках стояли в тот первый период развития советского атомного флота те же ракеты, что и на дизельных ракетных лодках, только в большем количестве.

19-я бригада подводных лодок была укомплектована подводными лодками проектов 611 и 641. Все они относились к большим дизельным торпедным лодкам и составляли ядро противолодочных сил. Нужно сказать, что в это время в заливе Петра Великого довольно часто обнаруживались американские многоцелевые атомные подводные лодки. Они старались узнать военные секреты противника. Впрочем, и наши подводные лодки занимались тем же, патрулируя в районе базы американцев на острове Гуам. Пользуясь тем, что дизельные лодки в подводном положении практически были недоступны гидрологическим службам, они регистрировали маршруты передвижения американских лодок с баллистическими ракетами, составляли графики их нахождения на позициях для стрельбы по СССР. Дело в том, что тогда баллистические ракеты имели небольшую дальность полета, и чтобы достать до объектов на территории Советского Союза, они должны были плавать недалеко от морского побережья нашей страны. Вот там их должны были караулить наши силы ПЛО. Задача не из простых, учитывая площадь Тихого океана и нашей прибрежной зоны.

В 19-й бригаде была подводная лодка Б-66. От других лодок проекта 611 она отличалась очень большой рубкой. Она в свое время модернизировалась под ракетную с установкой двух ракетных шахт. Потом шахты убрали, а рубка осталась. В 1968 году эта подводная лодка почти 9 месяцев находилась в походе в Индийском океане вместе с танкером и теплоходом «Мария Ульянова». На теплоходе находился второй экипаж, смена экипажа происходила каждые два месяца. В тот период наш флот хотел закрепиться в Индийском океане и искал базы базирования. Одну из них сделали в Бангладеш, очень бедной стране около Индии. Вторую базу планировалось создать в Сомали, в столице этой страны Могадишо. В 1972 году туда направлялась плавучая база подводных лодок и танкер. Мне предложили должность начальника медицинской службы этой базы. Пребывание там должно быть не менее года. Если больше, должна была приехать семья.

Поразмыслив, я отказался от этой командировки. Длительное нахождение в тропической стране, да еще очень бедной, не очень-то манило. Хотя мои сослуживцы меня уговаривали поехать, так как это сулило более быстрое продвижение по службе. Да и в Сомали был климат лучше, чем в Бангладешт. Но я все же отказался. Я не планировал оставаться на службе в ВМФ и карьера меня не очень прельщала. Через много лет, отдыхая под Владивостоком, я встретил в санатории того офицера, который пошел в командировку в Сомали вместо меня. К тому времени он был подполковником медицинской службы и заведовал инфекционным отделением в главном госпитале флота. О командировке он рассказал, что была она тяжелая из-за высокой заболеваемости личного состава кораблей, непривычно жаркого климата и тропических болезней.

Оказалось, что моя подводная лодка Б-63 находилась в ремонте Я пришел в казарму, где размещался офицерский и личный состав экипажа ПЛ Б-63. Представившись командиру лодки капитану 2 ранга Сергиенко В.К., рассказал о себе, и получил направление на проживание в общежитии офицерского состава береговой базы, где в тот же день мне была выделена койка в комнате на 8 человек. Я перевез из гостиницы вещи на склад общежития и таким образом зарезервировал себе место для проживания на ближайшие годы. После того, как проводил Бориса Шевцова на Камчатку, я остался один, так как никто из моих сокурсников не получил направление на службу в подводный флот. Я оказался последним выпускником гражданского медицинского ВУЗа на подводной лодке. Моим предшественником в должности начальника медицинской службы в/ч 99400 (так была зашифрована наша ПЛ Б-63) был выпускник Хабаровского медицинского института Муратов. Потом, уже после окончания службы, я встречался с ним в Хабаровской краевой больнице. Он стал врачом-травматологом.

Подводная лодка Б-63 была третьей в серии из 26 лодок проекта 611. Была построена на судостроительном заводе в Ленинграде и вступила в строй в 1953 году. Начала проектироваться еще в период войны, но после знакомства союзников с немецкими подводными лодками ХХI серии в проект были внесены существенные исправления. Лодка относилась к большим океанским лодкам, по классификации НАТО называлась ZULU. Имела надводное водоизмещение 1831т, подводное водоизмещение 2350 т. Длина лодки 90,5 м, осадка по ватерлинии 5 м. Рабочая глубина погружения 170 м, предельная – 200 м. Скорость лодка надводная составляла 17 узлов, подводная – 16 узлов. Автономность плавания 75 суток. Силовая установка включала 3 дизеля по 2000 л.с., 1 электродвигатель 2700 л.с., два бортовых по 1350 л.с., которые работали на 3 гребных винта. Вооружение составляли 6 носовых и 4 кормовых торпедных аппаратов калибра 533 мм. Экипаж составлял 65 человек. Для начала 50-х годов это была очень современная лодка. Недаром именно подводные лодки этого проекта первыми модернизировались под запуски ракет морского базирования. Именно с лодки Б-67 в 17 часов 22 минуты 16 сентября 1955 года впервые в мире был осуществлен запуск баллистической ракеты. Лодка в это время находилась в надводном положении. Первый успешный запуск ракеты с этой же подводной лодки из-под воды был осуществлен 10 сентября 1960 года.

Позже я познакомился с историей своей подводной лодки. После постройки она летом 1954 года по внутренним речным путям в плавучем доке перешла из Ленинграда на Северный флот. После соответствующей подготовки в составе конвоя в июле-августе 1955 года совершила межфлотский переход Северным морским путем до бухты Провидения, а потом в бухту Крашенникова на Камчатке. В 1956 году впервые в истории ВМФ совершила75-суточное автономное плавание, во время которого тоже впервые была сделана операция по удаления аппендицита капитаном м/с Сирадзе на глубине во время шторма. В 1967 году подводная лодка была переведена в 19 бригаду 6 эскадры подводных лодок в бухту Малый Улисс и вскоре была поставлена на ремонт и модернизацию. В 4-й бригаде она оказалась на период капитального ремонта. Именно в это время началась моя служба на этой подводной лодке.

Для того, чтобы вступить в должность, я должен был сдать экзамен на самостоятельное управление медицинской службой. Для этого давался месяц. Кроме меня, к нам на лодку были направлены еще 4 выпускника военно-морских училищ (штурман, 2 торпедиста, механик). Все они должны были так же сдавать экзамены. Для этого мне надо было знать свои функциональные обязанности, действия медицинской службы во время стоянки в базе и во время похода, оказание медицинской помощи при баротравмах и других осложнениях во время погружений под воду. Флагманским специалистам по профилю должен был рассказать устройство подводной лодки в разрезе каждого отсека, наставления по борьбе за живучесть, корабельный Устав, и еще много всяких разных наставлений и приказов. Учить все эти документы в августе, когда стоит прекрасная погода, не очень-то хотелось, но пришлось. Правда, мне помещали некоторые обстоятельства. Во-первых, в конце августа ко мне во Владивосток приехала моя жена. К сожалению, у нас было очень мало времени для общения, только после 18 часов, когда заканчивалась служба. Но мы успели погулять по городу, в котором оба были впервые, даже вместе сфотографировались. Еще такие молодые, оба черноволосые.

Второе обстоятельство было знаковое для КТОФ. Это были учения «Восток» всего флота, которые продолжались дней 10. Годом раньше были учения «Океан», в котором принимали участие все флоты СССР. А тут все проверяющие из Главного штаба ВМФ навалились на один Тихоокеанский флот. Вот командование флота и постаралось привлечь все силы для демонстрации мощи флота. Даже те, которые не часто выходили в море. Одним из таких судов была подводная лодка радиологического надзора. Это была лодка 613 проекта, среднего водоизмещения. В свое время она повредила прочный корпус и не могла погружаться. На ней сделали очень большую рубку, на которую установили такую же огромную антенну. Естественно, эта лодка, круглой формы в разрезе, имела очень большую парусность за счет огромных рубки и антенны, плохо держала бортовую качку. Вот на эту лодку я и был направлен на время учений. Так как я еще не сдал в то время экзамен на самостоятельное управление медицинской службой, мне

в качестве помощника дали курсанта военно-медицинской академии имени Кирова последнего курса. Он, до этого окончил какое-то военное училище, уже имел звание старшего лейтенанта, но подчинялся мне как старшему по должности. Вообще это обстоятельство в армии играет ключевую роль. Очень часто более старший по званию подчиняется более младшему, потому что тот занимает более высокую должность. Вот и в данном случае старший лейтенант подчинялся мне, лейтенанту.

К моему сожалению, подчиняться мне ему не пришлось. Дело в том, что почти сразу после нашего выхода из базы начался шторм и нашу лодку очень бросало. Она шла под дизелями, для работы которых требовался воздух. Поэтому верхнерубочный люк не задраивался, через него в лодку постоянно поступала вода. Насосы её еле успевали откачивать. Мой помощник очень плохо переносил качку, его постоянно рвало, он все время лежал в кают-компании, вставая только на время приема пищи офицерами. Так что все, что требовалось делать начальнику медицинской службы, я делал самостоятельно, да еще под пристальным оком проверяющих. С другой стороны, это помогло мне быстрее освоиться с обстановкой и потом успешно сдать экзамен на самостоятельное управление службой. Первому из всех офицеров бригады, пришедших на флот после училищ. А моего помощника позже моряки вытаскивали из лодки на талях, отрабатывая эвакуацию пострадавшего из подводной лодки. У него выбраться из лодки не было сил.

Среди врачей 6-й эскадры подводных лодок был довольно большой недокомплект. Поэтому после получения разрешения на самостоятельное управление боевой службой, а именно так называлось медицинская служба, я стал довольно часто выходить на выходы в море на других лодках эскадры. Часть лодок базировалась в бухте «Золотой Рог», где были цеха судоремонтных заводов «Дальзавод» и № 179. Если на «Дальзаводе» вместе с военными кораблями ремонтировались и гражданские, то в 179 заводе только военные, как надводные корабли, так и подводные лодки. Но о выходах в море на борту других лодок я расскажу чуть позже, пока завершу рассказ о завершении ремонта нашей подводной лодки.

В середине сентября лодку поставили в плавучий док для проведения ремонтных работ подводной части. Постановка в док – довольно сложная процедура. Док притапливается и суда входят в него в определенном порядке. Вместе с нами в док становились еще 3 судна. Точно встать над подставленными под каждым судном опорами сложно, и если какое-то судно немного ошиблось, процедуру приходилось повторять. Это значит, что в док опять принимают воду и его притапливают, суда вновь становятся по своим местам, воду выкачивают из дока и смотрят, как встали корабли над опорами. Не допускались никакие крены. Постановка в док началась утром и завершилась только вечером. Три раза пришлось повторять процедуру постановки в док, чтобы все 4 судна встали точно на свои опоры. Все это время экипаж находился в состоянии боевой готовности. Хорошо, что командир разрешил мне находиться на мостике, и я мог наблюдать за всеми действиями. Рядом с нами в доке оказался траулер. Под таким видом ходили по всем морям суда разведки. Они были хорошо оснащены всякого рода оборудованием – радиолокационными и гидрологическими приборами, мощными радиостанциями, радарами и другими современными для того времени разведывательными и регистрирующими приборами. К своему удивлению, я увидел на борту этого траулера своего однокурсника Славу Домнина, которого также призвали служить на КТОФ. Так нам удалось переговорить о жизни и начале службы.

Потом мы еще неоднократно встречались с ним, т.к. ремонт в доке продолжался почти месяц. В нашей лодке вырезали большие куски обшивки и заменяли новыми листами металла. В это время моряки – а они были самыми активными участниками ремонта, чистили шарошками внутренние поверхности цистерн подводной лодки для размещения в них в будущем топлива, пресной и забортной воды. В это же время завершались другие работы по замене выработавших свой ресурс механизмов. Точно сказать, что менялось, не могу. Я активно знакомился с внутренними механизмами подводной лодки, которые в период ремонта были все на виду. Мне вообще было все интересно на лодке. Но все это время приходилось отвлекаться – меня часто направляли в море на других лодках. Я был самым активным в этой части. Так как я к тому времени не имел подготовки по хирургии, в автономное плавание меня не могли послать, а вот в акваторию залива Петра Великого Японского моря – запросто.

Я выходил в море на лодках всех проектов – средних торпедных 613, больших океанских торпедных 641, крейсерских ракетных 629 и 651. Каждая лодка имела некоторые отличия в расположении внутренних помещений, и я старался все запомнить, чтобы максимально быстро добраться до каждого боевого поста. Самое неудобное место для врача было на средних лодках. Врач оказывал медицинскую помощь и спал в офицерской кают-компании, у него не было своей койки. Отдохнуть в дневные часы было негде. На больших лодках было уже место в офицерской каюте. А вот на крейсерских лодках была своя каюта, второе верхнее место в ней предназначалось для изоляции заразного больного.

Вообще дизельные подводные лодки правильно называть ныряющими, так как часть времени они должны находиться на поверхности. В это время работают дизели и заряжаются аккумуляторные батареи. Лодка усиленно вентилируется в это время, т.к. при зарядке аккумуляторов в большом количестве выделяется водород и есть опасность взрыва. А так как обычно зарядка батарей происходит в ночное время и на поверхности моря, то огромное влияние оказывают метеоусловия и время года. Если зима, то в лодке становится очень холодно, как на улице. Если шторм, то качка болтает экипаж, что не уснешь, так как можно запросто упасть с койки.

На своей родной лодке у меня была койка на втором ярусе. Койка узкая, как и все на дизельных лодках. Чтобы не упасть с неё во время бортовой качки, я сгибал ноги в коленях и пропускал между ними вентиляционную трубу. А левым плечом упирался в машинку клапана вентиляции, которая нависала над койкой. Так вот и спал. Если это можно было назвать сном. Чаще я по полночи проводил в ограждении рубки рядом с рулевым, наблюдая, как волны накатываются на нос лодки, потом пробегают по корпусу, разбиваясь о рубку и осыпают брызгами. Но в теплой с кожаным верхом куртке-реглане (альпаке) было тепло и сухо. Вот тогда-то у меня и начались перебои со сном, которые потом усилились во время ночных дежурств в травмпункте. В боевых условиях зарядка батарей проходит при плавании на перископной глубине – 7-8 метров от поверхности. На поверхности торчит выдвижная труба РДП (работа двигателя под водой).По-немецки это устройство называется «шнорхель», они его и придумали во время Второй мировой войны. Плавать под РДП вообще очень сложно, а в шторм очень опасно. Но многие экипажи советских подводных лодок успешно освоили этот маневр.

Подводные лодки являются очень сложными в инженерном отношении объектами. Если сравнить современный самолет и атомную подводную лодку по сложности, то я бы отдал пальму первенства лодке. И такое мнение большинства инженеров и конструкторов. Необходимость придания корпусу большой прочности, обтекаемости, малошумности всех механизмов очень сложная задача, которая успешно решается. А еще должна быть сверхнадежность всех механизмов. Как спасти лодку и экипаж в 100 человек под тощей льда Северного ледовитого океана? Конечно, непросто. Летчик катапультируется, и спасен. А экипаж большой лодки? Создавались в Советском Союзе атомные лодки 705 проекта, очень автоматизированные, с небольшим числом экипажа. Они получились во всех отношениях очень хорошие – и скорость высокая, и маневренность, и вооружение. Но очень дорогие в эксплуатации и не очень долговечные.

Морская вода довольно агрессивная среда, многие детали лодок нуждались в замене через определенные промежутки времени. Если в самолете можно снять без проблем деталь фюзеляжа, то как залезть в прочный корпус субмарины? Там даже отверстия для выхода валов винтов имеют очень сложную конструкцию и многократно проверяются на надежность. Проследить за работоспособностью всех без исключения механизмов, клапанов в автоматическом режиме очень сложно. Поэтому на подводных лодках большой экипаж, особенно в американских. США пошли по пути создания больших серий однотипных лодок, постепенно усовершенствуя конструкцию и улучшая качество и надежность всех деталей и механизмов. А у нас были лодки разных серий для выполнения одних и тех же задач.

По боевому расписанию я являлся командиром второго отсека подводной лодки. В нем находится офицерская кают-компания, где разворачивается операционная. Там же стоит набор медикаментов и инструментов для оказания медицинской помощи. Во втором отсеке также каюты командира, старпома, замполита и офицеров-командиров боевых частей. В трюме стоят аккумуляторные батареи. По боевому расписанию со мной в отсеке находятся санинструктор, электрик и шифровальщик (в наше время их называли СПС – специально подготовленный специалист). СПСовцы были самые ленивые матросы. Шифровки приходили очень редко, так что в основном они били баклуши. Поэтому мы их привлекали к выполнению в общем-то несвойственных им действий. Именно таким составом мы тренировались каждое утро, когда проводилось «проворачивание оружия и технических средств». Именно в это время каждая движущаяся деталь всех механизмов подводной лодки, закрепленная за тем или иным матросом, старшиной команды, должна быть проверена на работоспособность. Я, как командир отсека, получал из центрального отсека по громкоговорящей связи команды, передавал их своим подчиненным, а потом, получив от них ответ об исполнении приказа, передавал это в центральный пост. Так продолжалось около часа. И так каждый день, кроме выходных и праздников. Поэтому советские лодки, несмотря на несовершенство конструкции и подчас разгильдяйство экипажей, успешно плавали и выполняли задачи, которые им ставило командование. Конечно, в основном это касалось механической части. А вот что касалось какой-нибудь электроники, то там у нас были проблемы. И в основном из-за несовершенства и низкого качества сборки приборов и аппаратов.

Вообще-то служба у начальника медицинской службы подводной лодки была не очень обременительна. Матросы болели редко, ведь в подплав призывают самых крепких и здоровых. Небольшие травмы, ссадины и болезнь всех подводников – запоры и геморрой – вот и все, с чем мне приходилось сталкиваться. Естественно, ежедневные обходы отсеков, выявление жалоб на здоровье, проверка санитарного состояния, проверка камбуза, закладки продуктов и снятие проб обеда и ужина, так же входили в мои обязанности. На нашей подводной лодке за пополнение продуктами, так же как еще некоторым имуществом, по штатному расписанию отвечал помощник командира. Но у нас эту должность занимал проштрафившийся бывший командир другой подводной лодки. Его лодка попала в сети японского траулера и чуть ли не утопила того. Утопить не утопила, но были жертвы. Был международный скандал. Командира с должности сняли и пока пристроили на нашу лодку, чтобы он мог получать какие-то деньги. Вот он и отвечал за обеспечение продуктами, но фактически этого не делал. Пока лодка была в ремонте, это было некритично, команда питалась на камбузе береговой базы. А вот когда после завершения ремонта начались ходовые испытания в море, нам пришлось питаться на лодке. И встал вопрос, кому поручить снабжение.

Командир попросил меня взять на себя эту довольно хлопотную обязанность. Сверив в продовольственной части числящиеся за экипажем остатки, я узнал, что за лодкой числится чуть ли не 3 тонны металлических мисок, тарелок, котлов, вилок, ножей. Все это выдавалось на лодку за долгие годы службы. Фактически же не было ничего! Что делать? Мне посоветовали все это списать как металлолом, вместо трех тонн металла дать мичману на складе металлолома пару бутылок спирта и пару банок тараньки (черноморской воблы). Получив от командира спирт и воблу, я отправился на склад металлолома и проблему решил. Получил новую посуду и загрузил на лодку. Нам дали новый холодильник «Минск» для кают-компании. Тогда это был очень престижный холодильник. Но загрузить его через отверстие в прочном корпусе, которое предназначено для загрузки аккумуляторных батарей, было невозможно. Но 2 бутылки спирта и умельцы завода чуть уменьшили глубину холодильника и он вошел в нашу кают-компанию. А ведь найти таких умельцев не так-то просто. Но я сумел это сделать. Потом в течение целого дня завозили продукты на полную автономность плавания для всего экипажа. Узнал от знающих людей, что моряки при погрузке стараются утащить по своим рундукам в основном сгущенку, шоколад, галеты, банки с компотами, и препятствовать этому невозможно. Ведь не поставишь же на всем пути от автомашины на пирсе до продовольственного склада в трюме одного из отсеков контролеров. А кто носить будет? Выход был давно найден. Перед строем на вечерней проверке объявлялось, что экипажем украдено столько-то и столько того и другого, и поэтому в течение нескольких дней экипаж не будет получать выше переименованное. А так матросы воруют в одиночку, и учета уворованного нет, все слова берут на веру и никаких возмущений со стороны матросов не бывает. Вообще вести учет всего погруженного невозможно. В то время за хороший обед в столовой из трех блюд надо было заплатить копеек 60-80. А стоимость 1 автономного пайка подводника составляла 4,5 рубля в день. Чего там только не было. Вино для офицеров, соки для матросов, сырокопченые колбасы, различные компоты (черешня, вишня и т.д.), сосиски. Я уж не говорю про сгущенку, галеты, воблу. Кстати, моряки часто путали маркировку сгущенки и тушенки, банки-то были без наклеек.

Получив все необходимое со складов береговой базы, мы смогли отойти от пирса. Выход подводной лодки требует отдельного описания, так как это непростая процедура. Наблюдая выход подводной лодки с берега, удивляешься тому, что лодка, отойдя от пирса, длительное время, стоя посредине бухты, то погружается, то всплывает. Лодка, отойдя от пирса, еще в бухте проходит дифферентовку, т.е. ставится на ровный киль. Дифферент (т.е. наклон на нос или корму) достигается перекачиванием воды в уравнительные цистерны, расположенные в носу и корме. В зависимости от загрузки корабля продуктами, топливом, пресной водой необходимо перед выходом в море дифферентоваться. Это позволяет с меньшими усилиями уходить на глубину и всплывать, маневрировать под водой. Командует этим процессом командир БЧ-5 и главный старшина трюмных. От их опыта, интуиции и чутья зависит, как быстро пройдет процесс постановки на ровный киль. Случалось, что некоторые лодки завершали это процесс, лишь погрузившись на дно. Это считалось ЧП. У нас такого не было. Обычно мы довольно быстро проходили дифферентовку и уходили в открытое море.

Почти месяц проходили ходовые испытания. Вместе с экипажем лодки на них выходили человек 15-20 рабочих завода, который проводил на лодке ремонт. Оперативно устранялись все неполадки в работе механизмов. Ажиотаж был страшнейший. Ведь сдать лодку надо было до 31 декабря 1971 года, тогда были премии и награды как рабочим, инженерам и руководству завода, так и руководству бригады, эскадры, флота. Так что на некоторые ляпы просто закрывали глаза. Так, из 10 цистерн, расположенных между прочным и легким корпусами лодки, 8 имели течь. Чтобы лодка не утонула возле пирса, эти цистерны постоянно продувались сжатым воздухом. А уж по мелочам было столько всего недоделанного! Например, что заполнить цистерну питьевой водой, её надо было предварительно прохлорировать. Это значит, что в заполненную водой цистерну добавляют определенное количество хлора, выдерживают нужное временя, потом воду выкачивают, опять заполняют свежей, снова выкачивают и только после это закачивают чистую, годную для употребления воду. Ну кто же это будет делать с такой тщательностью? Вот и плавали мы месяца полтора, употребляя пахнущую хлоркой воду. И в первых блюдах, и в чае, кофе. На жалобы командир отвечал, что здоровей будем.

Именно с плаванием на лодке рабочих завода произошло событие, которое установило между мной и командиром особые отношения. Однажды во время ходовых испытаний в море командир дал приказание привезти на лодку свежее мясо вместо надоевшей всем тушенки. На катере я поплыл на базу, но мяса мне не дали. Сказали, что надо было заранее дать радиограмму, чтобы приготовили. Я вернулся ни с чем. В центральном посту доложил командиру о неудаче. Он обрушился на меня с грубой бранью. Я молча вышел из центрального поста в свой отсек. Тут же за мной пришел заместитель командира по политчасти капитан-лейтенант Кудлаев. Спросил, почему я нарушил Устав и ушел без разрешения командира. Я ответил, что в Уставе запрещено оскорблять офицера в присутствии подчиненных. Кудлаев ушел и переговорил с командиром. Вечером в кают-компании за ужином командир извинился передо мной за инцидент. Сказал, что его очень расстроила только что случившаяся перед моим приездом серьезная поломка какого-то механизма. Так я впервые зарекомендовал на службе как уважающий себя офицер.

Второе событие носит несколько другой характер и требует пояснения. Как я говорил, во время ходовых испытаний на лодке в море выходило довольно большое количество рабочих завода. Естественно, все они питались на камбузе лодки, на них тратились продукты из запасов экипажа. По правилам, все эти люди должны быть по списку вноситься в бортовой журнал, на них списывались продукты и потом завод компенсировал эти затраты бригаде подводных лодок. Но я этого не знал. Потом, когда ремонт закончился, лодка переходила из одной бригады в другую, командир приказал выгрузить из лодки все оставшиеся продукты и сдать их на склад. Вообще-то никто так не делает. Это и большие чисто физические затраты, и дополнительная возможность матросам что-то украсть из продуктов питания. Обычно при таких погрузочно-разгрузочных работах крадут примерно на полторы-две тысячи рублей. Вот и получилось, что когда все сложили, посчитали, получилась недостача около 3 тысяч рублей. И её хотели повесить на меня. А за что? Я возмутился. Кроме того, я случайно узнал от старпома нашей лодки, с которым оказался в море во время проведения банкета по случаю завершения ремонта, что деньги, который завод должен был перечислить бригаде ПЛ за кормежку рабочих во время ходовых испытаний, пошли на этот банкет. Я сказал об этом командиру. Он понял, что этот лейтенант медицинской службы так просто не отдаст свои деньги на компенсацию недостачи. Он поручил мне переговорить в продовольственном отделе бригады, и посоветоваться, как можно недостачу компенсировать. Взяв бутылку сухого вина, которое нам выдавалось во время выходов в море, я пошел к начальнику продовольственного отдела.

Был он старший лейтенант, но намного старше меня. Видимо, в лейтенанты попал из мичманов. Он спросил, знает ли командир о моей просьбе, и когда узнал, что я пришел по заданию командира, он дал очень дельный совет. Я уже писал, что каждое утро на лодке проводится проворачивание оружия и технических средств. Все действия экипажа записываются в вахтенный журнал. Он предложил вместо фразы «проворачивание оружия и технических средств» писать фразу «Боевая тревога, подготовка корабля к бою и походу». Оказалось, что эта фраза многое меняет. Действия экипажа те же самые, но вот в списании продуктов питания есть изменения. Вместо 1,5 рублей на члена экипажа по морскому пайку списывается 4,5 рубля по автономному пайку. Умножьте 3 рубля разницы на 65 членов экипажа, получится экономия за 1 день. Сколько надо дней для полной компенсации недостачи, посчитать несложно. А вечером вписать фразу «Отбой боевой тревоги». По каким причинам лодка не ушла в море, не пишется. Поэтому, когда я через пару месяцев сдавал свои дела по обеспечению продуктами вновь назначенному помощнику командира лодки, у меня были довольно большие излишки. Мне был открыт как бы «кредит доверия», и я всегда получал для питания в общежитии дефицитные продукты питания. А уж маленькие шоколадки я возил в Хабаровск семье целыми кульками. И не только потому, что мне их давали по блату, просто я не ел каждый шоколадки во время выходов в море, как и воблу. Неделю плавал – вот тебе 7 шоколадок и 7 вобл.

У меня установились очень хорошие отношения со многими сослуживцами. И не только потому, что некоторых угощал дефицитами. Я был хоть и довольно требовательным к себе и к окружающим офицером, старшинам, матросам, но справедливым и внимательным. Был человеком слова. Базировались мы во Владивостоке, вначале почти в центре города, а потом в бухте «Малый Улисс». Владивосток портовый город, там много как военных, так и гражданских моряков. Как во всех портовых городах, много представительниц древнейшей профессии. И многие офицеры заражались венерическими заболеваниями. Если об этом узнавали в политических органах, то минимум, что мог получить офицер, это задержка на год присвоения очередного звания. А могли и сослать куда-нибудь на отдаленную базу или понизить в должности, звании. Так что большинство заразившихся искали возможность для анонимного лечения. Я как-то еще в первые месяцы службы познакомился с проходившим стажировку в нашей базе врачом-дерматовенерологом из Находки. Он дал мне современный способ лечения гонореи и сифилиса. Я однажды пролечил по этому способу своего сослуживца на лодке, об этом стало известно другим, нуждающимся в таком же лечении. Все это было строго конфиденциально, только при наличии рекомендаций от лично знакомого мне офицера. Попасть в поле зрения политических органов мне бы не хотелось. Так круг моих знакомых расширялся. Расплачивались офицеры за лечение тем, что приглашали меня на ужин в ресторан. Обычно это был ресторан «Зеркальный» на площади Луговой во Владивостоке. Это недалеко от моего общежития по пути с базы в Малом Улиссе. Правда, иногда это были другие рестораны в центре города. Таким образом, я экономил деньги, которые почти все отсылал в Хабаровск жене.

Хочу сказать, как у меня рассчитывалась заработная плата. Когда я поступил на службу, оплачивался должностной оклад и платили за звание. До августа 1971 года лейтенант получал за свои 2 звезды 50 рублей. Старший лейтенант получал уже 60 рублей. И так далее. С августа 1971 года стали платить лейтенанту 70 рублей. А с января 1974 года уже 90 рублей. Мой должностной оклад начальника медицинской службы большой подводной лодки (капитанская должность) был 140 рублей. На крейсерской лодке должность была уже майорская и оклад был 160 рублей. Потом, когда наша лодка завершила ремонт и стала плавать, нам стали начислять еще 30% к окладу морских и 20% подводных (мы называли их гробовыми). Так начислялись зарплаты. Когда я выходил в море в ту пору, когда наша лодка еще не была в строю, мне за каждый выход давали справку, которую я сдавал в бухгалтерию береговой базы для выплаты процентов по факту. Все офицеры штаба как бригады, так и эскадры, выходя в море, так же получали такие же справки и им так же начисляли проценты.

У нас, врачей-физиологов (а такую специальность я получил, сдав на самостоятельное управление медицинской службы подводной лодки) была еще одна возможность подзаработать. Это погружение в барокамере на глубину 100 метров. Конечно, никакого погружения не было, просто я барокамере поднимали давление до 10 атмосфер, что было равно давлению на глубине 100 метров. Мы должны были 2 раза в месяц спускаться на такую глубину, получая за это 25 рублей за каждый спуск. Правда, на такой глубине я был считанное число раз. Ведь спускались мы довольно быстро, примерно за полчаса. Зато поднимались очень долго, свыше 4-х часов, И чем больше было давление в барокамере, тем дольше мы находились в ней. Ни нам, ни персоналу, обслуживающим барокамеру, это было не нужно, поэтому мы доходили до глубины 60-70 метров и снижали давление. Правда, по документам проводилось все как надо. И лишь когда с нами спускался флагманский врач эскадры полковник Чистоклетов, мы спускались до 100 метров.

Я довольно плохо продувался (при изменении давления закладывало уши и могла порваться барабанная перепонка), поэтому я брал с собой жевательную резинку. И, кроме того, бумагу, карандаш и обычно колоду карт. Общаться друг с другом при давлении свыше 5 атмосфер можно было, только переписываясь на бумаге. Сидеть без толку 4-5 часов было тяжело, поэтому обычно мы подбирали в компанию врачей, которые играли в преферанс и за это время могли спокойно расписать пульку. Заработную плату мы получали по расчетной книжке 1 раз в месяц. Для всего Тихоокеанского флота таким святым днем было 14 число каждого месяца. А мы, моряки-подводники, получали деньги на день раньше, 13 числа. И в этот день во всех ресторанах Владивостока «гудели» лишь подводники. Потому что никакой уважающий себя офицер не имел за день до зарплаты денег на ресторан.

Очень важное значение в повышении заработной платы играет своевременное присвоение очередного воинского звания. Всем офицерам запаса после окончания ВУЗов (в том числе и женщинам) присваивается звание младшего лейтенанта. Нам, призванным на военную службу, сразу присвоили звание лейтенантов. Следующее звание старшего лейтенанта присваивается через 2 года службы. Но не календарных лет, а выслуги. На подводной лодке год идет за полтора. 2 года по календарю равны 3 годам выслуги лет. Поэтому я получил звание старшего лейтенанта (а его могли и задержать, если бы были наказания) не через 2 года, а через 1,5 года, раньше, чем многим моим однокурсникам. Встречаясь с ними в городе, видел их завистливые взгляды на мои погоны. Быстрее получали звания и мои однокурсники, которые проходили службу на Камчатке, в том числе и Борис Шевцов. Там была выслуга за отдаленность, те же год за полтора. А если бы он служил на лодке, то выслуга была бы год за два. Поэтому на подводных лодках, базирующихся на Камчатке, очень часто были офицеры в 30 и чуть более лет, имевшие звания капитанов 2 и даже 1 ранга. Только на Северном флоте были чуть меньше выслуги лет, чем на Камчатке.

Во время проведения заводских испытаний случалось всякое, и хорошее и плохое. Тем не менее, мы их завершили и 31 декабря пришли к заводской стенке во Владивостоке, пробыв в море почти 3 недели. Сойдя на берег, я стал звонить в Хабаровск. Телефона на квартире у нас не было, но знал, что жена должна была вот-вот родить. Стал звонить в родильные дома № 1 и № 2, куда могли отвезти жену. И там узнал, что у меня еще 25 декабря родился сын весом 3900 г. Конечно, к телефону жену не пригласили, но то, что у меня родился доношенный и очень крупный сын, было приятно.

После завершения заводских ходовых испытаний лодку перевели в бригаду № 19 и у нас начались не менее важные испытания. Мы должны были выполнить задачи по боевой подготовке и войти в строй Тихоокеанского флота. Задачи включали в себя различные плавания в надводном и подводном положении, в том числе и под РДП, торпедные стрельбы, на УТС сдавали задачи по легководолазной подготовке. Готовили огромное количество бумаг чуть ли не на все случаи функционирования подводной лодки. Одна комиссия сменяла другую. Не все задачи выполняли с первого раза. Все же большинство членов экипажа до этого никогда реально не выходили в море. Поэтому были разные накладки, но со временем их становилось все меньше и меньше. Оставалось совсем немного, но вдруг непреодолимым препятствием стало прохождение размагничивание корпуса лодки. Мы почти неделю стояли у судна размагничивания, опутанные огромными кабелями вокруг корпуса. Но магнитное поле никак не хотело уменьшаться. Уж очень долго, почти 3 года лодка стояла в одном положении по меридиану и накопила большое магнитное поле. А командование торопило. И вот однажды вечером командир, взяв несколько бутылок спирта, прошел к командиру судна размагничивания. Обратно по трапу он полз, до такой степени был пьяный. Но акт, что наше магнитное поле в норме, был у него. Так мы и выходили в море с магнитным полем значительно выше допустимого, и если бы на нашем пути попалось магнитная мина времен второй мировой войны, её бы притянуло к нашей лодке. А там взрыв и конец. Но об этом никто не думал, главное было отрапортовать о своевременном вводе в строй флота еще одного корабля. Или ситуация с комиссией по организации службы, которую не пустили дальше кают-компании лодки, где был накрыт богатый стол. Пока члены комиссии стояли на ногах, их никуда не выпускали. А в это время лодка стояла у пирса, периодически продувая цистерны, которые из-за некачественного ремонта заполнялись заборной водой. Или не хватило черной краски, чтобы лодку покрасить в цвет в соответствии с корабельным Уставом. Наша лодка выходила в море очень долго покрашенная только суриком, т.е. темно-красная.

Вообще при том, что подводные лодки были элитными войсками Военно-морского флота, и много делалось для поддержания их высокой боеготовности, бардака и в нашей эскадре хватало. Чтобы корабль вышел в море, на нем должен был быть экипаж строго по штату. Если какой-нибудь офицер, мичман или даже матрос был в отпуске, болел, на выход брали моряка с другой лодки. Поэтому я так часто и плавал на других лодках. Но однажды меня, как лейтенанта м/с Щербакова А.К записали одновременно на выход сразу на 3-х кораблях – на своей и чужой подводной лодке, и на плавбазе. Хорошо, что выход был недлительный и ничего не случилось. А вот на «Курске» не обошлось. Читая об этой катастрофе современной атомной подводной лодки, я узнал о том, что некоторые мичманы, матросы и даже гражданские лица (с завода, выпускающего оборудование для подводных лодок) впервые вышли в море, не имея никаких навыков. Или гибель 20 человек при заводских испытаниях атомной лодки «Нерпа» в Японском море. По неосторожности старшины-сверхсрочника, пустившего фреон в отсек погибли в основном рабочие Комсомольского судостроительного завода. Так что и мы ходили по лезвию бритвы. Именно в те годы я понял, насколько тонка линия между жизнью и смертью, и надо радоваться каждому прожитому дню.

Сдав все задачи боевой подготовки, лодка вошла в состав флота и стала активно участвовать во всех учениях эскадры и бригады подводных лодок. Помню одно из них – организацию завесы подводных лодок по типу немецкой «волчьей стаи». Три лодки должны были перехватить надводный корабль и по очереди произвести по нему торпедный залп. Роль наживки выполнял артиллерийский крейсер «Александр Суворов», на борту которого был штаб КТОФ. Это тяжелый и по тому времени современный корабль водоизмещением около 12 тысяч тонн. Задача перехвата была успешно выполнена, торпеды условно попали в крейсер, но потом произошло ЧП. Торпеды после залпа должен был поднять на свой борт торпедолов, специально построенный корабль. Торпеды были секретными, они не должны были попасть в руки американцев. Две торпеды подняли, а одну не нашли. Тогда поступила команда всем лодкам и вместе с торпедоловом организовать поиск торпеды. На борту нашей лодки находился комбриг Бекетов, который пообещал 10-днейный отпуск моряку, который первый увидит торпеду. Все находящиеся на мостике сигнальщики внимательно всматривались в бинокли. В это время наступило время обеда, и основная масса моряков спустилась принять пищу. А кок, который приготовил эту пищу, вышел в рубку покурить и подышать свежим воздухом. Вот он-то первый и увидел торпеду, которая торчала из воды и мигала огоньком на конце. И получил обещанный комбригом отпуск. Заслуженно. Но дело в том, что это был его первый выход в море после его отпуска. Так что пришлось отпускать его снова в отпуск на родину.

На моей памяти есть несколько памятных событий, связанных с ношением формы военно-морского флота. Обычно уважающие себя офицеры старались сшить себе форму в специализированных ателье. И не только парадную, но и повседневную, и обязательно фуражки. Это у сухопутных была фуражка всепогодной, военно-морской офицер имел фуражки – повседневную с белым и черным верхом и такие же парадные. Правда, можно было получить на складе три фуражки и на парадную фуражку с черным верхом натягивать белый чехол. Но уважающий себя моряк был выше этого. Так же как и обычную кокарду (краб) делали комбинированным – на большую кокарду гражданского моряка прикрепляли центральную часть кокарды офицерской со звездой и якорем. Поэтому пижонистый офицер обязан был иметь сшитый по фигуре китель или тужурку, щегольскую фуражку с большим и натянутым верхом. Когда я начал службу, весной 1972 года для офицеров флота ввели еще одну форму одежды – плащ для ношения весной и осенью. Плащ носился только с белым кашне и сидел намного наряднее, чем обычная шинель с черным кашне. В Хабаровске, куда я приехал на кратковременную побывку, о нововведении в форме еще не слышали, и меня в аэропорту задержал патруль за нарушение формы одежды. Пришлось пояснить офицеру патруля, что он отстал от жизни. Когда я щеголял в таком плаще и белым кашне по Хабаровску, редко кто не обращал внимания на франтоватого офицера. Украшением парадной формы военно-морского офицера был кортик. В конце 60-х годов новый Министр обороны маршал Гречко решил украсить парадную форму сухопутных офицеров вместо сабли кортиками, и поэтому наша промышленность наклепала кортиков с сухопутными символами. И такие кортики стали выдавать выпускникам военных училищ 1971 года. Все мои сослуживцы имели именно такие сухопутные кортики. Но я, имея возможность дать кому надо на складе вещевого имущества спирт, получил настоящий военно-морской кортик, с якорем и парусником на ножнах кортика в качества символов. Мне очень завидовали молодые офицеры и неоднократно просили обменяться, обещая приплатить за обмен. Но я не пошел на него. Честь военно-морского офицера дороже денег.

Ношение парадной формы по Уставу очень ограничено. Её можно надевать на День Советской армии и Военно-морского флота (23 февраля), на 1 мая, на день Победы (9 мая), на День Военно-морского флота (последнее воскресенье июля), а также на Празднование Великой октябрьской революции (7 ноября). А так же во время смотров формы одежды и на праздники (как правило, юбилеи военно-морских гарнизонов и частей). Для повседневного ношения были другие формы одежды – тужурка с кремовой рубашкой, китель и на подводной лодке синяя куртка с погонами и надписью у кармана с должностью офицера. Мне больше всего нравился китель. Под него можно было одеть что угодно, в том числе даже теплую жилетку. Подворотничок на кителе обычно шили из куска старой простыни или наволочки каждый, подложив тонкую гибкую проволочку. Поэтому белый кант подворотничка шел строго по воротнику кителя и очень хорошо смотрелся.

Когда я был в Хабаровске на День Военно-морского флота, со мной обычно ходила гулять моя двоюродная сестра Наташа Прохорихина (потом стала Ленчик). Уж очень ей хотелось покрасоваться рядом с военным моряком с кортиком. А так я парадную форму одевал довольно редко. Но один раз мне её пришлось снять, не дожидаясь вечера. Случилось это 9 мая 1972 года во Владивостоке. Я в парадной форме прогуливался в центре города, когда ко мне подошел военный патруль и, проверив документы, предложил прибыть в кратчайшие сроки на корабль. По флоту была объявлена готовность № 1. Мне пришлось приехать в общежитие, переодеться в повседневную форму и ехать в бухту Малый Улисс, где стояла наша лодка. Там выяснились причины, почему всем морякам испортили праздничный день. Оказалось, что накануне США расширили действия в продолжавшейся уже насколько лет войне с Вьетнамом. Было заминированы все порты Северного Вьетнама и тем самым были нарушены перевозки стратегических грузов, в том числе и вооружений. СССР должен был как-то ответить. Вот тогда и были предприняты соответствующие меры. Не исключалось применение оружия, в том числе ядерного. Поэтому наша лодка, только недавно завершившая ремонт и введенная в первую линию флота, была подготовлена к выходу в море с ядерной торпедой. Уже 10 мая была привезена снаряженная ядерным зарядом торпеда и загружена в подводную лодку.

Вообще загрузка торпед в подводную лодку довольно сложная процедура. В первый (носовой) отсек торпеды загружают через специальный торпедопогрузочный люк. Они помещаются или прямо в торпедный аппарат, или кладутся на специальные стеллажи.

Кстати, для многих членов экипажа лодки торпеды в носовом отсеке служат в качестве лежанок. На торпеды ложится тюфяк (матрац) и на него устраивается матрос. В кормовые торпедные аппараты загрузить торпеду несравненно тяжелее. Там нет специального люка, поэтому торпеду устанавливают прямо в торпедный аппарат. Но аппараты находятся ниже ватерлинии и открыть наружные крышки аппаратов, это пустить воду в лодку. Поэтому лодке придают большой дифферент на нос (заполняют носовые и продувают кормовые балластные цистерны) и корма лодки появляется из воды. Открывают крышки и взад кормой торпеды загружают её прямо в аппарат. Хорошо, что даже учебные стрельбы из кормовых торпедных аппаратов производятся очень редко, поэтому такая процедура загрузки торпед довольно редкая.

В первые месяца службы, когда я еще не успел пошить себе щегольскую форменную фуражку (а лето было осенью, когда верх должен быть белый), чтобы быть в моде, у меня на фуражке был гриб. Он получается, когда круглая пружина, придающая жесткость верхнему краю фуражки, спускается чуть ниже и белый чехол, одеваемый на фуражку, принимает форму шляпки гриба. Это является хоть и небольшим, но нарушением формы одежды. И вот однажды на мою фуражку во время утреннего построения всей бригады обратил внимание её командир, капитан 1 ранга Бекетов (известная среди военных моряков во Владивостоке личность своей строгостью и принципиальностью). Он наказал меня, приказав направить в патруль. Но я не был строевым офицером, и по Уставу в патруль меня не могли послать. Я об этом хорошо знал и поэтому категорически отказался (правда, не перед командиром бригады, а перед комендантом гарнизона береговой базы). Меня могли направить на гауптвахту, но во Владивостоке была очень маленькая гауптвахта, и, чтобы туда посадить за серьезные нарушения дисциплины, нужно было еще и бутылку спирта послать. Но кто будет давать спирт за такое незначительное нарушение формы одежды? Так что мне лишь погрозили пальчиком, и сказали, что при повторении точно попаду на «губу». Но к этому времени была объявлена зимняя форма одежды и я одел уже пошитую к этому времени пижонскую фуражку.

А вот многие мои однокурсники, служившие на надводных кораблях, ходили в патрули по Владивостоку, я с ними неоднократно встречался. Почему, вы спросите? Дело в том, что на надводном корабле есть каюты для всех членов экипажа. Это на подводной лодке, особенно дизельной, есть спальные места на 2/3 экипажа, даже не на всех офицеров. В море треть команды несет вахту и после неё ложится на место, которое только что освободил его товарищ. Лодка, придя в базу, оставляет на борту вахту, а остальные матросы идут на береговую базу, где для всех экипажей есть свои казармы. Офицеры, кроме дежурных, расходятся по домам или в общежитие, как было со мной и еще двумя молодыми офицерами из экипажа лодки. А на надводном корабле увольнение на берег получают матросы только в выходные дни, а из офицеров сход на берег дают лишь треть. В эту треть входит командир, замполит, командиры боевых частей (штурманской, артиллерийской, торпедной, радиотехнической, электромеханической). Поэтому молодой начальник медицинской службы надводного корабля, особенно без семьи, месяцами не ступает на твердую землю, даже если корабль не стоит на рейде, а возле причальной стенки. Вот и идут нестроевые офицеры медицинской службы в нарушение Устава патрулировать улицы города, чтобы поглазеть на красивых девушек и походить по твердой земле, а не по качающейся палубе. А что делать?

Когда я пришел на службу, то имел около 10 кг лишнего веса. Я вообще склонен к полноте, а тут подготовка к государственным экзаменам, приезд тещи с тестем и родителей, приготовлениеими очень вкусной пищи дорогому Саше перед уходом на службу, сыграли свою роковую роль. Поэтому, когда мои заботы по устройству в общежитии и началу службы закончились, я задумался о приведении себя в приличную физическую форму. Оказалось, что на базе подводных лодок 4-й бригады есть неплохой спортивный зал, и там даже есть отвечающий за его работу матрос, вернее старшина. Он сам из спортсменов, гандболист, играть в волейбол может. Вот я и стал наведываться к нему в спортзал каждый день и по два часа тренировался с ним. Так что через месяц сбросил 8 кг и привел себя в хорошую спортивную форму. С 1 октября на флоте начинается новый учебный год. Это и политзанятия, занятия по специальности, а также занятия по физической подготовке. Все по расписанию, только выходы в море влияют на посещения их некоторыми членами экипажей бригады. Учеба, или боевая подготовка – святое дело. Однажды я зашел в спортзал, когда там занимались спортивной подготовкой старшие офицеры – командиры подводных лодок, работники штаба бригады, политработники. Играли в волейбол. В одной из команд оказалось свободное место и меня пригласили занять его.

И я показал класс игры в волейбол. Наша команда выиграла, меня тут же заметили и пригласили играть с ними в другие дни занятий по физподготовке. Так я стал уже не просто лейтенантом медицинской службы, а знакомым лейтенантом да еще хорошим партнером по игре в волейбол. И если строевые офицеры, встречаясь со мной, на мое приветствие козыряли, то политработники здоровались со мной за руку. И это замечали другие офицеры. А тут еще случился случай, который выделил меня из массы молодых лейтенантов. На базе была объявлена форма одежды для офицеров – китель. А у меня этого самого кителя не было, не выдали при обмундировании. Ну не ходить же мне голышом, хотя меня предупреждали, чтобы вообще никуда не ходил. Но так невозможно. Вот иду я как-то по территории базы, а навстречу мне начальник штаба бригады капитан 1 ранга Людмирский. Видит офицера с нарушением формы одежды. Подозвал меня, я представился. И на вопрос, почему нарушаю, честно ответил. Людмирский вначале удивился, но узнав, что я из профсоюзников (так говорили об офицерах, призванных из запаса), только махнул рукой. Так я и ходил несколько дней белой вороной, на фоне офицеров в кителях со своей кремовой рубашкой под тужуркой именно так и выглядел. Правда, не очень долго – выдали мне китель по размеру, на вещевом складе уже не флота, а нашей бригады.

Моя хорошая игра в волейбол чуть не повлияла на прохождение службы. В советские времена социалистическое соревнование проходило и в ВМФ. Отмечалось, чья лодка раньше сдаст все задачи, кто лучше выполнит торпедные или ракетные стрельбы и еще что-нибудь. Обычно был комплексный подход к оценке состояния боевой подготовки экипажа. В том числе и к спортивному состоянию. Волейбол был в этой оценке не на последнем месте. И вот в составе команд, встречающихся между собой на занятиях по физической подготовке офицеров, оказались 2 командира ракетных подводных лодок с Камчатки, которые пришли на ремонт во Владивосток. Один в прошлом был хороший нападающий, входил даже в сборную команду флота. А второй был хороший распасовщик, и с ним мы очень хорошо сыгрались. Вот и тот и другой стали приглашать меня к себе в экипаж. Но для этого требовалось написать заявление и стать кадровым офицером. А значит, маячила служба в Вилючинске в течение лет 10 как минимум и постоянные выходы в автономные плавания на 2 месяца. Так что выгод в переходе не было никаких. Поэтому я не согласился. Хотя это не сказалось на наших отношениях. Собравшись в одной команде, мы громили всех на волейбольной площадке.

Во второй половине октября 1971 года я был направлен на Русский остров. Там, на базе части ракетных катеров, были организованы 2-х недельные курсы для офицеров, призванных из запаса. Собралось нас там около двухсот человек. И врачи, и инженеры, и штурмана, и радиотехники и еще кое-какие специалисты. Нас учили Уставам, строевой подготовке и еще чему-то. С занятий в столовую базы и обратно в аудитории ходили строем. Я получил по строевой подготовке отлично. Это не значит, что я такой уж способный. Просто я вспомнил, чему учили в нашей Херпучинской школе. В начале и середине 50– годов, когда я учился в младших классах, была строевая подготовка среди мальчиков старших классов. Там показывали, как правильно махать руками, как шагать, как поворачиваться вправо-влево и кругом. Мы, еще маленькие пацаны, ходили рядом с большими парнями и все повторяли. Вот эти навыки и пригодились мне во время учебы на Русском острове. Меня даже просили ходить перед строем врачей, чтобы учились у меня. Но не всем помогло. Помню, одному врачу из Владивостока поставили оценку «ноль». Он вообще не мог ходить, руками махал одновременно вперед и назад. Не знаю, может, дурачился.

В начале своей службы я познакомился с ребятами шестого курса Владивостокского медицинского факультета, которые проходили практику на береговой базе 4-й бригады. Такую же практику годом раньше я проходил в Советской Гавани на базе подводных лодок. С одним из них мы сдружились, и потом я присутствовал даже на его свадьбе. Его отец был капитаном 1 ранга в отставке. Вот тогда я столкнулся с одним обстоятельством, которое было характерно для очень многих офицеров как морских, так и сухопутных. На свадьбе я обратил внимание, что отец жениха имел довольно поношенный, лоснящийся в некоторых местах черный костюм. Потом выяснилось, что это был его единственный гражданский костюм, купленный еще в молодости. Вся остальная одежда ему доставалась бесплатно, так как это была форменная одежда. Носки, трусы, рубашки, тужурки, кителя, брюки, шинели, ботинки. Все выдавалось с вещевых складов, через определенное время выдавали новое. Так что офицеры были на полном государственном обеспечении. И они не привыкли тратить свои деньги, были очень экономные, если не сказать, жадные. Не все, но очень многие. А вот тратить деньги на выпивку не жалели. Во Владивостоке я столкнулся с тем, что таксисты не любят возить морских офицеров, презрительно называя их селедками. Потому что они никогда не дают на чай таксистам (т.е. сверх показателя на счетчике). А одетый по гражданке, я спокойно останавливал любое такси.

Со мной на лодке начинали служить еще 4 офицера – выпускники военных училищ. Все они, вырвавшиеся из жестких пут дисциплины в училищах, стали гулять по ресторанам, ходить к дамам древнейшей профессии. Два из них даже не пришли своевременно на выход в море, т.е. грубейшим образом нарушили дисциплину. Их воспитывали, не сообщая о нарушениях по инстанциям. В этом случае их карьера была бы сильно подпорчена. На их фоне я выглядел вообще ангелом. Дисциплинированный, непьющий, подтянутый. У меня всегда были начищены ботинки, т.к. бархотка была всегда в моем кармане. Особенно отличался нарушениям лейтенант Белов, его матросы за глаза называли Вайс. Был такой фильм «Щит и меч», в нем фамилия главного героя была Белов, но по легенде он служил в СС как немец Вайс. Вот так и прозвали нашего молодого лейтенанта. Все-то с ним случалось. Комсомольский билет и расчетную книжку по пьянке уронил в унитаз и смыл. В ресторане подрался, и ему китель порвали от воротника напополам. Да и еще других приключений хватало. Впрочем, всегда в экипажах кораблей встречаются такие вот нерадивые офицеры, на которых всегда валятся все неудачи. Такие люди есть не только в армии или флоте, и на гражданке их хватает.

Во время многочисленных выходов в море у врача довольно много свободного времени. Обходы отсеков, прием заболевших моряков, снятие пробы на камбузе, завтраки, обеды и ужины оставляют время и почитать. Ведь во время плавания ежедневных проворачивания оружия и технических средств не требуется, все механизмы в работе в самом процессе плавания. Конечно, было еще общение с офицерами, старшинами и матросами, но они также не отнимали много времени. Обычно весь день я находился на боевом посту, которой являлась для меня кают-компания. Здесь-то я и читал те книги, которые брал из библиотеки на береговой базе. Вначале я пользовался теми книгами, которые были доступны для всех офицеров и матросов. Но потом, как человек очень аккуратный и обязательный, я получил доступ к пользованию книг из специального хранилища. В основном это были мемуары гитлеровских военноначальников. К тому времени мемуары Жукова, Василевского, Конева не были еще написаны, а вот Манштейн, Гудериан, Денниц и многие другие фельдмаршалы, генералы, адмиралы свои мемуары написали и их даже успели перевести на русский язык. Но книг было мало, и обычно они расходились по таким вот специализированным архивам в библиотеках. Многие высшие офицеры хотели бы иметь эти мемуары в своих личных библиотеках, и поэтому многие просто «теряли» их, т.е. не сдавали обратно в библиотеку. Но обычно более одной книги им не доставалось, так как других им просто не выдавали.

А я успел прочитать мемуары почти всех известных военноначальников Германии периода Второй мировой войны. Конечно, их было интересно читать. Жаль, что в тот период не было мемуаров советских маршалов, чтобы можно было сравнить оценку одних и тех же событий с разных сторон. Но все равно мне лично было интересно читать эти воспоминания. Особенно гросс-адмирала Денница, который командовал подводными силами Германии. Потом, через много лет, когда эта литература стала доступной для всех, я перечитал мемуары Денница, и они не показались мне такими уж захватывающими, как при прочтении в первый раз. Впрочем, такое же впечатление на меня производила второе прочтение воспоминаний и наших военных. Просто накопились какие-то знания, сведения и не только с одной стороны, но и из других источников. И теперь я точно знаю, что никаким выдающимся военноначальником тот же маршал Жуков не был. Так же как очень многие его коллеги по высшему начальствующего составу Красной Армии в период войны. Войну выиграли простые солдаты и матросы, которых тысячами гнали на неподавленные огневые точки. В отличии от американцев и англичан, наши командиры не жалели солдат.

Сейчас я знаю данные о том, что более 90% немецких солдат на Западном фронте погибало от огня артиллерии или бомбежек, а на Восточном фронте – только около 50%. Это при том, что на 1 км фронта у нас было раза в 2 больше артиллерийских стволов, чем у американцев, но стреляли они по площадям, а не по целям. Вот и убивали немцев советские солдаты матушки пехоты в ближнем бою, неся огромные потери. Поэтому и понесли мы большие потери за время войны, учитывая потери солдат, матросов, офицеров и генералов.

Об адмиралах я не говорю, наши адмиралы воевали только в штабах, самыми крупными кораблями, с которыми они воевали, были эсминцы. Лишь однажды встретились с тяжелым крейсером-рейдером, обстрелявшем зимовку на Новой Земле, и второй раз с линкором «Тирпицем», который только из средств перехвата узнал, что подвергся торпедной атаке советской подводной лодки. Рисковали экипажи подводных лодок и торпедных катеров, нападавших на конвои транспортов со стратегическими грузами. Они-то и заслужили высокие награды, в том числе и звания Героев Советского Союза. Хотя в последние годы появилась информация, что многие командиры преувеличивали число потопленных кораблей. По-крайней мере, в рассекреченных архивах Германии не подтверждаются сведения об якобы потопленных транспортах. Со статистикой в Германии было строго. А все крупные надводные корабли Черного и Балтийского флотов почти всю войну простояли в базах, лишь во второй половине 1944 года выйдя в открытое море, так и не внеся существенного вклада в победу над фашистской Германией. Только участвовали в десантных операциях на побережье и вывозе личного состава из осажденных Одессы и Севастополя. Поэтому мемуары советских адмиралов я читал с большим скепсисом. Только командующий Северным флотом в период войны адмирал Головко командовал небольшими силами, а все остальные только изображали, что воюют и чем-то командуют. Но обо всем этом я узнал намного позднее, а в то время зачитывался историческими мемуарами. И всему, что читал, верил. Так же как был убежден, что мы, подводники Советского Военно-Морского флота, стоим на защите завоеваний Великой Октябрьской социалистической революции.

В СССР выпускались различные справочники о вооружении стран НАТО, о количестве войск, танков, ракет, кораблей, о тактико-технических характеристиках всего оружия, в том числе кораблей и подводных лодок. Но ни в одном справочнике не было сведений о характеристиках вооружения Советской Армии и Флота. Это были секретные сведения. Хотя в справочнике, изданном в Польше, можно было узнать все о наших Вооруженных Силах. Непонятно, зачем была эта игра в секреты. А то, что все наши секреты были известны нашим потенциальным противникам, нам рассказывали на проводимых контрразведчиками регулярных занятиях. Нам давали сведения о всех авариях и катастрофах в армии и на флоте. Обо всем этом не печаталось в официальных средствах массовой информации. Хотя те же американцы все обо всем знали.

Приведу один пример. Я писал, что в плавучем доке наша лодка стояла рядом с траулером, который на самом деле был разведывательным судном, начиненным самой современной аппаратурой. Врач этого траулера, который вместе со мной кончал институт, рассказал, что во время их многомесячного плавания где-то в центре Тихого океана к их борту подошел американский военный корабль и поздравил одного из офицеров с рождением ребенка. Сам офицер об этом не знал, никто ему эту информацию из штаба соединения не передал. И потом, придя в базу, он узнал, что информация о рождении ребенка соответствовала истине. Вот это разведка! И это не командир судна, а простой офицер. Так что огромные затраты на сохранение секретности тратились впустую. И вообще огромные военные расходы на Вооруженные Силы были напрасны.

Меня часто спрашивали – что Вы чувствуете, когда подводная лодка уходит на глубину. Да ничего. Спустившись в чрево лодки через верхне-рубочный люк, погружаешься в электрический свет, не очень яркий, но достаточный, чтобы не натыкаться друг на друга. И он будет таким, пока не иссякнуть аккумуляторные батареи. Такого в моей службе не было. Да, ты слышишь заборные шумы, слышишь, как выходит воздух из цистерн лодки, но ни изменения давления, никаких других изменений физических параметров в лодке не ощущается. Не скрепят переборки, ничто не трещит. Просто по нашей лодке никогда не бросали глубинные бомбы, не стреляли торпеды. Хотя и без этого было три случая, когда я мог погибнуть и без применения оружия. Первый случай произошел еще в период прохождения ходовых испытаний. Чтобы после каждого выхода в море, вернее в залив Петра Великого, мы, чтобы не терять времени на переход, на ночь становились на якорь в проливе между материком и Русским островом. По утрам, независимо от места нахождения, у причала и на якоре в море, проводится проворачивание оружия и технических средств (помните?). Нужно сказать, что у нас на лодке было очень немного моряков, которые до этого плавали на других лодках. Наша ведь простояла на ремонте практически 3 года, а служили моряки именно столько лет. Поэтому к нам перевели несколько старшин, имеющих опыт плавания на других лодках, для обучения и передачи опыта эксплуатации молодым. И вот один из таких молодых, трюмный, должен был крутить всякие маховики, открывая и закрывая что-то в трюме прямо в центральном посту. Получив команду открыть клапан вентиляции цистерны быстрого погружения, он и не подумал его выполнить. А командир БЧ-5 (электро-механической части) капитан-лейтенант Сайпулаев, получив от этого матроса информацию, что клапан открыт, дал в цистерну воздух. Цистерна быстрого погружения, в отличии от других цистерн погружения, продувается воздухом высокого давления (200 атмосфер). И 200 атмосфер пошли в цистерну. А клапан закрыт. Хорошо, сработал аварийный клапан (лодка-то только что из ремонта) и давление не разорвало лодку напополам. Я услышал по громкоговорящей связи мат механика (что он обычно не позволял) и выскочил в центральный пост. Там и узнал, что лишь случайно не пошли на корм рыбам. Вот что значит нерадивость всего одного матроса, которая могла привести к катастрофе и гибели подводной лодки.

Другой случай произошел, когда я вышел в море на другой подводной лодке. Мы должны были выполнять роль мишени при торпедных стрельбах атомной подводной лодки. Вышли в море, где-то в районе острова Путятин погрузились. Там по нам стрельнула атомоходная подлодка (торпеда учебная, имела заглубление ниже нашей фактической глубины) и мы пошли на всплытие. И вдруг страшный удар в носовую часть лодки. Многие попадали, кто-то сумел устоять, ухватившись за что-то. Я сидел в кают-компании на кресле, меня бросило на переборку. Вначале наша лодка пошла на глубину, потом стала стремительно всплывать – командир продул балласт. Всплыли, долго никого не выпускали наверх. Потом пришла информация, что мы столкнулись с атомной лодкой. Оказалось, что командир дизельной лодки, не прослушав гидролокаторами обстановку на поверхности, стал всплывать. А атомоход, в свою очередь не слушая горизонт, прямым курсом пошел в базу и ударил своим носом по всплывающей дизельной лодке. Удар был скользящий, пришелся по носу в районе легкого корпуса. Поэтому легкий корпус только деформировался от удара, вода не попала в прочный корпус. А если бы атомоход ударил в середину корпуса дизельной лодки в районе прочного корпуса, исход был бы один – мы бы утонули. Атомная лодка по водоизмещению в два раза крупнее дизельной лодки, его прочный корпус в полтора, а то и в два раза, крепче прочного корпуса нашей лодки и после столкновения наша лодка просто бы ушла на дно, имея огромную пробоину в районе сосредоточения всех важнейших узлов на всплытие.

Закон парных случаев никто не отменял. Оказалось, что примерно в то же время на нашей базе в Малом Улиссе произошло еще одно ЧП. При загрузке учебной торпеды в подводную лодку Б-62 торпеда взорвалась. Вернее, взорвался баллон с кислородом, находящийся внутри торпеды в качестве окислителя. Давление в баллоне 200 атмосфер. Как потом оказалось, имело место утечка кислорода из баллона, торпеду оставили на пирсе, чтобы потом увезти в арсенал. Но кто-то из моряков, проходя мимо, погладил рукой торпеду. Руки у всех моряков дизельных лодок в масле. Именно поэтому я все время службы на лодках носил перчатки, зимой и летом. И все равно, от меня постоянно пахло дизельным топливом. А кислород маслоопасен. Вот он и взорвался. Погиб командир БЧ-3 (торпедной) подводной лодки, еще 1 матрос и был осколком торпеды ранен офицер на соседнем пирсе. Уже через полчаса на пирсе был командующий флотом и еще много адмиралов и высших офицеров штаба флота. Как говорят, в это время обнаружилась утечка кислорода еще у одной торпеды. И все эти офицеры в светлых кремовых форменных рубашках стали прятаться кто куда мог, некоторые даже за бордюр, выставив толстые зады. Но никто не смеялся. Не до этого было. После это наше возвращение в бухту Малый Улисс, да еще с поврежденной носовой оконечностью лодки и с возможной деформацией торпед было совершенно невозможным. Поэтому нас направили в бухту Стрелок, в Павловск, где базировались атомные подводные лодки. Так я оказался на совершенно секретной базе, вблизи увидел эти огромные (правда, потом они стали еще больше) корпуса атомных лодок и порадовался, что у нашей страны есть возможность защитить себя от врага. А ведь в тот период такое столкновение между СССР и США было совершенно реальным.

Третий случай произошел при глубоководном погружении лодки. Предельная глубина лодок этого проекта составляет 200 метров, рабочая глубина 150 метров. Но со временем, в процессе эксплуатации наступает усталость металла и во время глубоководного погружения устанавливается та глубина, на которую затем лодка может погрузиться без риска утонуть. Процесс это довольно сложный и рискованный. Через каждые 10 метров глубины во всех отсеках устанавливается режим полной тишины и каждый член экипажа, размещенный по всей длине лодки, внимательно вслушивается в посторонние звуки и шумы. Самое страшное, это услышать свист поступающей под большим давлением в отсек забортной воды. Конечно, доводить до этого никто не собирался, но этот звук мог появиться в любую секунду. Именно так в 1963 году во время глубоководного погружения погибла американская атомная подводная лодка «Трешер». Об этом узнал весь мир. А вот если бы утонула Б-63, никто бы не узнал. Как не узнавали о гибели некоторых наших подводных лодок за все время «холодной войны» ни общественность, ни родные. Приходила похоронка семье со стандартными фразами «погиб при исполнении воинского долга» и все. Семье офицера-кормильца давали небольшую пенсию, а родителям матроса ничего. Кстати, нашей лодке предельную глубину погружения установили в 120 метров.

На подводных лодках были некоторые традиции, которые доставляли мне, как начальнику медицинской службы, неудобства. Одной из таких была традиции выпить моряку, который впервые погрузился под воду, плафон заборной морской воды. Плафон вмещает около 500 мл воды. Во-первых, холодной, а во-вторых соленой. Редко когда у моряков после этого не болело бы горло, и не было бы поноса. Или традиция не протираться спиртом на ватке во время длительных плаваний (вместо умывания лица), а выдавливать спирт с нескольких ваток в стакан и одному моряку выпивать. Сегодня один, завтра другой, потом третий. А гнойничковые заболевания лица в расчет не берут. А на лодке везде пары дизтоплива, да и вообще много маслянистых деталей, так что поддерживать гигиену необходимо. Но с такими традициями бороться было невозможно.

У меня на памяти есть случай гибели офицера во время автономного плавания. Я дежурил в лазарете береговой базы, когда мне позвонили из штаба и сказали, чтобы я приготовил сумку для оказания экстренной медицинской помощи и был готов к выезду. За мной заехала машина, и я вместе с 3 или 4 старшими офицерами выехал в город. Оказалось, что мы едем к родителям офицера, который погиб в море во время автономки. Будучи вахтенным офицером, и находясь на мостике во время шторма, ударился головой о репитор гирокомпаса. Накрывшей рубку волной его просто бросило на этот выступающий прибор. Обычно, чтобы не смыло волной, на мостике вахтенные привязываются к поручням. Возможно, офицер не очень хорошо привязался или был длинный конец веревки. Но факт есть факт. Лодка идет дальше в автономку к югу, труп в цинковом гробу передадут на гражданское судно, которое возвращается во Владивосток. Задача нашей группы сообщить родителям о гибели их сына. Кстати, отец был морским офицером в отставке. И вот такая нелепая гибель сына. Я был в группе для оказания медицинской помощи родителям, если потребуется. Но они очень мужественно восприняли весть о гибели сына, как будто окаменели. Видимо, всю жизнь жили под грузом возможной гибели вначале отца, потом сына.

Дежурства в лазарете береговой базы были неотъемлемой частью моих служебных обязанностей. Устанавливался график дежурств врачей подводных лодок с учетом их выходов в море. Помню фамилию начальников лазаретов как в 4-й бригаде – Дау, так и в 19-й бригаде – Теф. Вот такие очень редкие фамилии. Дау был старшим лейтенантом, устроили его на эту должность по блату. А Теф был капитаном и прошел долгий путь к этой должности, придя на неё с подводной лодки. С обоими этими офицерами у меня были не дружеские, а нормальные служебные отношения. В лазарете мы оказывали первую помощь при травмах, несложных заболеваниях, вели амбулаторный прием матросов и офицеров с подводных лодок, находящихся у причала. Иногда выезжали к заболевшим членам семей старших офицеров штаба бригад. Вместо вызова скорой помощи туда направлялись мы, хотя это и не входило в наши обязанности. Так что у меня был уже какой-то опыт работы, когда я через несколько лет стал дежурить в травмпункте городской больницы № 11 города Хабаровска.

Называя свою подводную лодку дизельной, как это было принято в литературе, я называл её неправильно. Лодка была дизель-электрической. Для надводного хода использовались дизеля, а при погружении лодка шла под электромоторами. Ток для них давали аккумуляторы, которые постоянно подзаряжались во время движения в надводном положении. Скорость у подводной лодки была не очень большой – 17 узлов в надводном положении (около 30 км/час) и 16 узлов в подводном. При этом в подводном положении лодка могла полным ходом идти не больше 2-3 часов, аккумуляторные батареи за это время полностью разряжались. И хотя как дизеля, так и электромоторы работали на одни и те же валы и винты, двигаться задним ходом лодка могла только под электромоторами. Специальный редуктор отсоединял дизеля от валов. Так что подводная лодка швартовалась к пирсу под электромоторами.

Однажды, в первый месяц после нашего перевода на постоянное место базирования в бухту Малый Улисс при швартовке случилось нечто, после чего на нас, экипаж Б-63 все показывали пальцем. После прихода с моря нам надо было пришвартоваться к самому крайнему к выходу в море пирсу. В это время дул довольно сильный ветер со стороны берега, который относил лодку от пирса. Наш командир Сергиенко принял Б-63 недавно, до этого он служил в Советской Гавани и был командиром подводной лодки проекта 613. Его прежняя лодка имела меньшие размеры и всего два двигателя. А наша лодка имела и большие размеры, а значит и большую парусность, и три двигателя. И наш командир опростоволосился. Никак не мог подойти к пирсу, чтобы завести швартовы и причалить. Я был внутри лодки (швартуется лодка по боевой готовности и каждый должен быть на своем месте). Поэтому не знаю, какие ошибки допускал командир, но то, что мы смогли пришвартоваться лишь через час после того, как подошли к пирсу, полностью разрядили батареи, это точно. Потом по базе пошли слухи о недостаточной подготовке как командира, так и швартовой команды. После этого случая на борт лодки несколько раз поднимался более опытный командир, присутствующий при швартовке, и дававший советы нашему командиру.

Помню фамилии некоторых офицеров нашей лодки. Старший помощник командира капитан-лейтенант Янин, заместитель по политической части Кудлаев, помощник командира Зуб, командир БЧ-4 (РТС) старший лейтенант Воронин, командир БЧ-5 (электро-механическая часть) Сайпулаев были мне старшими товарищами и давали дельные советы. Особенно близко я сошелся с Сайпулаевым и Кудлаевым. Так было приятно потом в газете Тихоокеанского флота читать заметки об этих офицерах и видеть их фотографии. Хорошим мне помощником был санинструктор Изотов. Назвать его звание не могу, т.к. как он дважды за свою службу получал звание главного старшины и оба раза был разжалован до старшего матроса. За сон на посту и трапа лодки в базе. У него был такой богатырский храп, что перекрывал гул от работы дизелей. Вот это храп от стоящего на посту матроса слышал проходящий вдалеке дежурных офицер и Изотов дважды был разжалован. Но потом снова стал старшиной.

Я уже писал, что довольно часто выходил в море на других подводных лодках. Как правило, это были выходы для сдачи каких-то нормативов по боевой подготовке. Обычно на борт субмарины прибывали офицеры штаба бригады и эскадры. Очень часто это были одни и те же офицеры, так что мы стали хорошо знакомы. Помню одного капитана 1 ранга, заместителя командира бригады, он очень часто выходил со мной. Делать в море врачу особо нечего, я старался брать на выходы книги. Играть в карты на борту лодки запрещено, только в домино и нарды. Но домино мне не нравилось. А вот в нарды я довольно неплохо играл. Мне по моему заказу сделали набор нард, который вмещался в портфель и я брал его с собой в море. Я набор разукрасил, нарисовал парусник и подводную лодку в бурунах волн. Поэтому у меня была персональная доска для игры в нарды. И очень часто мы играли с этим капитаном 1 ранга. Помню, он всегда брал к себе лицом рисунок с подводной лодкой. Был я в море и с командиром эскадры. Это был контр-адмирал Ю.Сысоев, Герой Советского Союза. Подводник, он одним из первых командиров подводной лодки прошел подо льдами через Северный полюс, всплыл в районе полюса, за что и получил свое высокое звание. Тогда он командовал торпедной атомной лодкой К-181, еще 1 поколения, очень шумной. Эта лодка в сентябре 1963 года всплыла в полынье, хотя была готова выполнить всплытие и после торпедного залпа в лед, если бы не нашлась полынья. Симпатичный, еще довольно молодой, очень доброжелательный, он несколько раз разговаривал со мной в кают-компании и пару раз играл со мной в нарды.

Говоря о субординации на подводных лодках, могу сказать, что она не была такой уж строгой, как на надводных кораблях. Мы, лейтенанты очень редко отдавали честь капитан-лейтенантам и никогда старшим лейтенантам. Начинали приветствовать только капитанов 3 ранга и выше. И нам отдавали честь в основном матросы и старшины, мичмана не всегда. Останавливать мичмана старше тебя по возрасту и читать нотации лично у меня язык не поворачивался. На надводном корабле честь отдавали строго по уставу. Там все ходят по разным палубам, и если корабль тонет, то шансы спастись у всех разные. А на лодке мы все в одном положении. Как правило, гибнет весь экипаж лодки, особенно если она находится в подводном положении.

Хотя для спасения экипажа затонувшей подводной лодки делалось в наше время очень много. Обучение всех членов экипажа легководолазному делу было обязательным. Для этого было УТС (учебно-тренировочное судно). Оно было оборудовано всем необходимым. Бассейны с морской водой, барокамеры, отсеки, в которые подавалась вода или огонь, имитирующие затопление отсека или пожар. Недавно я прочитал в журнале «Популярная механика» об американском учебном судне (копии эсминца). Там имитируется легкий ветерок, легкий бриз, ароматы океанской воды. Всего этого не было на нашем УТС. Но вода, поступающая в отсек, горение ветоши и задымление отсека были настоящими. И действовать надо было по-настоящему. Так в условиях, приближенных к естественным, члены экипажа отрабатывали практические навыки по выходу из затонувшей подводной лодки через торпедные аппараты или шлюзовые камеры, по тушению пожара или заделке пробоины.

Для меня до сих пор самым жутким состоянием в прожитой жизни осталось воспоминание о выходе через трубу торпедного аппарата. В полном снаряжении подводника, с ИДА-59 (индивидуальный дыхательный аппарат) пролезть в трубу диаметром 533 мм человеку моей комплекции не так просто. Да еще находиться там вместе с двумя подводниками в полнейшей темноте, ждать, когда труба будет заполнена водой, а потом по сигналу вылезать из неё наружу, в бассейн с водой стало памятным на всю жизнь. Термин «мусинг» (узел на тросе, соединяющем всплывший аварийный буй и затонувшую лодку) мне как родной. Когда в кинофильме «42 метра» о затонувшей подводной лодке мичман, которого играет артист Галкин говорит впервые выходящему из лодки герою, которого играет артист Маковецкий «И по мусингам, по мусингам» у меня озноб по коже пробежал. Задержка на каждом узле (мусинге) позволяла подводнику избежать кессонной болезни (закипания азота в крови). Сколько барабанных перепонок матросов порвалось, потому что они неправильно себя вели при всплытии с глубины 30 метров методом свободного всплытия. А нервный шок у обеспечивающего персонала, когда из трубы торпедного аппарат вышли 2 матроса, а третий нет (вздремнул в полной темноте). Стали закрывать переднюю крышку, чтобы откачать воду, вытащить через заднюю, а он проснулся и стал вылезать, его прищемили крышкой. Так что было много разных нервных ситуаций во время этих тренировок на учебно-тренировочном судне.

Не знаю, насколько сейчас серьезно подходят к обучению экипажей подводных лодок, в наше время все это было поставлено на очень высокий уровень. И врачи подводных лодок очень профессионально изучали физиологию человека при глубоководном погружении. Ведь уже с глубины в 70 метров вместо обычной кислородно-азотной смеси подавалась кислородно-гелиевая смесь. Мы изучали, как она действует на организм подводника, как действует повышенное давление.

Дизельные подводные лодки имели довольно ограниченное внутреннее пространство. Там все было подчинено размещению приборов и оборудования для выполнения боевых задач. Удобству размещения экипажа уделялось очень мало внимания. Этим отличались подводные лодки со времен Второй Мировой войны американские и советские. У американцев намного больше внимания уделяется условиям обитания команды в длительном боевом походе. Даже на дизельных лодках. А у нас даже на атомных лодках удобства экипажа на втором плане, хотя лодки больше по водоизмещению, чем американские. К чему я это говорю. Да к тому, что на дизельной лодке элементарных удобств не было. В подводном положении в туалет можно было сходить лишь в 2-х отсеках из семи. А если боевая тревога, то перемещения по лодке запрещены. Хочешь в туалет, а не моги, терпи. В нашем втором отсеке туалета не было, поэтому, чтобы даже удовлетворить малую потребность, приходилось выдумывать. Я взял в аптеке 2 трехлитровых банки с притертыми крышками, чтобы не пахло мочой. Поэтому мы с сослуживцами по отсеку в случае острой нужды могли написать в банки, которые потом выносились на верхнюю палубу и опорожнялись. А в туалет «по-большому» вообще ходили в туалете, расположенном в ограждении рубки за выдвижными устройствами (перископами). Там было просто отверстие в палубе, куда можно было оправиться. При погружении лодки все дерьмо смывалось водой. Несколько раз было, что я сидел на корточках в этом туалете, когда объявлялось срочное погружение. Успевал только быстро вытереть попу и натянуть штаны и схватить жетон. И сразу в люк.

И уж потом внизу в центральном посту, застегивал штаны, ширинку и ремень. Почему надо было брать с собой какой-то жетон. Это пришло еще с войны. Когда лодка всплывала, в отсеках, как правило было нечем дышать. Да и надо было справить естественные потребности и покурить. Давалась команда «Выход наверх по секторам». Из каждого отсека мог выйти лишь один человек. Он брал жетон, выходил на мостик в рубке лодки и вешал жетон на крючок. Помимо удовлетворения своих потребностей он выполнял и обязанности – наблюдал за воздухом.

Для подводной лодки враг № 1 – самолет, который мог появиться из облаков очень быстро. Вот воздушное наблюдение и организовывалось таким нехитрым способом. Спускаясь вниз, офицер или матрос брал жетон и отдавал другому моряку в своем отсеке, который выходил наверх и так же наблюдал за воздушным пространством. В случае срочного погружения командир или вахтенный офицер смотрел крючки с жетонами, не остался ли кто-нибудь на мостике, и только после этого задраивал верхний рубочный люк. Так что медлить с одеванием штанов на мостике подводной лодки было нельзя. Внутренними туалетами разрешалось пользоваться только во время автономных плаваний, когда соблюдалась полная скрытность и лодка всплывала только по ночам, чтобы проветрить отсеки и зарядить аккумуляторные батареи. Вообще моряки употребляли ограниченное количество жидкости и не очень часто ходили в туалет.

21 мая 1972 года Краснознаменному Тихоокеанскому флоту исполнилось 40 лет. Эту дату отмечали довольно широко во Владивостоке. Впервые был открыт доступ на корабли, стоящие у причала, жителям и гостям города. Наряду с крейсером, большим противолодочным кораблем, эсминцем, сторожевым кораблем, десантными кораблями была выставлена для показа и подводная лодка. Этой чести была удостоена наша субмарина. Мы только что вышли из ремонта и все было выкрашено свежей краской. В ту пору знаменитого мемориала подводной лодки С-56 на набережной Владивостока не было, поэтому желающих посетить подводную лодку было очень много. Да и пропускная способность её намного меньше, чем большого надводного корабля. Запускали посетителей через торпедопогрузочный люк в первом отсеке, а выходили они через аварийный люк последнего, седьмого отсека. Моряков, желающих подать руку посетителям, было очень много. Некоторые с большим удовольствием заглядывали под юбки женщин во время их спуска в лодку и выхода по вертикальному трапу, ведь тогда брюки женщины не носили. А я воспользовался моментом и устроил себе экскурсию по всем надводным кораблям, стоящим рядом с нашей лодкой у причала. Конечно, она была довольно поверхностной, кораблей было много и все хотелось посмотреть. Но все равно, я составил себе впечатление о нашем надводном флоте.

В начале июня 1972 года, наша лодка, почти месяц простояв в базе с загруженной торпедой с ядерным зарядом, вышла в море и взяла курс в Тихий океан, в район плавания американских атомных ракетных подводных лодок. Я уже писал, что в то время баллистические ракеты имели небольшую дальность полета и чтобы поразить цели на территории СССР американские лодки должны были приближаться в нашей территории. Районы их патрулирования находились к востоку от Курильской гряды. В случае обострения ситуации между СССР и США могло быть применение атомного оружия, в том числе запуски баллистических ракет с подводных лодок. Наша задача в этом случае была уничтожение американских лодок. Шли с соблюдением полной секретности. Всплывали только по ночам, предварительно прослушав обстановку гидролокаторами и эхолотами. На лодке была очень напряженная обстановка.

Мы прекрасно понимали, что в случае боевого применения торпеды со спецзарядом шансов выжить у нас практически нет. Это как одноразовый шприц, уколол и выбросил. Применять спецзаряд можно было только по американским ракетным подводным лодками, или по авианосному соединению, где авианосец охраняют многочисленные корабли. И если мы не погибнем от взрыва собственной торпеды, то уйти от кораблей охранения будет невозможно. Это показал опыт Второй мировой войны. Поход был тяжелый не только с психологической точки зрения. Океанская волна отличается от морской большим перепадом, качка другая и многие матросы её плохо переносили, многих рвало. Хорошо, что мы выходили в море не в период ураганов и в настоящий шторм не попали. Но зато были в районах с теплыми водами (течение Курасиво) и в летнее время. Жара в лодке стояла выше 40 градусов, кондиционеры только на время снижали температуру. Обезвоживание личного состава было очень большим.

Ночью, когда всплывали и производили зарядку аккумуляторов, лодка усиленно вентилировалась и жаркий наружный воздух заполнял все пространство лодки. В жаркую погоду запах солярки, прочно въедавшийся в одежду и душу каждого подводника, который плавал на дизельных лодках, вместе с запахом рвотных масс создавал непередаваемую атмосферу. Ограничения употребления пресной воды в некоторой степени компенсировались выдачей соков, но они плохо снимали жажду. Аппетит у многих членов команды значительно снизился, коки готовили намного меньше горячей пищи, чем тогда, когда мы выходили в море в зимнее время. Вообще эта автономка на меня произвела неизгладимое впечатление. Вот настоящий экзамен всего экипажа подводной лодки…

У меня есть книга американца Гэри Уэйра «Красный прилив». В ней на основании рассказов советских офицеров-подводников рассказана история противостояния подводного флота СССР и США в годы «холодной войны». Я на 100% согласен с тем, что написано автором о дизельных лодках Советского Союза. Вообще очень интересная книга и если кто-то захочет больше узнать о том периоде, советую прочитать её. Все так и было. Мир в то время ходил на грани катастрофы. Любой командир подводного ракетного атомохода мог начать Третью мировую войну с гарантированным уничтожением человечества. К счастью, обострение международной обстановки не достигло того предела, когда стороны могли бы применить атомное оружие, и мы благополучно вернулись на базу во Владивостоке.

Служба шла своим чередом. Комсомольцы избрали меня секретарем комсомольской организации экипажа. Я довольно часто ходил с матросами на всякие экскурсии по городу. Мы посетили и краеведческий музей, и другие достопримечательности этого полюбившегося мне города. Но это было летом, когда тепло.

А вот зимой было совсем не так уютно. Постоянные ветра заставляли кутаться в шинель, которую я специально оставил длинной. На утренних построениях на береговой базе все мерзли и мне даже больше нравились выходы в море, где нет ни суеты, ни построений, ничего того, что омрачает службу. Меня скоро сделали пропагандистом для проведения политических занятий среди матросов. С одной стороны, это заставляло следить за событиями в стране и за рубежом. А с другой – было дополнительной нагрузкой, к занятиям надо было готовиться, чтобы проводить их на хорошем уровне.

Вообще выход в море из бухты Малый Улисс в зимние месяцы был весьма сложен. Перед выходом катер ледового класса раскалывал лед для прохода лодки и потом уже своим ходом лодка выходила в море. Но как бы не было долог период зимней погоды, наступала весна и выходы в море для отработки задач боевой подготовки становились все чаще и чаще. Мне все больше приходилось выходить в море на чужих лодках, так как количество врачей на эскадре не увеличивалось.

Память о моей службе на подводных лодка и противостоянии между СССР и США всплыла в 1991 году. В ту пору я был первым заместителем заведующего отделом здравоохранения Хабаровского крайисполкома. К нам в отдел позвонила женщина и сказала, что в Хабаровске находится член наблюдательного совета онкологического центра в американском городе Сиэтле и хотел бы встретиться с руководством края. В этот период мы активно прорабатывали вопрос с Министерством здравоохранения РСФСР о строительстве в Хабаровске современного онкологического центра, поэтому решить вопрос о встрече американца в нашем Белом Доме было просто. Мне поручили провожать американского представителя к председателю крайисполкома Данилюку Н.Н. Встретились с ним на пороге Белого Дома. С американцем, высоким пожилым человеком была такая же пожилая женщина в качестве переводчика. Оказалась русской, жена советского генерала в отставке и американец приехал к ним гости. Будучи членом наблюдательного совета онкологического центра, получил задание проработать вопрос о взаимодействии с русскими оснащение будущего центра современным оборудованием.

Поднимаясь в лифте, переводчица сказала, что американец в прошлом был адмиралом ВМС США, сейчас в отставке. Я сказал, что тоже служил во флоте на подводных лодках в начале 70-х годов на Тихоокеанском флоте. Услышав перевод, американец очень оживился и сказал, что в этот период он был командующим противолодочными силами 7-го американского флота, т.е. моимнепосредственным противником. Потом, после встречи с председателем крайисполкома, наш разговор о флоте продолжился. Но у меня были запланированы мероприятия, поговорить с американцем времени не было. Но чувствовалось, что американцу хотелось продолжить эту тему и я получил приглашение на вечер в квартиру отставного советского генерала, где остановился отставной американский адмирал. Купив бутылку хорошего коньяка и цветы, вечером я подъехал по указанному адресу.

Открыла дверь уже знакомая переводчица. Пройдя в квартиру, я увидел еще одну женщину примерно такого же возраста и еще одного мужчину в генеральской форме. И американец тоже был в военной форме адмирала. Мы представились. Из последующего разговора выяснилось, что две женщины были подругами и очень давно, перед Второй мировой войной жили с родителями в Харбине. Потом их пути разошлись. Одна приехала в СССР и вышла замуж за офицера, который потом стал генералом. А другая поехала в США, тоже вышла замуж за офицера, который потом стал американским адмиралом. С началом «перестройки» в СССР и открытия границ подруги установили связь и по приглашению русской семьи американцы приехали к ним в гости в Хабаровск. Вот такая очень интересная история.

Потом разговор перешел на морскую тематику, мы очень долго вспоминали советско-американское противостояние в период войны во Вьетнаме. На прощание бывшие враги, я и американский адмирал крепко обнялись и расцеловались. А потом я получил посылку из Америки, в которой оказались мемуары того самого американского адмирала. К сожалению, на английском языке. Но фотографии о боевом пути адмирала вполне можно было понять. Там были встречи и рукопожатия с американским президентом Никсоном, другими известными политическими деятелями. Вот такая встреча через 20 лет произошла у меня. К сожалению, при отъезде из Хабаровска я сдал мемуары американца в городскую библиотеку.

В начале июня 1974 года пришел приказ об увольнении меня в запас. Надлежало сдать холодное оружие – кортик. Но для всех морских офицеров кортик – это символ и память о годах службы. Поэтому я его «потерял». Мне был вынесен выговор, я заплатил двойную сумму стоимости кортика. И кортик остался у меня на память.

Немного о том, почему я не остался служить на флоте, хотя у меня были хорошие отношения с командиром лодки капитаном 2 ранга Сергиенко Василием Кирилловичем. Коммунисты первичной партийной организации приняло меня кандидатом в члены КПСС. Неплохое мнение обо мне и у командования бригады и флагманского врача эскадры Чистоклетова. Тому было несколько причин.

Во-первых, я пришел служить на флот после окончания гражданского ВУЗа и мои 6 лет учебы не входили в стаж воинской службы, в отличии от выпускников военных училищ. Поэтому, чтобы иметь хотя бы к 45 годам выслугу 25 лет, мне требовалось послужить много лет в северных гарнизонах, где год службы идет за полтора, а то и два, как на Новой Земле. Значит, со мной в этих суровых местах должны были жить и моя семья, жена и трое детей. Это не устраивало ни меня, ни жену.

Во-вторых, чтобы получить хорошую пенсию, надо было к 45 годам иметь звание минимум подполковника м/с. На подводных лодках потолок – майор. Надо искать должность на берегу. А там таких желающих служить намного больше, чем молодых врачей с кораблей. Когда меня уговаривали остаться в кадрах, максимум, что мне могли предложить – майорскую должность начальника санчасти в Хабаровском учебном отряде.

Третье, и, пожалуй, самое определяющее. Служба врачом на подводной лодке при всей кажущейся простоте тяжелая и рискованная. Ужасные условия обитания на дизельных подводных лодках, теснота, качка во время плавания на поверхности моря, а такое плавание ежедневно для зарядки аккумуляторов. Экстремальные условия, в которых находятся члены экипажа зимой и в самые жаркие месяцы требуют максимального внимания к каждому моряку, чтобы не пропустить начинающееся воспаление или обезвоживание. И риск при каждом погружении под воду. Недаром среди подводников бытует поговорка – чтобы количество погружений было равно количеству всплытий. Красивая форма морских офицеров и внимание к ним со стороны женского пола – самая минимальная компенсация за тяжелые условия службы.

Мне был положен еще отпуск на 30 дней и бесплатный проезд. Мы с женой решили, чтобы не пропал бесплатный проезд, что она с дочерью Наташей, которой только что исполнился годик, поедет к родителям. Сговорились, что те из Сибири приедут на Кавказ к своим родителям, т.е. к Наташиной прабабушке с прадедушкой. Люда летала туда самолетом, очень намучилась, так как самолет ТУ-104 делал во время полета на Кавказ 3 промежуточных посадки. А я оставался дома с двумя старшими сыновьями. Но мне помогала баба Ага, а потом приехали мои родители. Перед увольнением мне подарили на память очень дорогие шахматы. Доска была с перламутровыми вставками, а фигуры вырезаны из слоновой кости. Были вырезаны слова «А.К.Щербакову от моряков» Эти шахматы переехали со мной и в Тюмень, но при последнем отъезде с улицы Щербакова в поселок Молодежный я их оставил соседям по лестничной площадке, у которых сын хотел научиться играть в шахматы.

Так с шахматами ушла память о моей службе в Военно-морском флоте Советского Союза. Парадную форму я еще несколько раз одевал во время работы в больнице № 11 города Хабаровска и отделе здравоохранения Хабаровского крайисполкома и во время празднования дня Военно-Морского флота, который отмечается в последнее воскресенье июля. Ходил с сыновьями, пока они были маленькими. Они смотрели на военные катера, стоящие на рейде, наблюдали за прохождением катеров и стрельбой холостыми снарядами. Ели солдатскую кашу из котелков, которую раздавали зрителям из полевых кухонь. А вот мои кремовые форменные рубашки очень понравились моему отцу, который постоянно носил их на работу. Фуражка и пилотка еще довольно долго были у нас дома. Так же как и кортик, который пропал из дома в Хабаровске. На память остались лишь фотографии со времен службы во флоте. И то, что написано, не изгладится из памяти, пока бьется мое сердце.

После увольнения я всю жизнь интересовался, что происходит в военно-морских флотах мира. Особо меня интересовали самые могучие корабли – линкоры, авианосцы, и конечно, подводные лодки. Наш отечественный флот не имел современных линейных кораблей и авианосцев, поэтому об этих кораблях я смог прочитать только в последние годы. Две большие энциклопедии про линкоры и авианосцы до сих пор не просто стоят для украшения, я их периодически перечитываю. А вот про подводные лодки таких книг нет, приходится удовлетворяться сведениями из Интернета и воспоминаний военных моряков. В соперничестве с американцами во время «холодной войны» наши подводные лодки почти ни в чем не уступали американцам, а по некоторым показателям им нет равных. Самая скоростная подводная лодка проекта 661 развила скорость 44,7 узла (более 82 км/час). Самая маневренная и автоматизированная лодка проекта 705 набирала скорость с 6 до 42 узлов в течение 2-х минут (!), а разворачивалась на 180 градусов за 42 секунды. Подводная лодка проекта 685 погружалась на глубину 1250 метров, в то время как другие на 400-600 метров. И по шумности последние подводные лодки не уступали американским. Некоторые виды торпедного оружия и крылатых ракет не имеют аналогов в мире. Поэтому ту же торпеду «Шквал» американцы в договоре по ограничению стратегических вооружений постарались запретить. Так что современная подводная лодка является грозным оружием в умелых руках. Все эти подводные лодки создавались во времена Советского Союза. К сожалению, за последнее время мы растеряли и подводные лодки, выработавшие свой ресурс, и самое главное, потеряли кадры настоящих командиров, которые ставили на уши всю противолодочную оборону США во время учений «Апорт» и «Атрина» в 1985 и 1987 годах. Но все это оружие было надо для поддержания стратегического паритета самых сильных в военном отношении государств мира – США и СССР. А в настоящее время Россия значительно уступает американцам. К сожалению тех, кто как я отдал часть своей жизни служению в Вооруженных Силах.

В последние годы на страницах сайта «Одноклассники» я узнал о судьбе многих моих однокурсников, которые были призваны во флот. В первую очередь тех, кто служил на Черноморском флоте. Мой партнер по выступлениям за сборную института по легкой атлетике Борис Тимоненко служил на подводных лодках в Балаклаве, был флагманским врачом. Очень рано умер, ему не исполнилось и 50 лет. Владимир Перфильев служил на кораблях разведки, потом на многих должностях на берегу. Сергей Куракин не остался служить и сделал очень неплохую карьеру на «гражданке». Долгие годы был главным врачом санатория «Уссури» под Хабаровском. Борис Шевцов, с которым мы поехали вместе во Владивосток, до сих пор заведует инфарктным отделением в Хабаровске, к.м.н., заслуженный врач России, главный кардиолог Дальневосточного Федерального округа. Нашел живущий в Риге командир лодки Б-63 Сергиенко Василий Кириллович, которому же 80 лет. Мы с ним обменялись парой писем в социальных сетях. А вот другие мои сослуживцы не нашлись. К моему большому сожалению. Все же годы службы не забываются. Они сделали из студента мужчину.

Мостик

Раздался ревун «Боевая тревога». Из динамика по отсекам разнесся голос старпома: «Швартовой команде наверх!» В его втором отсеке в швартовой команде был его подчиненный, химик-санинструктор. Он натянул оранжевый спасательный жилет и вышел в третий отсек, где находился центральный пост подводной лодки и выход наверх. Из первого торпедного отсека прошли два матроса в оранжевых жилетах, тоже из швартовой команды. В голове мелькнуло:"Отходим. С Богом!" Второе слово он произнес по привычке. Так всегда его провожала мама.

В отсеке остались трое, все, кто должен быть по боевому расписанию. Он – командир отсека, начальник медицинской службы подводной лодки, лейтенант медицинской службы, второй электрик из БЧ-5, старшина второй статьи, и третий СПСовец, старший матрос. Так называли шифровальщика – специально подготовленного специалиста. Делать ему особо было нечего, поэтому мы привлекали его к проворачиванию оружия и техсредств, что делалось каждое утро, пока лодка находилась в базе. Он вращал всякие маховики и рычаги. А вот трюм был вотчиной электрика. Там стояли огромные аккумуляторные батареи, которые и обеспечивали движение подводной лодки в подводном положении. А его место было у динамика, получать команды из центрального поста и докладывать туда после их выполнения. Не такая уж трудная работа.

Послышался из динамика голос командира: «Отдать швартовы». Он ясно представил, что сейчас делается там, наверху, на надстройке подводной лодки. Приспособленная для плавания под водой, лодка имеет покатые обводы и очень узкую плоскую палубу, по которой можно ходить. Вот и сейчас члены швартовой команды под руководством боцмана выбирают толстые пеньковые канаты, сброшенные с кнехтов на пирсе. Канаты тяжелые, нужно три человека, чтобы затащить их на палубу. Потом канаты свернут в огромные бухты и спрячут под палубой, в пространстве между легким и прочным корпусом подводной лодки.

Через некоторое время в отсек вернулся санинструктор, снимая спасательный жилет. Мимо прошли и два других члена швартовой команды из первого торпедного отсека. Лодка пришла в движение. Это не ощущалось, по-прежнему ровно горели электрические лампочки в плафонах, не было шума двигателей. Но он знал, что швартовка происходит под электромоторами, а они работают почти бесшумно. Недаром дизельные подводные лодки, идущие на малом ходу, практически невозможно услышать, их издавна называют «черными дырами». Лишь чуть-чуть был слышен шум воды за бортом.

Из динамика раздался голос командира: «Погружение. Все вниз!». И он вспомнил, как однажды чуть не остался без штанов, услышав такую команду. Случилось это в одном из первых выходов в море. На дизельной подводной постройки первых послевоенных лет минимум удобств для экипажа. На семь отсеков всего два туалета, которые обычно функционируют только во время длительного пребывания под водой. А так есть наружных туалет, которые представляет из себя выгородку в ограждении боевой рубки с отверстием в полу. Напоминает общественный туалет тех лет. Конечно, никакого слива там не предусмотрено, при погружении лодки все смывается забортной морской водой. И как-то он, сидя над отверстием со спущенными словами, услышал команду «Срочное погружение. Все вниз!» Размышлять было некогда. Он быстро натянул на себя брюки и перчатки, схватил свой жетон с цифрой 2 и бросился в люк. Уже отработанным движением, держась только за поручни и не касаясь ногами ступенек вертикально расположенного трапа, скатился вниз. И уже там, в центральном посту застегнул и брюки, и ширинку. Но зато экипаж уложился в норматив, который дается для срочного погружения.

Сейчас подводная лодка будет проходить дифферентовку, подумал он. Сложное для экипажа любой субмарины действие. Надо добиться, чтобы нос и корма лодки были на одном уровне, как говорят. Подводники, имеют ровный киль. Лодка, выходя в море, загружалась боеприпасами, продовольствием, топливом, пресной водой, другим имуществом. Учесть все то сложно, но я лодке есть уравнительные системы в носу и в корме. Перекачивая из нома в корму или обратно воду, механик подводной лодки вместе со старшиной трюмных добиваются постановки лодки на ровный киль. А некоторые люди иногда гадают, почему это подводная лодка, отойдя от пирса на середину бухты, начинает то погружаться, то всплывать. Он и сам так думал, когда впервые увидел выход подводной лодки в море из базы.

Это был далеко не первый его выход в море на подводной лодке, но первый боевой. Поэтому присутствовало волнение. Она всегда есть у моряков, когда подводная лодка погружается. Очень уж сложный механизм субмарина, и любая техническая неисправность или из-за выработки ресурса, или по ошибке экипажа, может привести к гибели. Недаром у подводником не тот девиз, что у моряков – «Семь футов под килем», а другой – «Чтобы количество всплытий разнялось количеству погружений». А в данном случае волнение усиливалось из-за наличия в одном из торпедных аппаратов специальной торпеды, с ядерным боезарядом. Вообще в первом, соседнем отсеке, торпедном, было много огромных сигар диаметром 533 мм. Часть из них были загружены в шесть торпедных аппаратов, часть лежали на стеллажах. С одного борта над торпедами были койки личного состава, а с другого борта торпеды лежали в два яруса. Но моряки умудрялись на них положить матрасы и в ночные часы отсек превращался в большой жилой кубрик. Применение торпеды со спецзарядом разрешалось только по команде из Москвы, когда начнется «горячая» война, «холодная» уже шла долгие годы. Именно поэтому его, выпускника гражданского медицинского института, направили служить в Военно-морской флот. И не его одного, и во все флоты – Северный, Балтийский, Черноморский и Тихоокеанский. Велось активное строительство боевых кораблей – крейсеров, эсминцев, сторожевых кораблей, ракетных и торпедных катеров.

Но особенно большое внимание уделялось строительству подводных лодок. Строились огромные атомные, он видел их однажды, когда их «дизелюха» оказалась в базе атомоходов. Отрабатывалась задача торпедной стрельбы и его лодка должна выполнять роль мишени для атомной лодки. Эти лодки показались огромными по сравнению даже с крейсерскими дизельными подводными лодками 551 проекта, называемых «утюгами». Ему приходилось выходить на этих «утюгах», которые были вооружены четырьмя крылатыми ракетами в огромных пусковых установках. Условия обитания экипажа на этих лодках были намного лучше. У врача там была своя каюта на две койки, внизу его, а на втором ярусе для больного, требующего изоляции. Но оставались в строю и дизель-электрические подводные лодки. Именно так правильно их было называть. Потому что для хода в надводном положении использовались дизеля. Они же и производили зарядку аккумуляторных батарей подводных лодок, чтобы потом под водой можно было идти под электромоторами, не тратя кислород. Но только на небольшой скорости и не очень долго. Особенно на нашей лодке, которая была в строю уже почти 15 лет. А вот на атомных лодках не надо было экономить ни дизельное топливо, ни заряд в аккумуляторах. Ядерный реактор обеспечивал всем, и кислородом и пресной водой тоже. Но зато атомные лодки были шумными и их легко можно было услышать современными гидролокаторами. А вот его лодку трудно. Поэтому они и использовались как лодки ПЛО, т. е. для противолодочной обороны.

Именно на рубеж противолодочной обороны и должна пойти его субмарина. В то время дальность полета баллистических ракет подводных лодок было не очень большая, и поэтому лодки вероятного противника дожны были занимать полигоны для стрельбы недалеко от наших границ. Вот там и будут подстерегать их подводные лодки, и его в том числе.

Ему вспомнилось, как он в детстве захотел стать моряком. Тогда все мальчишки увлекались романом Каверина «Два капитана». Прочитал его и он, но желания стать летчиком у него не появилось. А вот купленную в местном магазине небольшую книгу в мягкой обложке о том, как наш небольшой эсминец охотился во время войны за немецким рейдером, обстрелявшим поселок на одном из островов в Баренцовом море, он прочитал до дыр. Особо понравились названия «эсминец», т.е. эскадренный миноносец» и звание командира этого корабля – капитан-лейтенант. И тогда появилось желание стать командиром и получить такое же звание. Он представлял, как с мостика эсминца отдает команды «По местам стоять, со швартовых сниматься», «Отдать швартовы» или «Полный вперед, курс норд-вест-вест».

И эта мечта стала понемногу сбываться. В начале его детскую фуражку моряка заменила настоящая фуражка офицера, которую ему подарили родственники, жившие в городе, где было мореходное училище. Они же подарили ему и настоящую тельняшку, плод зависти все мальчишек в поселке. В то время это был большой дефицит. И потом в фуражке и тельняшке он форсил по палубе казавшегося огромным двухпалубного речного парохода, по бокам которого вращались огромные колеса с лопастями. Его пускали везде – и в машинное отделение, и в рубку, и на мостик. И стоя там и глядя на волны, которые разбирались о корпус парохода, он представлял себя на мостике эсминца.

Для того, чтобы лучше узнать устройство кораблей, записался на кружок «Моделирования» в школе, попросил отца выписать ему журнал «Моделист-конструктор». И на кружке сделал из дерева две модели – тральщика и подводной лодки. Подводная лодка ему понравилась больше. У неё был движитель – закрученная резинка, которая давала ход модели. А поставив горизонтальные рули на погружение, он добился того, чтобы лодка уходила на глубину. Там она проплывала всего несколько метров, но в глазах своих сверстников-пацанов он выглядел волшебником.

Потом эта детская мечта ушла, он очень увлекся спортом и ему хотелось стать чемпионом, чтобы ему рукоплескали трибуны. Он стал чемпионом школы, района, много позже даже края среди студентов. Но море вернулось с другой стороны. В медицинском институте, куда он поступил, была военно-морская кафедра, которая готовила врачей для флота. На первом курсе, где изучали устройство кораблей, он выделялся как самый знающий студент. Даже на экзамене получил «пять с плюсом» и о нем написали в многотиражке института. Но все же стать врачом на флоте ему не хотелось. Хотя он с удовольствием поехал на практику после 5 курса, хотелось увидеть настоящие боевые корабли. И попал в бригаду подводных лодок в одном отдаленном гарнизоне. Их, шестерых студентов, распределили по экипажам подводных лодок. И когда его подводная лодка должна была выйти в море, вязли и его. Тогда он впервые очутился в чреве «потаенного судна», как когда-то называли подводные лодки. А после того, как он вместе с экипажем погрузился на глубину 150 метров и потом выпил плафон холодной морской забортной воды, он имел полное право называться подводником. Как говорится, прошел «крещение». Потом он устал рассказывать своим товарищам по практике, что чувствовал во время погружения и вообще во время суточного пребывания на подводной лодке.

Именно в этот выход он впервые увидел море. Настоящее, а не ту соленую воду, которая плескалась в базе у бортов подводных лодок вперемешку с пятнами дизельного топлива. Простор водной глади покорил его. После тесноты подводной лодки он впервые ощутил, как огромен мир и это море без конца и края. А потом он увидел, как экипаж решил подшутить над вахтенным одинокого траулера, неспешно идущего в это раннее утро по своим делам. Лодка неслышно пошла под электромоторами и когда поравнялась с траулером, старпом, стоящий вахту в эти часы, громко через мегафон приказал траулеру остановиться. Из рубки выскочил взъерошенный штурман и стал ругаться, что нельзя так пугать советского человека. Все, кто стоял на мостике лодки в это время, и он в том числе, расхохотались. А чуть позже он окунулся в морские воды, когда их в один из воскресных дней отпустили погулять по поселку. Ну как тут удержаться и не испытать, как морская вода держит тело и не попробовать её на вкус. Вот так он, уроженец далекого поселка на севере, впервые вместо привычных для купания мутных вод многочисленных котлованов вокруг поселка, где добывали золото и работали драги, погрузился в прозрачные воды и плавал, плавал, несмотря на не очень уж и теплую воду. И думал, когда снова смогу это сделать.

И судьба преподнесла ему сюрприз. На распределении он услышал из уст ректора – «А вас, молодой человек, мы направляем на флот». А вот в отделе кадров флота на подводную лодку он попросился сам. Здоровье спортсмена позволило попасть в подплав. Потом месяц подготовки для сдачи зачета на самостоятельное управление медицинской службой, несколько месяцев плавания на всех типах дизельных подводных лодок эскадры, подменяя уходящих в отпуск врачей, кратковременная подготовка по хирургии и вот он со своим экипажем подводной лодки готовится выполнить первый в жизни автономный поход. Впереди два месяца плавания в теплых водах Тихого океана. Но куда и на сколько, никто не знал. Военная тайна, которая станет известной, только когда мы выйдем в море.

Он осмотрелся в отсеке. Вроде все как всегда. Ровно горит освещение в проходе и в кают-компании, которая является его боевым постом в походе. Именно в кают-компании на обеденном столе он будет должен оперировать больного в случае нужды. Правда, к столу будут прикреплены специальные приспособления для фиксации больного. А пока они вместе с операционными инструментами в упаковках лежат в одном из шкафов кают-компании. Там же и небольшой ящичек с набором медикаментов, инструментов для оказания помощи в отсеках субмарины. А вот лампы-софиты, которые используются во время операции, висят над столом постоянно, правда, не все лампы включены в обычных условиях. Напротив кают-компании каюта старпома. Но сейчас она отдана старшему на борту во время этой автономки, замкомбрига, капитану 1 ранга. С ним вместе он часто выходил в море на других лодках. В этом же отсеке есть еще несколько кают. Естественно, каюта командира, потом каюта командиров боевых частей и служб. Там четыре узких койки в два яруса, и одна из них его. Есть также каюта заместителя командира по политчасти и каюта для старшин. И небольшое помещение для умывальника.

И вот он услышал, как заработали дизеля подводной лодки и из динамика раздалась долгожданная команда «Отбой боевой тревоги. Выход наверх по секторам». Спросив у членом своей небольшой команды отсека, нет ли у кого срочного желания удовлетворить урологические потребности, и получив отрицательный ответ, он пошел на мостик. Впереди ждал вид разрезающей водную гладь носовой части подводной лодки, уплывающие вдаль береговая черта родной базы. И ветерок, приятно освежающий лицо после почти часового пребывания в закрытом пространстве отсека подводной лодки.

Взял с крючка на переборке жетон с номером 2, он поднял вверх кремальеру и открыл межотсечную дверь и шагнул через высокий порог в центральный пост. Там было необычно людно. Из штурманской рубки раздавались голоса нашего командира, капитана 2 ранга и штурмана, капитана 3 ранга. Старпом, капитан-лейтенант, о чем-то говорил с командиром БЧ-4 РТС старшим лейтенантом. Непривычно сосредоточенным выглядел старший на борту, замкомбрига. И лишь командир БЧ-5, механик, капитан-лейтенант, уроженец Дагестана, не скрывал переполнявших его чувств. Он был рад, что дифферентовка прошла без сучка и задоринки, это свидетельствовало о выучке его боевой части, электромеханической. Вскоре появился командир БЧ-2, торпедист, такой же молодой лейтенант, для которого это была первая автономка. Присутствовать на этом празднике жизни профессиональных моряков ему, «профсоюзнику», как его несколько презрительно называли, не хотелось. Он поднялся по вертикальному трапу вначале в боевую рубку, потом на мостик. Там нес вахту помощник командира, старший лейтенант, в недавнем прошлом такой же, как он «профсоюзник», т.е. призванный из запаса. Потом он написал рапорт и стал кадровым офицером. Помощник помог ему подняться на небольшую площадку, которая и была мостиком подводной лодки. В лицо дунул порыв встречного ветра.

Он вспомнил, как часто во время предыдущих выходов в море часами стоял на мостике в ночные часы. В это время обычно лодка всплывала и проводила зарядку аккумуляторных батарей. Часто при волнении на море. Сигарообразный корпус субмарины был весьма валким на волнах, и спать на втором ярусе своей узкой койки без риска упасть был сложно. Вот он и коротал ночные часы на мостике, глядя, как врезается в волны нос подводной лодки, потом волна пробегает по корпусу и разбивается о рубку, обдавая всех стоящих на мостике брызгами соленой воды. Видимо, таких ночей у него за время автономки будет немало.

Механик субмарины

Посвящаю Галине Северинчик (Муковоз),

вдове командира БЧ-5 подводной лодки

Одним из самых близких моих сослуживцев на подводной лодке Б-63 был командир БЧ-5 Абдрахман Сайпулаев. Как занесло на флот этого уроженца Дагестана, мне неведомо. Он никогда об этом не рассказывал. Но вот на Дальний Восток уж его точно послало командование. Как и многие офицеры, он снимал квартиру во Владивостоке, проживая с молодой женой. Когда в их семье наметилось пополнение, они получили квартиру в малосемейке для офицерского состава недалеко от бухты Малый Улисс. Незадолго до того, как я пришел служить на эту лодку, у Сайпулаева родился сын. Он назвал его Гамзатом, в честь популярнейшего в Дагестане поэта Расула Гамзатова.

В том 1971 году на подводную лодку, которая после 15 лет эксплуатации заканчивала почти трехлетний ремонт в 179 заводе Владивостока, пришло сразу 4 молодых офицера. Я, начальник медицинской службы, приехал первым, потом добрались и остальные, два торпедиста и механик, непосредственный подчиненный Сайпулаева, лейтенант Володя Белов. Он полностью соответствовал своей фамилии – был блондин со светло-голубыми глазами, которые становились совершенно бесцветными, когда он выпивал. Был он невысокого роста, как и его командир БЧ-5 Сайпулаев. Тот тоже был коренастым, с черными волосами и с бородкой. Командир БЧ Сайпулаев и командир группы движения Белов были полной противоположностью не только внешне. Темпераментный, юркий как ртуть Абдрахман и меланхоличный Владимир. Эта медлительность подчиненного часто вызывала раздражение у Сайпулаева. Но подчиненных, как Родину и родителей, не выбирают, с ними работают, воспитывают.

Мне, как и всем прибывшим на службу офицерам, надлежало в месячный срок сдать зачет на самостоятельное управление службой или боевой частью. Надо было очень много знать и обо всем рассказать членам комиссии. И устройство подводной лодки, и всякие наставления по борьбе за живучесть, и уставы, и еще много всяких разных руководящих приказов и наставлений. И это помимо знаний, связанных с оказанием медицинской помощи. Но последнее касалось только меня. Для всех других офицеров, которые 5 лет учились в стенах военных училищ, все это было знакомо. А вот для меня, выпускника гражданского медицинского института, это была тайна за семью печатями. И её надо было узнать.

Ну, кто, как не командир электро-механической боевой части, мог лучше всех рассказать устройство подводной лодки? Недаром у него на кителе есть значок в виде маленькой подводной лодки со звездой. Это знак того, что он имеет право командовать подводной лодкой и знает, как это делать. Но я боялся к Сайпулаеву подойти. И не потому, что он мне отказал в чем-то. Наоборот, он сразу понравился своей доброжелательностью и улыбчивостью. Просто он был самый занятый в нашем экипаже человек. То он шел куда-то вместе со строителем (так называют инженера, которые отвечает за ремонт объекта, т.е. нашей лодки), то с военпредом, то отвечал на вопросы каких-то рабочих или инженеров, то подсказывал матросам и старшинам, как лучше сделать то или другое. И всем он был нужен в каждую минуту. И я решил, что буду иногда, когда он делал обход подводной лодки, ходить за ним следом и мотать на ус. Так и начал делать. Кое-что узнавал из разговоров Сайпулаева с людьми, кое-что он мне мимоходом пояснял, что-то показывал. Ведь все многочисленные трубопроводы на дизельных лодках видны, они в большинстве своем проходят через все отсеки лодки. Ну а дизель от электромотора я мог отличить и сам.

Со временем Абдрахман привык к моему присутствию за спиной, и даже звал с собой, когда считал, что я узнаю что-то новое по устройству подводной лодки. А когда нашу лодку поставили в плавучий док и стали снимать наружную обшивку, чтобы часть заменить новыми листами, я смог увидеть и то, что обычно скрыто за обшивкой легкого корпуса субмарины. И по-прежнему гидом для меня был Сайпулаев. Я первый сдал на самостоятельное управление службой среди всех пришедших в это лето в 4-ю бригаду подводных лодок, и во многом благодаря помощи моего старшего товарища Абдрахмана Сайпулаева.

Получив в первый раз денежное довольствие, все молодые офицеры должны были «прописаться» в экипаже. Т.е. повести всех офицеров в ресторан «Зеркальный» недалеко от нашей береговой базы, на площади Луговой во Владивостоке. Нас было четверо, поэтому вся эта процедура растянулась на 4 месяца. Не все офицеры могли пойти в ресторан, по-моему, лишь один раз ходил на «прописку» командир лодки Сергиенко В.К. Но Сайпулаев ходил на все. В то время денежное довольствие на флоте выдавали 14 числа, и лишь подводникам на день раньше – 13. Поэтому в этот вечер в ресторанах Владивостока «гудели» только подводники. У остальных флотских денег на ресторан не было. И это было хорошо, всегда можно было заказать столики для всех своих офицеров. Обычно в ресторанах рядом сидели гражданские моряки, пришедшие с морей с толстыми пачками денег, и швыряли ими направо и налево. Это очень не нравилось Сайпулаеву, и почти каждый раз все заканчивалось дракой. Ему, горячему представителю Дагестана, где все виды борьбы известны и популярны, ничего не стоило спустить гражданского моряка со второго этажа ресторана «Зеркальный», где был зал.

Однажды Абдрахман пригласил нас с Володей Беловым на день рождения своего сына, которому исполнился 1 годик. Забавный черноволосый и черноглазый малыш, красивая, восточного типа жена, которая приготовила сказочное угощение. В основном были традиционные блюда дагестанской кухни, очень неожиданные и удивительно вкусные. Я, как уже имеющий опыт отец, взял на руки Гамзатика, как его звал Абдрахман, и посюсюкал, сделал козу, как обычно делается в русских семьях. Видимо, в Дагестане так не принято, поэтому и ребенку, и его родителям это очень понравилось. Вечер прошел замечательно, и наши отношения с Сайпулаевым стали еще ближе.

Подводная лодка закончила ремонт, начались заводские испытания. Наш очень молодой и некрепко сколоченный экипаж, где большинство молодых матросов и старшин не выходили в море, вызывал беспокойство и у командира, и у Сайпулаева. Ведь от того, как будут действовать его подчиненные, зависит, сможет ли субмарина отойти от пирса, отдифферентоваться, дать надводный ход под дизелями и подводный ход под электромоторами. Погрузиться и всплыть, наконец. Чувствовалось его волнение. Я ощущал это по его командам, когда он проводил «подготовку корабля к бою и походу» вместо традиционного утреннего «проворачивания оружия и технических средств». Голос звучал как-то громче и четче обычного. Я, как командир второго отсека, стоял у динамика общекорабельной связи и, получая команду из центрального поста, повторял её подчиненным в отсеке. А по выполнению приказа докладывал в центральный. Но тревоги Сайпулаева были напрасны. Несколько пришедших с других подводных лодок опытных старшин на должности трюмных, дизелистов и электриков помогли ему сделать из вчерашних салаг более-менее умелых матросов.

Сайпулаев был знающий и требовательный офицер. Как коммунисту, ему поручили проведение политзанятий среди личного состава. И он очень умело это делал. Мне наш замполит рекомендовал поучиться у Абдрахмана, когда и меня назначили пропагандистом. Но вот его непосредственный подчиненный Володя Белов доставлял ему больше хлопот, чем все подчиненные БЧ-5, вместе взятые. Бывают такие неудачливые люди. Не буду перечислять все, что за первый год службы случилось с моим сослуживцем Беловым, мы с ним были более близки, чем с другими офицерами. Видимо, нас сближал Абдрахман, который часто просил меня оказать ему помощь в перевоспитании своего командира группы движения. Общими усилиями нам это удалось. Белов стал более собранным и ответственным, к нему стало меньше замечаний и от командира лодки, и от Сайпулаева. Взрослел офицер.

В эту пору среди механиков подводных лодок было популярно стихотворение, написанное курсантами училища подводного плавания в городе Пушкине под Ленинградом. Там писалось о тяжелой доле командиров БЧ-5. Я уже не помню много слов из этого стихотворения, лишь самое начало и конец. Начиналось оно так: «В древней солнечной Элладе, а точней в Афинограде, на заре античных лет жил мудила Архимед. Как-то раз он поднабрался, еле до дому добрался. И в бассейн тут наш мудрец, освежиться что б, полез. Смотрит он в хмельном бреду философски на елду. На земле она свисает, а в воде наверх всплывает. С криком «Эврика» вскочил и такой закон открыл: «На погруженное тело, как оно бы не хотело, давит сила по подъему, равная его объему». Сей закон довел людей до подводных кораблей».

Стихотворение длинное, там упоминаются и Джевецкий, и Якоби, и другие создатели «потаенного» судна. И все не очень добрыми словами. В заключение несколько последних строк из него: «Только лег поспать тут малость, так и есть, опять сломалось. То пожарчик, то вода, то другая ерунда. И куда не оглянись, хоть убейся, хоть топись! А виновник этих бед был мудила Архимед». Мне трудно было судить о художественной ценности этого стихотворения, но что у механиков на подводной лодке нелегкая доля, я полностью согласен. Недаром командир БЧ-5, как и старпом, имел звание лишь на 1 ступень меньше командира подводной лодки, в то время как другие офицеры на 2-3 ступени.

Мы, офицеры из других боевых частей и служб, должны знать устройство подводной лодки в общих чертах, и чуть лучше свой отсек. Командир БЧ-5 должен знать на лодке все! Где и как проходят разные трубопроводы, где есть клапана, вентили, рычаги и другие устройства, как они устроены, как можно их отремонтировать в случае поломки. И не только знать, но и донести эти знания до каждого своего подчиненного, отработать у них до автоматизма все действия, как в штатных ситуациях, так и в аварийных. Авария на субмарине может развиваться стремительно, и минутное промедление может привести к трагедии. И главное – довести до каждого матроса, что мелочей на подводной лодке не бывает, каждое неправильное действие чревато серьезными последствиями. На моей памяти было два таких случая, когда молодые матросы не выполняли команды старшего или проявляли ненужную самостоятельность.

Первый случай произошел в первый год моей службы, во время ходовых испытаний. Чтобы вечером не идти в базу, а на утро опять выходить в море, лодка вставала на якорь в проливе Босфор Восточный, который отделяет остров Русский от материка. Утром проводилось «проворачивание оружия и технических средств». Я, как обычно, находился у динамика общекорабельной связи. И вдруг после одной из команд услышал испуганный голос Сайпулаева, который даже выматерился, что на него было не похоже. Когда все закончилось, и я вышел в соседний, третий отсек, где находится центральный пост, то увидел Сайпулаева, на котором лица не было. На мой вопрос, что случилось, он ответил, что чуть мы не пошли на корм рыбам. Оказалось, что молодой матрос, который по штатному расписанию находится в трюме третьего отсека и отвечает за несколько механизмов, отрапортовал, что открыл клапан вентиляции цистерны быстрого погружения, а на самом деле этого не сделал. А Сайпулаев дал в эту цистерну сжатый воздух. И не низкого давления, а высокого, 200 атмосфер, как положено. Хорошо, что сработал аварийный клапан, и давление ушло в атмосферу. Лодка после ремонта, и клапан не закис. А так подводная лодка могла быть разорвана на две части и пошла бы ко дну.

Второй случай не мог в обычных условиях привести к трагедии, но во время войны или аварийной ситуации запросто. Молодой матрос, штурманский электрик, впервые нес вахту в боевой рубке. Ему за шиворот капала вода из-под верхне-рубочного люка. Он взял что-то тяжелое и затянул потуже кремальеру люка. Капать перестало. Но потом, когда лодка всплыла, и на люк снаружи перестало действовать давление воды, командир открыть люк не сумел. Пришлось погружаться на глубину, отдавать кремальеру и снова всплывать. А если бы в лодке заканчивался запас кислорода для дыхания или сжатого воздуха для продувания цистерн? Можно только догадываться, что бы произошло. И вот за всех своих многочисленных подчиненных нес ответственность командир электро-механической боевой части, т.е. Абдрахман Сайпулаев.

Мы были очень рады, когда Сайпулаеву в положенный срок присвоили очередное звание капитана 3 ранга. Как обычно, отметили это событие в «Зеркальном». На этот раз Абдрахман обошелся без драки. Все же он стал уже старшим офицером, «кап-три». Остепенился. Но только на людях, среди подчиненных. А так он оставался простым мужиком из дагестанского аула, очень доброжелательным ко всем. Умелым командиром БЧ-5, механиком, которые провел нашу субмарину через все трудности плаваний, в том числе и во время несения боевой службы, так называемой «автономки».

P.S. Через много лет после увольнения в запас я услышал знакомую фамилию Сайпулаева из уст одного гражданского моряка, выпускника Дальневосточного инженерного мореходного училища. Случилось это при следующих обстоятельствах. Мои друзья пригласили меня покататься на яхте, которая принадлежала как раз этому учебному заведению. Небольшая яхта «Командор Беринг». У трапа нас ждал крепкий мужчина примерно моих лет в форменной куртке моряка с множеством лычек на погонах. Оказался, что это проректор училища прибыл проводить нас в плавание и дать напутствия экипажу яхты. В разговоре я упомянул, что три года плавал на подводной лодке. И когда сказал номер её, проректор заулыбался. Оказалось, он за год до меня проходил на лодке практику, будучи курсантом училища, и Сайпулаев был его наставником. Мы очень тепло вспомнили этого горячего дагестанца, военного моряка, подводника. Как тесен мир, и в нем бывают самые неожиданные встречи. Жаль, что ни с самим Абдрахманом, ни с его сыном Гамзатом случай меня так и не свел. Сороковая годовщина КТОФ

21 мая 1972 года исполнилось 40 лет Краснознаменному Тихоокеанскому флоту. Как-то странно получается с этим праздником. Как будто и не было русских моряков в XIX веке и в начале ХХ, не было крейсера «Варяг» и Цусимского сражения. И лишь с 1932 года начался отчет этого славного флотского соединения. Но не будем вдаваться в эти игры политических деятелей в нашей стране того периода.

Я хочу рассказать всего об одном дне – 21 мая 1972 года, о дне 40-й годовщины флота. Этот день мне запомнился особо. Почему – вы узнаете из дальнейшего повествования. За несколько дней до этой даты наш экипаж предупредили, что мы намечены для показа жителям города Владивостока на 40-летнюю годовщину КТОФ. Это было впервые, до этого жители и гости города никогда не ступали на палубу подводной лодки. Почему именно нашу лодку выбрали для показа, не было секретом. Просто она недавно вошла в строй действующих после капитального ремонта и многие внутренние помещения выглядели очень неплохо. Все было покрашено и надраено. Но все же нам выделили время для подготовки к приему гостей и необходимые ресурсы – краску, кисти и т.п.

Началась работа всего личного состава. Командир с офицерами продумали, что можно будет показать рядовым гражданам. Это уже позднее ставили на постаменты настоящие подводные лодки периода Второй мировой войны, как С-56 во Владивостоке. А в то время это было внове и ожидалось столпотворение людей. Так что всё надо было очень четко распланировать, предусмотреть маршрут посещения и поставить в особо трудных местах или узостях личный состав, чтобы помогать гостям не удариться головой или другими частями тела в узких коридорах , дверях и рубках субмарины. Я предложил развернуть в кают-компании операционную, чтобы народ знал, как оказывается медицинская помощь в походе. Командир поддержал мою инициативу. Было так же предложено показать легководолазное снаряжение у открытого торпедного аппарата в носовом отсеке, чтобы люди могли узнать, как осуществляется выход из затонувшей подводной лодки.

Продумали и маршрут. По трапу люди должны зайти на надстройку палубы и, держась за лееры, пройти в корму лодки. Там через аварийный люк по вертикальному трапу спуститься в седьмой отсек. И потом идти к носу через шестой (электромеханический), пятый (дизельный), четвертый, третий (центральный пост – ГКП) и второй отсеки пройти в первый и осмотрев его, подняться наверх через торпедопогрузочный люк первого отсека. Все было утверждено командиром, распределен личный состав, кто за что отвечает.

А матросы и старшины в это время наводили марафет во всех отсеках подводной лодки. Драили, убирали ненужное, подкрашивали и т.д. Делать нам это было сподручно, так как лодка находилась в готовности № 2, и экипаж в казарму не ходил ночевать. Вот и приходилось весь день быть на лодке, за небольшим исключение для офицерского состава. Я водил заболевших матросов на консультациюво флотский госпиталь, кое-кто по делам в штаб или другие подразделения. Но покидать пределы береговой базы в ночное время мы не могли.

Наконец ближе к вечеру 20 мая мы запустили дизеля, и лодка в надводном положении двинулась из бухты Малый Улисс, где была наша береговая база, в центр города, в бухту Золотой Рог. Там у 33 причала, недалеко от здания штаба флота, должны быть отшвартованы все корабли, которые флотское начальство собиралось показать жителям и гостям Владивостока. Сам переход занял не так много времени. Мы подошли к 33 причалу и отшвартовались левым бортом. Все надводные корабли были пришвартованы кормой к причалу. Кстати, так швартуются только наши моряки. Считается, что при этом можно быстрее выйти в море в случае необходимости. Вообще швартовка не такое просто дело, но некоторые наши командиры проявляли лихость, особенно когда швартовались в зарубежных портах. Представляете, задним ходом на приличной скорости к причалу приближается огромный корабль. Все присутствующие на пирсе чуть ли не разбегаются. И вдруг перед самой причальной стенкой корабль дает полный вперед, за кормой появляется огромный бурун воды и корабль останавливается как вкопанный. Это всегда вызывало аплодисменты присутствующих на причале.

Итак, мы у причальной стенки. Рядом стоят артиллерийский крейсер «Суворов», ракетный крейсер «Варяг» (флагман флота), эсминец, сторожевой корабль, тральщик, ракетный и торпедный катера. Корабли всех классов надводных кораблей, которые в те годы существовали в Тихоокеанском флоте. Ну разве еще десантные суда не были представлены жителям города. И впервые стояла дизельная торпедная лодка 611 проекта, наша Б-63. При вечернем обходе отсеков подводной лодки ощущалась необычное оживление, только и говорили о завтрашнем мероприятии. Вечерний чай и отбой успокоил экипаж субмарины. Но бодрствовала вахта, которую через 4 часа сменила очередная. Стоял и часовой у трапа на лодку, хотя весь 33 причал был отгорожен от остальной набережной железным забором. И вход был только через КПП.

Утром было как всегда вовремя выходов в море. Подъем не стоящих вахты офицеров и матросов, завтрак, после которого началась подготовка к встрече гостей. В 8 часов на всех кораблях был подъем военно-морского флага, а через час открылись ворота КПП, и толпа людей хлынула к военным кораблям. Как всегда, впереди были мальчишки, которым не терпелось побывать на борту настоящего боевого корабля. Но если на надводные корабли можно было заходить сразу по двое-трое, то к нам на лодку строго по одному и так же по одному спускаться по трапу вниз подводной лодки. А это не так просто для неподготовленного человека. Поэтому около нашего трапа собралась очередь, которая не иссякала в течение всего дня.

Я во время начала экскурсии владивостокцев по лодке находился в кают-компании, где мы с моим санинструктором накрыли стол белой простыней, разложили операционные инструменты, шприцы, упаковки с лекарствами. Оба в белых халатах, мы отвечали на вопросы интересующихся, что и как должны будем делать, если потребуется оказать медицинскую помощь. Над столом горели бестеневые лампы, все, как в настоящей операционной. Поток посетителей не ослабевал. Я уже устал отвечать на одни и те же вопросы. Снял халат и, поручив санинструктору Николаю Зотову отвечать на вопросы, я прошел по лодке, то и дело натыкаясь на людей, удивляющихся маленьким габаритам коридоров и всех помещений подводной лодки, обилием маховиков и рычагов, огромным торпедам, лежащим на стеллажах, узости торпедного аппарата, через который должны пролезать моряки при аварии на лодке. Люди толпились у перископа, желая посмотреть через него на родной город и бухту Золотой Рог.

Сейчас в своем рассказе я коснусь темы, которая пуритански воспитанных людей может покоробить, но как говорится, «из песни слов не выкинешь». Дело в том, что матросы, которые помогали спуститься гражданам вниз подводной лодки и подняться наверх, имели возможность заглядывать под юбки женщинам, тем более что тогда женские брюки были большой редкостью. И моряки старались почаще меняться у трапа, чтобы другие тоже могли насладиться зрелищем женщин в неглиже, если это так можно назвать.

В отличие от надводных кораблей мы не имели возможности покормить экипаж нормальным обедом, поэтому выдали сухой паек, с обещанием компенсировать на праздничном ужине. Наскоро перекусив и выпив 200 грамм компота из банки, я решил совершить экскурсию по надводным кораблям. Как офицера в форме, меня везде пропускали без очереди, и я часа за три сумел обойти все стоящие у причала корабли. Вернее, не все, а лишь надстройки, в трюма я не спускался. Зато побывал во всех боевых рубках, основных помещениях боевых служб и постов, в башне главного калибра крейсера «Суворов». Смотреть с мостика крейсера на сам корабль и другие, стоящие где далеко внизу меньшие по водоизмещению корабли, было интересно. До этого я никогда не бывал на надводных кораблях, поэтому эта экскурсия для меня была чрезвычайно полезной и поучительной.

Поток посетителей к вечеру уменьшился, даже у нас на лодке их стало меньше, но до 18 часов, когда был прекращен осмотр кораблей и за последним посетителем закрылись ворота КППП, люди шли и шли. Это была приличная нагрузка на личный состав лодки, которому приходилось все рассказывать и показывать, а то и не пускать особо ретивых в помещения, вход куда им был запрещен. Поэтому в конце этого дня все облегченно вздохнули. На ужин весь личный состав, а не только офицеры, получили по 80 грамм сухого вина. Для нормального человека это не вызывает опьянения, но при вечернем обходе я заметил признаки опьянения у некоторых старших и старослужащих. Видимо, они выпили не только свои 80 грамм вина, но и вино молодых матросов-первогодков, так называемых салаг.

В офицерской кают-компании, где были убрано все медицинское имущество по своим штатным местам, на ужине было оживленно. Все вспоминали перипетии сегодняшнего дня, забавные случаи. То кто-то не мог поднять ногу, чтобы пролезть через межотсечные двери, то кто-то просил посидеть в туалете, якобы приспичило, в кто-то пытался подняться по трапу в боевую рубку и на мостик, хотя это не было предусмотрено маршрутом. Так что было о чем вспомнить и посмеяться. После ужина командир разрешил сход офицерам на берег и наши семейные офицеры этим воспользовались. А мне добираться до общежития не хотелось, и я остался ночевать на лодке, чтобы с утра приступить к своим обязанностям начальника медицинской службы подводной лодки.

Шторм

Моим боевым товарищам посвящаю.

Я проснулся от сильной бортовой качки. И хотя я еще с вечера подстраховался, лежа на своей второй полке в каюте офицеров подводной лодки 611 проекта, упершись левым плечом в нависающую над полкой машинку клапана вентиляции, и пропустив между согнутых ног трубу, качка норовила сбросить меня на пол. Вернее, на палубу, ибо на военном корабле нет пола, только палубы на разных уровнях. Падать мне совсем не хотелось, поэтому я осторожно, стараясь учитывать крены лодки, сполз с верхней полки. Мои сослуживцы и товарищи крепко спали. И командир БЧ-1 (штурманской части) капитан 3 ранга, и командир БЧ-4 РТС (все радиотехнические средства и связь) капитан-лейтенант, которые спали на нижних полках, и командир БЧ-3 (торпедной части) старший лейтенант. Слабо горел ночник под потолком каюты. Осторожно я вышел и прикрыл дверь.

Свет в коридоре горел ярче, в трюме, там, где стоят аккумуляторные батареи второго отсека, слышался шум. Из вентиляции шел холодный воздух. Бортовая качка бросала от одной стороны коридора к другой.

– Всплыли для зарядки аккумуляторных батарей, – подумал я и взглянул на циферблат часов, размеченных на 24 часа. Так и есть, сейчас глубокая ночь, второй час ночи. Слышно, как чуть-чуть вибрирует лодка от работающих дизелей.

– Скорее бы встали носом к волне, а то синяки придется считать по утру, – в голове вертелась эта мысль. Я почувствовал, как бортовая качка стала уменьшаться и появилась килевая. Нос субмарины то плавно опускался вниз, то поднимался, следуя профилю волны. Подойдя к проему в палубе, я присел и позвал электрика, который следил за состоянием батарей во время зарядки аккумуляторов:

– Колпаков, как дела?

Из глубины трюма послышался знакомый голос:

– Все нормально, товарищ старший лейтенант, заряжаемся.

– Я пойду на мостик, все равно не усну, – сказал я в проем палубы. Послышалось:

– Хорошо, товарищ старший лейтенант.

Я заглянул в каюту, взял альпак (Прим. – теплая меховая куртка-реглан с капюшоном. В данном случае с кожаным верхом. Бывают альпаки с водоотталкивающим материалом поверх овчины). Стараясь удержать равновесие, потому что килевая качка увеличивалась, я прошел через весь коридор и открыл межотсечную переборку. Привычным движением перебросил тело через высокий комингс (Прим. – порог на кораблях) круглой двери, и оказался в центральном посту. У переговорного устройства стоял командир БЧ-5 (электро-механическая часть), капитан 3 ранга, и отдавал команды своим многочисленным подчиненным во всех отсеках лодки. Ощущалось, как через верхне-рубочный люк внутрь лодки затягивается воздух, что бывает при работающих дизелях. На этот раз периодически вместе с воздухом на палубу отсека обрушивались брызги от волн, через которые шла подводная лодка в надводном положении. Сейчас дизеля дают не только ход субмарине, но и вращают генераторы, вырабатывающие электрический ток, который идет на зарядку большого числа аккумуляторных батарей во втором и четвертом отсеках. По своим боевым местам стояли еще несколько матросов и старшин в центральном посту. Из своей каморки выглянул «штурманенок», как называли этого старшего лейтенанта на лодке, так как он был из штурманской боевой части и сейчас следил за курсом подводной лодке.

– Что, доктор, не спится? – приветливо спросил командир БЧ-5. Вот ему точно не спалось и уже не первую ночь, так как только по ночам происходила зарядка аккумуляторов. Потом он находил возможность вздремнуть в течение дня, доверяя своему командиру движения, тоже старшему лейтенанту. Все старшие лейтенанты пришли служить на эту подводную лодку в один год, все по очереди устраивали «прописку» в экипаже, угощая офицеров своей лодки в ресторане. Как и я – все это вспомнилось в одно мгновенье, пока я думал, что ответить своему хорошему старшему товарищу, капитану 3 ранга. Он вообще был хороший мужик, этот представитель горного аула в Дагестане. Он рассказывал, как попал служить во флот, да еще на подводную лодку, во время наших с ним посиделок в его персональной каюте в четвертом отсеке. Только командир, старпом, замполит и механик имели отдельные каюты на подводной лодке этого проекта.

– Да, качает, того и гляди упадешь с верхней полки. Пойду проветрюсь, – дружелюбно ответил я и взялся за поручни трапа, ведущего вначале в боевую рубку, а потом на мостик субмарины.

– Давай, давай, проветрись. Только качает и там, сказал механик и отдал очередную команду подчиненным.

Я стал подниматься по вертикальному трапу, преодолевая встречный поток воздуха. Когда моя голова появилась из верхне-рубочного люка, я доложил:

– Старший лейтенант такой-то… Прошу разрешения подняться на мостик?

В этот момент на меня обрушилась очередная порция воды, и, видимо, стоящие на мостике вахтенные в это время укрылись от набегающей волны, потому что голос командира раздался с опозданием:

– А, доктор. Не спится? Поднимайся – разрешил командир, капитан 2 ранга. Он всегда был на мостике, когда подводная лодки шла в надводном положении и ситуация могла измениться в любой момент. По поверхности плавало намного больше транспортных средств, чем под водой. Из-за шума шторма акустика мало помогала, надо было вести визуальное наблюдение. Недаром еще один человек был на мостике – сигнальщик, старшина 2 статьи.

На площадках, где стоял командир и вахтенный офицер ( им сейчас был старпом, капитан 3 ранга) было мало места. Оба были в толстых альпаках, с надвинутыми на голову капюшонах. Им еще требовалось периодически укрываться от волн, набегающих на лодку и обрушивающихся на рубку миллиардами брызг, так что я встал рядом с рулевым под козырьком ограждения рубки. Передо мной через иллюминатор был острый форштевень лодки, который рассекал морские воды. Вот нос стал подниматься на большой волне, чтобы обрушиться всем весом, пройдя гребень её. Вот, уже нос покатился куда-то вниз с волны, чтобы зарыться в очередную. На этот раз она была удивительно крутой и лодка не смогла забраться на неё, а врезалась внутрь. Огромная масса волны, весом в десятки тонн, обрушилась на лодку, что та ощутимо стала опускаться в пучину. Командир и старпом еле успели скрыться за козырьком рубки, и волна лишь осыпала их множеством брызг. А часть волны стала падать вниз, через люк, на палубу центрального поста и потом стекать в трюм. Раздался голос старпома:

– Ну и шторм сегодня, товарищ командир. Давно такого не было.

Командир промолчал. Видимо, ему уже приходилось бывать в таких штормах. Уже давно служит на лодках, перед этим командовал лодкой, относящейся к 613 проекту, средней, или как её называли «Эской». А проект 611 относится к большим лодкам, у неё и вооружение больше и возможности лучше. Но не намного. То ли дело атомоходы.

Да, стоять вахту на мостике идущей в надводном положении подводной лодки не только тяжело, но и опасно. Каждый на мостике привязывается ремнем к поручню, чтобы не смыло за борт. Причем длина этого ремня должна учитывать все – рост офицера, способность его укрыться за козырьком и не удариться в случае чего о выступающие части рубки субмарины. Я знал о случае гибели во время шторма вахтенного офицера, который что-то не учел и ударился головой о репитер гирокомпаса на мостике. Погиб от черепно-мозговой травмы.

Я вспомнил, как однажды наша лодка заходила в базу, где у пирсов стояли атомные, торпедные, как их тогда называли, подводные лодки. Огромные, наша лодка казалась игрушечной по сравнению с ними. А ракетные атомоходы еще больше. Наши торпедисты шутили – в такую громилу попасть проще. На самом деле попасть торпедой можно в любую лодку и надводный корабль – современные торпеды самонаводящиеся. По звуку, по магнитному полю противника выбирают правильную траекторию и глубины хода. Но на атомных лодках несравненно лучше были условия службы. Атомный реактор вырабатывал столько электроэнергии, что его хватало на обеспечение быстрого хода под водой сколь угодно долго, на регенерацию воздуха, опреснение морской воды, другие виды работ. По крайней мере, так экономить пресную воду, как экономим её мы, им не приходится. Я уже забыл, когда умывал лицо водой, только обтирал ваткой со спиртом, как и все остальные члены экипажа. А сейчас воды хватало. Правда, морской, соленой.

Раздался голос командира:

– Старпом, я вниз. Принимай командование!

– Есть, товарищ командир, – раздался голос старпома.

Я обернулся и увидел, как командир в своем альпаке, теплых кожаных брюках и сапогах на меху спустился с площадки, на которой стоял, и полез в люк, периодически обливаемый забортной водой от накатываемых на лодку волн. У меня была такая же одежда, как и у командира и старпома, но сейчас я не одел ни брюки, ни сапоги, только кожаный с овчинной подкладкой альпак.

Шторм продолжался. Волны по-прежнему с неистовой силой бросали нашу субмарину то вверх, то вниз, постоянно накатываясь на корпус лодки и рубку. Даже стало укачивать от такого монотонного движения вверх-вниз. Но такая монотонность будет продолжаться еще несколько часов, пока уровень заряда в аккумуляторах не достигнет оптимального.

– Доктор, составь компанию, – вывел меня из задумчивости и полудремы голос старпома.

– Есть, товарищ капитан 3 ранга, – сказал я и стал взбираться на площадку, на которой не так давно стоял командир. Моя голова показалась над козырьком рубки и лицо сразу ударили брызги. В рот попала соленая вода.

– Привяжись, – старпом протянул мне ремень, которым вахтенные на мостике привязывались во время шторма. Я выполнил приказ, мне моя жизнь еще не надоела. Тем более что очередная волна показала, что она хочет смыть меня за борт и сбросить с площадки. Но ей это не удалось.

– Слушай, доктор. Все хочу у тебя спросить – откуда у тебя такой альпак? Его ведь только тем, кто вахту несет на мостике, выдают. Да еще с теплыми брюками и сапогами, – спросил меня старпом.

Я засмеялся и ответил:

– Вы разве забыли, сколько медицинского спирта у меня на борту? Я ведь не раз уже угощал им по вашей просьбе. Так неужели я не смогу сэкономить какое-то количество? А у нас на бербазе (Прим.– береговая база) за бутылку спирта и банку тараньки (Прим. – черноморская вобла) все что угодно можно достать. Вот я и достал.

– Ну ты и жох, доктор. А медицинский спирт слишком мягкий. Технический привычней.

Мы опять одновременно спрятались под козырек, укрываясь от очередной волны. Да, простоять четыре часа вахты, ежеминутно прячась от волн, трудно. Да еще всматриваясь в море, чтобы вовремя увидеть другое судно и отвернуть, если есть опасность столкновения. И хотя вахту на мостике несет сигнальщик, все равно вся ответственность лежит на вахтенном офицере. Ведь недаром командир сказал старпому, что передает ему командование. Все это уже давно записано в вахтенном журнале.

Я представил себе, как бросает надводный корабль в такой шторм. Парусность у них большая, и не спрячешься под водой. И хотя я не бывал на надводном корабле в шторм, но не раз слышал от своих коллег, служащих на надводных кораблях, что они ощущают. Даже принять пищу проблема. А мы всегда можем погрузиться и поесть в нормальных условиях. Уже на 30 метрах качает не так сильно, а уж на 50 и подавно. Так что нам не приходилось ловить тарелки, расползающиеся по столу. Да и придя с моря, не болтаемся на рейде, а сразу к пирсу. Вахта – на лодке, остальные в казарму, а офицеры по домам.

В этот момент лодка так глубоко нырнула с гребня волны, что обнажилась корма и раздался свист крутящихся с огромной скоростью винтов субмарины, оказавшихся в воздухе. Так что это свист на какое-то мгновение перекрыл грохот морских волн. Я представил, как сейчас трудно придется и командиру БЧ-5, и особенно электрикам у аккумуляторов. Ведь произошел скачок напряжения, и теперь надо разбираться, не вышли ли из строя батареи. В том числе и в моем втором отсеке. Надо быть там. Я обратился к старпому:

– Разрешите вниз, в свой отсек.

Старпом, прекрасно во всем ориентирующийся, сказал:

– Давай, доктор. Разбирайся в отсеке.

Я, поливаемый льющейся в лодку забортной водой, быстро скатился по поручням вниз. Там уже кипела работа, механик отдавал команды, чтобы электрики в отсеках не дремали и разбирались в обстановке. И я проследовал в свой второй отсек. Заглянул в трюм:

– Как у тебя, Колпаков?

– Разбираюсь. Пока вроде все в норме.

Я понял, что проголодался. Поэтому зашел в кают-компанию, находящуюся здесь же, во втором отсеке, которая в экстренных случаях является операционной, и заглянул в холодильник. Там было что пожевать из оставшегося от вечернего чая.

– Жизнь-то налаживаемся, – подумал я.

И даже вроде как качка не такая сильная была, хотя шторм наверху продолжал бушевать.

Условия службы на подводной лодке

Меня надоумил рассказать об условиях службы на дизельных подводных лодках мой коллега-врач, который написал мне в «Одноклассниках»: «Прочитал про бухту Улисс. В 1977 году проходил там практику от Военно-морской кафедры три недели, жил в медчасти, один день плавал на подводной лодке (дизельной) с погружением. Впечатления ужасные, дышать невозможно, голова кругом, подушки обвертывают газетами, это офицеры, у рядовых вообще адские условия. Рассказывали, как одна подводная лодка ходила 15 месяцев в Мировом океане, несколько самоубийств. При миллиардных затратах на вооружение экономили на удобствах для людей»

Вот такое впечатление произвело на молодого человека пребывание всего один день на подводной лодке, что он через много лет с содроганием пишет об этом. И главное, что ничуть не сгущает краски. Все так и было в те годы. Но прежде чем перейти к рассказу о современных подводных лодках, где совсем не такие условия, давайте вернемся назад, ко времени появления подплава. Первые люди, которые погружались на допотопных «потаенных судах», рисковали намного больше, чем моряки 60-70 годов ХХ века. Развитие подводных лодок продолжалось долгие годы, но даже в начале уже прошлого века, в период Первой мировой войны, когда подводные лодки показали себя как грозное оружие на море, они были не немного совершеннее первых субмарин, было много отказов техники, да и плавали они неглубоко.

Считается, что самые совершенные подводные лодки во время Второй мировой войны были у Германии. Какие они были, можно увидеть в знаменитом фильме «Подводная лодка», снятом немцами в 1981 году. Там можно увидеть быт экипажа и действия его в экстремальных ситуациях, когда для того, чтобы лодка быстрее ушла на глубину, экипаж бежал сломя голову из кормы в нос. Можно увидеть, где хранился провиант, и как принимали пищу все – и офицеры, и матросы. Если бы это увидел мой впечатлительный коллега, интересно, что бы он написал? Видимо, посоветовал Гитлеру вместо 1000 подводных лодок с такими условиями обитания выпустить со стапелей вдвое меньше, но с каютами для всех членов экипажа, кондиционерами и т.д. Все это можно увидеть в американском фильме «Операция нижняя юбка» про американскую подводную лодку в теплых водах Тихого океана во время Второй мировой войны. Там есть все – и чистое белье, и отдельные каюты, и кондиционеры, и душ, и вкусная еда. Нет только одного – потопленных судов противника. А вот немцы во время войны при отсутствии элементарных бытовых удобств потопили огромное количество судов союзников, и это несмотря на всю мощь объединенных флотов США и Англии. Потому что на лодке главное не бытовые условия, а возможность выполнять задачи, поставленные перед экипажем, в первую очередь топить корабли противника, а на современных лодках и поражать баллистическими и крылатыми ракетами военные объекты на территории противника.

Но вернемся к тому, с чего начался разговор – к бытовым условиям на субмаринах тех лет, когда я проходил службу – в начале 70-х годов. Я три года службы постоянно носил кожаные перчатки, снимая их только во время обеда, удовлетворения физиологических потребностей и сна. Спросите, почему? На дизельных, а вернее, дизель-электрических подводных лодках, которые уместно было называть «ныряющими», обеспечивает все потребности корабля несколько дизелей для хода и выработки электроэнергии. Кто-нибудь видел дизель без потеков? Я – нет. Даже японские и немецкие дизельные автомобили 80-90-х лет имеют потеки масла на двигателе и специфический запах дизельного топлива. Но там мощность двигателя около 100-150 л.с., а у подводной лодки 2-3 дизеля по 1500-2000 л.с. И обычно на всех дизелях есть потеки и топлива, и масла. Его вытирают мотористы ветошью, держа в её в руках, от этого руки становятся маслянистыми. Пресной воды на лодках большой дефицит, руки мыть нечем. Ветоши чистой тоже не хватает. Да еще если матросу приспичит по большой или малой нужде в туалет, мыть руки ему некогда. Вот и получается, что все кремальеры межотсечных дверей, всевозможные поручни и т.д. тоже маслянистые, и даже я, доктор, не имеющий никакого отношения к двигателям, буду иметь руки, покрытие тонким слоем масла или топлива. Для предотвращения этого мои руки были в перчатках. Кроме этого, вся моя повседневная одежда со временем приобрела характерный запах машинного масла. Так что моряка-подводника можно было определить и по запаху.

Подводная лодка, на которой мне довелось служить, сошла со стапеля в начале 50-х годов. Примерно такой срок эксплуатации, около 15 лет, имело большинство подводных лодок, базирующихся в бухте Малый Улисс под Владивостоком. Только лодки 641 проекта были моложе, но условия обитания в них мало чем отличались. Наша лодка долгие годы несла службу на Северном флоте, потом Северным морским путем была перебазирована на Камчатку, а потом пришла на капитальный ремонт во Владивосток. Именно в завершающей стадии ремонта я был направлен на неё служить. Во время ремонта во втором отсеке был установлен кондиционер, но сказать, что он очень помогал в жаркое время в подводном положении, я бы не сказал.

Как я уже упомянул, на всех кораблях советского флота основное внимание уделялось размещению вооружения и других приборов, помогающих успешно выполнить боевой приказ. Поэтому на весь экипаж не были предусмотрены спальные места, лишь на 2/3. Почему? Просто 1/3 экипажа в море несла вахту, и потом шла отдыхать на еще теплую койку после вставшего с неё следующего вахтенного. Мне, как начальнику медицинской службы, на родной подводной лодке 611 проекта, так называемой большой океанской, было место, а вот трем офицерам, командирам групп штурманской, торпедной и движения, спать приходилось там где найдут место на лодке. Отдельные каюты были только у командира лодки, старшего помощника, командира БЧ-5 и замполит делил свою каюту с помощником командира лодки. Со мной в одной каюте спали командиры БЧ-1 (штурман), БЧ-3 (торпедист), БЧ-4 РТС (связь и акустика). А вот на дизельных подводных лодках 613 проекта, так называемых средних, врач спал в кают-компании, где он вел прием больных и в случае нужды, разворачивал операционную. На крейсерских ракетных лодках 619 и 651 проектов у врача была отдельная каюта и медицинский отсек.

Но наличие своей койки еще не гарантировало хорошего сна. Почему, попытаюсь объяснить. Во-первых, койка довольно узкая, как все на подводной лодке. Особенно если спать в ней, не раздеваясь, что обычно делалось в зимних условиях. Во-вторых, днем подводная лодка идет в подводном положении, а на ночь всплывает, чтобы зарядить аккумуляторные батареи. А на море не так часто отсутствуют волны, а иногда они бывают очень большими. Так что бывает и килевая качка, и боковая, тем более что сигарообразный корпус подводной лодки очень валкий на боковой волне. И чтобы не упасть со второй полки в каюте, я упирался левым плечом в машинку клапана вентиляции, а с другой стороны была переборки каюты, за которой был коридор второго отсека. В третьих, во время зарядки аккумуляторных батарей выделяется водород, и лодка активно вентилируется, особенно второй и четвертый отсеки, где как раз в трюме и располагаются эти батареи. И зимой к концу зарядки в отсеках лодки вполне зимняя температура, немного выше нуля градусов. Спать в таких условиях с комфортом было невозможно, поэтому я большую часть ночи проводил на мостике, наблюдая, как волны накатывают на корпус лодки. Но все это я описал в рассказе «Шторм», поэтому повторяться не буду.

Недосып ночью я старался компенсировать дневным сном, предпочитая для этого свободную койку в шестом отсеке, между переборкой и мирно гудящим электродвигателем. Там было не очень шумно, и в подводном положении качки на глубине не было.

Вообще на дизельной подводной лодке койки крепились, где только можно. И над торпедами, лежащими на стеллажах, и над различными двигателями, и между ними. А некоторые матросы, бросив матрац между торпедами, умудрялись спать и там. По утрам, делая обход на подводной лодке, я видел спящих матросов в самых необычных местах и необычных позах.

Ночной отдых и сон очень важен для поддержания здоровья моряков, поэтому на флоте большой популярностью пользуется так называемый «адмиральский час», особенно в то время, когда лодка не в море, а стоит у причала. Тогда после обеда весь экипаж, кроме вахтенных, идет в казарму и почти два часа предпочитает спать на своих койках. Вот в казарме эти койки есть на весь личный, кроме офицеров и мичманов, которые спят на койках матросов, стоящих на вахте.

Конечно, самые тяжелые условия были во время выходов в море для отработки задач боевой подготовки в зимнее время. Это и шторма, и холодная погода над морем. И большие перепады температуры внутри корпуса лодки. То жара, когда лодка длительное время находится под водой, да еще подключаются пластины регенерации воздуха, которые сами выделяют тепло. В это время хочется разоблачиться от теплой одежды, в основном трико, которые надевали матросы вместо кальсон. Но лодка всплывала, начинала вентилироваться и температура в отсеках падала. Тут недолго и до простудных заболеваний. Но хочу сказать, что в подплав брали только физически здоровых людей, так что особо серьезных случаев простудных заболеваний в моей практике на лодке не было. Но вот провалы в проведении медицинских осмотров в призывных комиссиях встречались, и не раз. Наиболее запомнившийся мне случай призыва на службу в подводных флот молодого человека с отсутствием 11 зубов в полости рта, в то время, как по действующему в то время приказу человек в отсутствием 6 зубов уже не мог попасть в подплав. Этот матрос шутил: «У других между зубами мясо застревает, а у меня косточки от компота». Я подготовил документы, и парня списали на берег.

Наиболее холодными отсеками в зимнее время были первый и последний, седьмой. Эти отсеки назывались торпедными, и первый отсек был самый большой по кубатуре. Вдоль бортов на стеллажах лежали длинные сигары 533 мм диаметром – торпеды. Над ними висели койки личного состава. Никаких механизмов в этом отсеке не было, только немногочисленный личный состав. Примерно так же было и в седьмом отсеке, только там запасных торпед на стеллажах не было, они покоились в трубах 4-х кормовых торпедных аппаратов. Но зато было много коек личного состава. Так что нагреть внутреннее пространство отсека было нечем.

Второй отсек назывался аккумуляторным, потому что в трюме отсека располагались аккумуляторные батареи, которые обеспечивали ход лодки в подводном положении. А вот на палубе отсека были офицерская кают-компания, каюты для офицеров и каюта для старшин и мичманов. Командиром этого отсека считался начальник медицинской службы подводной лодки, для которого кают-компания была рабочим местом. Именно в ней разворачивалась операционная, поэтому над столом висели не обычные, а бестеневые лампы. В подводном положении отсек был теплый, но вот при зарядке аккумуляторов в нем становилось холодно из-за усиленной вентиляции. В этом отсеке был душевая с умывальником.

Но самым теплым на нашей лодке был шестой отсек, где были установлены 3 электродвигателя, которые давали ход субмарине в подводном положении, и при швартовке в надводном положении, так как дизели заднего хода не имели. Личного состава в этом отсеке было не очень много, висели многочисленные койки, на одной из которых я любил поспать. В этом отсеке были и гальюн, (Прим. – туалет на кораблях) но о туалетах у нас речь пойдет позже.

А вот пятый отсек хоть и был весьма теплым, но и самым шумным и загазованным. Три дизеля мощностью в 2000 л.с. сил каждый гремели очень сильно, в процессе эксплуатации со временем между прокладками масляных колец появлялись щели, и потеки масла и выхлопные газы всегда присутствовали в этот отсеке. В нем были самым маслянистым на ощупь все механизмы, вентили, трубопроводы и т.п.

В четвертом отсеке в трюме были аккумуляторные батареи, а на палубе были рубки радиста и гидроакустика, камбуз, (Прим. – кухня на всех судах), каюта командира БЧ-5, кубрики старшин и личного состава. Как и второй отсек, он усиленно вентилировался во время зарядки аккумуляторных батарей со всеми вытекающими из этого последствиями.

Главным для всей подводной лодки является третий, или центральный отсек. Здесь сосредоточены все рычаги управления подводной лодкой, поэтому во время боевой тревоги в нем оказывается немало офицеров, мичманов, старшин и матросов. Они располагаются на трех уровнях – в боевой рубке, на палубе и в трюме. В надводном положении через этот отсек идёт воздух по всем отсекам через открытый верхе-рубочный люк. Однажды мне довелось плавать на подводной лодке радиолокационного надзора, которая имела повреждение прочного корпуса и не могла погружаться. Почти неделю был шторм, и через верхне-рубочный люк в третий отсек попадало огромное количество забортной воды, которую еле успевали откачивать насосы подводной лодки.

Питание во время выходов в море организовано по нормативам морского автономного пайка из расчета 4,5 рубля в сутки на человека. В него входят и некоторые деликатесы, например языки, сосиски, копченые колбасы, всевозможные компоты, обязательно 15 граммовая плитка шоколада. В море офицеры положено пить по 80 граммов сухого вина, а матросам и старшинам по 180 граммов сока. Питание трехразовое плюс вечерний чай в 22 часа. Полная автономность нашей субмарины была 90 суток, но обычно на такой срок лодки не выходили. Чаще это были 60 суток. Представляете, сколько необходимо места, чтобы загрузить в лодку провианта на 60 суток для 70 человек экипажа? Было парочка кладовок, плюс один большой холодильник в трюме, куда грузили часть продуктов, наиболее дефицитных. А многие коробки и ящики с провиантом хранились под койками в отсеках. Но такого, как показано в немецком фильме «Подводная лодка», где мясные туши весели у подволоков отсеков, на наших лодках я не видел. В каждом отсеке был металлический ящик с аварийным продуктовым запасом, который должен быть укомплектован в соответствии с приказом Министерства обороны. Но обычно в него не докладывали кое-какие продукты, так как нерадивые матросы вытаскивали из него шоколад и некоторые другие деликатесы, хотя ящик и закрывался на ключ.

В отличие от надводных кораблей, где прием пиши в штормовую погоду сродни небольшому подвигу, подводники всегда могли погрузиться на это время, и поесть без качки, не ловя свои тарелки, расползающиеся по столу. Так что у нас обычно было и жидкое первое блюдо, чего были лишены надводники в штормовую погоду. Но вот приготовление тех же жидких блюд на камбузе лодки, идущей в надводном положении в шторм, представляло известные трудности. Однажды наш основной кок (Прим. – повар на судах) был в отпуске, и кашеварил его помощник. Он не очень хорошо переносил качку и его периодически рвало. Для сбора рвотных масс он ставил небольшой котелок, а рядом был огромный котел с приготовляемым на весь экипаж первым блюдом. Я в таких случаях волновался, как бы он не перепутал емкости. Но ничего, обошлось.

Водоснабжение на дизельных подводных лодках было весьма скудное. Зимой это не так сказывалось, а вот летом очень. Особенно трудно было во время «автономки» (Прим. – боевая служба в открытом океане, которая обычно продолжалась в течение двух месяцев) в жаркое время года, да еще в теплых водах течения Курасиво. Весь световой день подводная лодка находилась под водой, температура в отсеках доходила до 40, а иногда и 45 градусов, восстановить водно-солевой баланс было весьма трудно, так как принимаемые экипажем соки не утоляли жажду. Особенно сладкие, поэтому к концу похода у нас не осталось ни одной банки томатного сока, который в обычных условиях не очень и пили. Все два месяца похода, при интенсивном потении, и при наличии маслянистых выделений от дизелей, от гнойничковых заболеваний на коже спасали, и то частично, ежедневные обтирания спиртом открытых частей тела. Чтобы спирт не употребляли внутрь, все это делалось под моим контролем, а ватки собирались в бикс, и потом сжигались на верхней надстройке.

Вся вода, которую употребляет экипаж, идет на приготовление пищи и помывку лица, находится в специальной цистерне. Когда наша лодка ремонтировалась, подверглась частичному ремонту и эта цистерна. Поэтому перед тем, как её наполнить питьевой водой, её надо было продезинфицировать хлоркой. В цистерну закачали воду, поместили раствор хлорки, выдержали определенную экспозицию, и потом всю воду из цистерны сжатым воздухом выдавили в море. Снова закачали воду, и снова выдавили. Необходимо было добиться, чтобы вода не пахла хлоркой, но нас торопили с выходом на ходовые испытания, и командир решил, что небольшое содержание хлорки в воде не повредит организму, но вот запах хлорки явственно ощущался в чае или кофе какой-то период, пока в цистерну не была закачена новая порция питьевой воды.

Отдельного рассказа требует удовлетворение физиологических потребности человека, т.е. большой и малой нужды. Для этих целей на нашей подводной лодке с 70 человек экипажа имелось два гальюна – в третьем отсеке, т.е. в центральном посту, и в шестом. Как правило, они закрывались во время кратковременных выходов подводной лодки. Вы можете представить, какой запах будет стоять в посту, где осуществляется управление подводной лодкой, если гальюн посетят человек 30-40 экипажа по большой нужде? Поэтому для этих целей существовал гальюн тира «сортир» в ограждении боевой рубки. (Прим. – боевая рубка является элементом прочного корпуса, весьма ограниченного объема. Все, что мы называем рубкой на фотографиях над корпусом лодки, является ограждением и боевой рубки, и выдвижных устройств, а иногда и ракетных шахт. Там располагается и мостик, а на дизельных лодках и гальюн, являющийся выгородкой с отверстием внизу. При погружении лодки все «добро» смывается забортной водой).

Но и пользование гальюнами внутри лодки требовало некоторых навыков. Сам унитаз ничем не отличается от такового в наших квартирах, но скорее, в вагонах поезда. Смыв осуществляется как обычно. Потом накопившееся за какое-то время «добро» из специальной ёмкости сжатым воздухом выбрасывается наружу. Иногда в этой ёмкости остается избыточное давление, и когда неумелый матрос смывает свое «добро», оно летит не в ёмкость, а ему в физиономию. Можете представить вид такого «засранца»? Для профилактики этого есть специальный клапан, который необходимо нажать перед смывом.

Как видите, уважаемые читатели, каким-то комфортом на подводных лодках времен Первом и Второй мировой войн не пахло. И пока субмарины не получили атомные реакторы и не превратились из «ныряющих» в настоящие подводные лодки, так и было. Правда, справедливости надо сказать, что на американских лодках периода Второй мировой войны хватало комфорта. Их лодки при одинаковом количестве вооружения имели примерно в два раза больше водоизмещение, и разместить дополнительное оборудование в них не было проблемой. Первые атомоходы во многом повторяли конструкцию своих дизельных собратьев, с тем же минимумов удобств для экипажа. Но с ростом водоизмещения субмарин появлялись возможности создать удобства для личного состава, типа отдельных коек, кабинетов психологической разгрузки, небольшого тренажерного зала. А на подводной лодке 945 проекта типа «Акула» по нашей квалификации или «Тайфун» по квалификации НАТО, самой большой в мире, есть даже небольшая сауна с небольшим бассейном. И пресной воды, которая получается на самой подводной лодке с помощью опреснителей, достаточно для всевозможных нужд, в том числе и для помывки всего экипажа. Дизельного топлива, масла на поручнях уже давно нет. Так что не только боевые возможности современных субмарин значительно выросли, но и улучшились условия обитания экипажей, проводящих в море очень длительное время, с огромной ответственностью по защите рубежей своей страны. Независимо, какой – России, США, Франции, Англии, Китая, Индии, – ибо только эти страны имеют на вооружении атомные подводные лодки.

На рейде

День начинался, как и два предыдущих. Наша старенькая субмарина болталась на рейде в проливе Босфор Восточный (Прим. – пролив, отделяющий остров Русский от материка районе в Владивостока), мерно покачиваясь своим узким, сигарообразным корпусом на волнах от проходящих мимо судов. Был апрель 1972 года, и подводная лодка Б-62 завершала сдачу задач боевой подготовки после длительного капитального ремонта. Как обычно, после пробуждения я понялся на мостик, чтобы подышать свежим воздухом, спросив разрешения у вахтенного офицера, старшего лейтенанта Зуба. Я не курил, поэтому остро чувствовал запах сигаретного дыма из ограждения рубки, где наслаждались своей пагубной привычкой несколько матросов и старшин.

– Что это за тяга такая к куреву, все прекрасно знают, что это яд, и для легких, и для сосудов, и рак может быть от курения? – думал я, поглядывая на людей, жадно затягивающихся дымом. Вспомнилось, как однажды нам пришлось выйти в море по тревоге, и почти никто из матросов не успел запастись сигаретами или папиросами. Так заядлые курильщики нашли выход – стали курить чай из пачек, который находился в ящиках с аварийным запасом продуктов. Пришлось дать команду, чтобы все вахтенные офицеры требовали показать, что курит человек на мостике, и если это была самокрутка, безжалостно отбирать, и гнать такого курильщика вниз. И мой неприкосновенный запас в виде пачки сигарет, которая всегда было в моем портфеле наряду с бритвенными принадлежностями, нижним бельем и книгами, постепенно исчез, так как пришлось давать по одной сигарете особо страдающим заядлым курильщикам из числа офицеров.

Я огляделся вокруг. Впереди и по корме стояли на якоре несколько торговых судов, дожидаясь, когда им разрешать подойти к причальной стенке, чтобы разгрузиться или, наоборот, загрузить свои трюмы всякими товарами. Вдали виднелся Владивосток, но лишь частями были видны дома на сопках, на мысах Эгершельд и Чуркина. А где-то правее был вход в бухту Улисс, где была береговая база 19-й бригады подводных лодок Тихоокеанского флота, куда была приписана наша субмарина. Все сопки, окружающие город, были одинакового серого цвета, листья на деревьях еще не распустились.

До нашей базы было полчаса хода, но командир предпочитал останавливаться после сдачи очередной задачи на рейде, стоя на якоре, чтобы экипаж оставался в тонусе, неслись вахты, как положено в море. Я вспомнил, как вот так же на якоре мы стояли недалеко от острова Путятин во время заводских ходовых испытаний. Ходить в бухту Золотой Рог, где в 178 заводе стояла наша лодка, было далеко, и командир предпочитал останавливаться на ночь на якоре у острова. А на самом острове был рыбзавод, и туда заходили рыболовные траулеры с рыбой на борту, чтобы выгрузиться. Мы семафорили им, чтобы они подходили к борту, и интересовались, какая рыба есть на борту, и есть ли крабы. И если было то и другое, брали энное количество и рыбы, и крабов в обмен на спирт. Тут же наверх с каждого отсека вызывались матросы, которые чистили рыбу, крабов и потом относили на камбуз. И на вечерний чай для офицеров были крабы, а матросы и старшины с аппетитом уплетали свежую морскую рыбу. Утром в первых лучах солнца корпус субмарины напоминал огромную рыбу из-за рыбьей чешуи, которая в большом количестве была на лодке. Но потом мы погружались, и при всплытии корпус лодки был как новый. Впрочем, он и был новым, после замены почти всего легкогокорпуса во время капитального ремонта.

На мостик поднялся заместитель командира по политической части, капитан-лейтенант Кудлаев, с которым у нас сложились очень теплые человеческие отношения. Это был настоящий комиссар, который все время был с личным составом, что-то объясняя, советуя, подсказывая. К нему охотно обращались все матросы, старшины, да и офицеры не чурались выслушать совет этого очень порядочного человека. Еще в первый месяц службы у нас с ним состоялся разговор, где он дал мне совет:

– Доктор, мы с тобой два офицера, которые не должны строго придерживаться субординации, относиться ко всем не как строгие офицеры, а как отцы-наставники. Для многих молодых матросов, оторванных от мамкиной юбки, тяжело бывает в первый год службы. Все ими командуют. И офицеры, и старшины, и особенно старослужащие-годки, «деды». И окружают его такие же матросы-первогодки. Кто даст ему совет, а то и сопли вытрет? Только ты и я. Расспроси, дай совет, узнай, кто родители, где они, часто ли матрос письма домой пишет. Ведь предки за него волнуются. Они же к тебе обращаются со своими болячками, травмами, ранами. Окажи помощь и поговори.

Я прислушался к совету своего старшего наставника, и через полгода на очередном комсомольском собрании вместо демобилизованного старшины меня избрали секретарем комсомольской организации нашей лодки. А недавно произошел случай, который позволил по этому поводу провести неплохую воспитательную работу среди комсомольцев, какими были все матросы, старшины, и молодые офицеры, пришедшие со мной почти одновременно служить на лодку. А случилось вот что.

Во время выхода в море вместо опытного штурманского электрика в боевой рубке поставили нести вахту молодого матроса, только что из учебного отряда. И когда лодка была на глубине, матрос заметил, что из-под верхне-рубочного люка капает вода. Откуда, почему? – терялся в догадках матрос. Спросить не у кого, он один в боевой рубке, покидать пост нельзя. И он решил потуже закрутить кремальеру люка. Вода капать перестала, и матрос был доволен своим действием. Но когда лодка всплыла, и командир попытался открыть люк, это ему не удалось. Еще бы, ведь на глубине на него давила сила, равная давлению на глубине, а это дополнительно одна атмосфера на каждые десять метров глубины. Матрос сознался, что он сделал. Лодке пришлось погрузить, отдать кремальеру и снова всплывать. И тогда люк открылся без особых усилий.

Конечно, матрос получил по полной от своего командира штурманской боевой части, но на ЧП должна реагировать и комсомольская организация.

– Как поступить? Пропесочить по комсомольской линии? Это мало что даст, он уже и так нахватал замечаний. Надо сделать так, чтобы было наглядно и поучительно для других, – думал я. И придумал. Решил посчитать, во сколько рублей обошлось государству это наше ненужное погружение. Взял у командира БЧ-5 все нужные мне сведения, у финансистов на базе узнал стоимость, все подчитал, и у меня получилось, что погружение и всплытие обошлось государственной казне в 900 рублей. И если учесть, что каждый матрос получал денежное довольствие в размере от 2,8 до 4,8 рублей в месяц, то этот матрос для погашения долга перед государством должен служить около 10 лет, не получая денежное довольствие. Вот такие цифры у меня получились. Интересные, правда? Вот с этим расчетами я и вышел на комсомольское собрание. И еще добавил, что это хорошо, что на лодке было достаточно и кислорода в отсеках, хватало электричества в аккумуляторных батареях, чтобы включить насосы и сжатым воздухом выдавить воду из балластных цистерн и всплыть. А если всего этого было в обрез, как на лодках во время войны, когда субмарины долгое время находились на грунте, чтобы обмануть противолодочные корабли противника. И повторить такой маневр на них не было бы возможности.

И многие матросы задумались о том, что не такие уж безобидные некоторые их действия, нарушающие установленные правила службы по действующим инструкциям и наставлениям. По крайней мере, именно в таком плане выступали другие офицеры-комсомольцы, и старшины команд из разных боевых частей, говоря о том, что мелочей на подводной лодке не бывает, от каждого зависит жизнь его товарищей и сослуживцев.

Но больше всего нас с Кудлаевым сблизил случай, произошедший месяца через три после начала моей службы на лодке. На нашей лодке, относящейся к классу большой, за продовольствие отвечал помощник командира лодки. У нас эта должность была вакантная. Вернее, её занимал проштрафившийся командир другой подводной лодки, который во время выхода на боевое дежурство попал в сети японского суденышка, и чуть было не утопил его. Был международный скандал, лодку вернули из похода, а командира сняли с должности. Чтобы он не так много потерял в денежном довольствии, пока утихнет скандал, а ему найдут подходящую должность, он числился у нас, и раз в месяц появлялся, чтобы получить деньги. Поэтому командир перед началом заводских испытаний, когда потребовалось обеспечить питанием в море и экипаж, и выходивших с нами в море рабочих завода, пригласил меня к себе и попросил взять на себя обеспечение продовольствием. Он пришел служить к нам со средней лодки 613 проекта, где за продовольствие по штату отвечает начальник медицинской службы. Я согласился, обеспечил составление необходимой заявки, проконтролировал погрузку в лодку необходимого количество провианта. И во время заводских испытаний командиру надоела тушенка, и он послал меня на базу за свежим мясом. Поплыл я на катере, который привозил какие-то запчасти для вышедших из строя во время испытаний механизмов. Я прибыл на базу, пошел в продсклад за мясом, где надо мной посмеялись. Оказалось, надо было вначале подать заявку по радиосвязи, мясо бы завезли, сейчас же на складе свежего мяса не было. Я вернулся на лодку не солоно хлебавши, и доложил о неудаче командиру в центральном посту. И тот обрушился на меня с криком за невыполнение его приказа, хотя в этом не было моей вины. Я молча развернулся, и ушел в свой, соседний с центральным, второй отсек. Мне было обидно. Мало того, что я по своей доброй воле взялся за обеспечение продуктами, так еще и получил публичный нагоняй от командира совершенно зря. Сел в кают-компании, которая и было моим рабочим местом во время похода. Здесь, в офицерской кают-компании проводились операции, оказывалась экстренная медицинская помощь при необходимости. Тут же за мной в кают-компанию зашел Кудлаев. Закрыл за собой сдвижную дверь и спросил:

– Вы почему ушли из центрального поста? Командир вас не отпускал. Вы нарушили устав!

Он впервые обращался ко мне на Вы, раньше только на Ты, я же был намного моложе его. Это говорило о серьезном отношении замполита к моему поступку. Но я решил не сдаваться, хотя знал, что, в общем, несознательно демонстративно покинул центральный пост. Поэтому ответил:

– А командир не нарушил устав, оскорбив меня при подчиненных? И совершенно зря, я ни в чем не виноват. Надо было мясо вначале заказать по радиосвязи, и лишь потом посылать меня за ним.

На этом наш разговор закончился. Замполит ушел. О чем уж он говорил с командиром, не знаю, но вечером в кают-компании командир, капитан 2 ранга, извинился передо мной, лейтенантом м/с, за грубость в присутствии подчиненных. Сказал, что был очень зол в тот момент, так как еще какой-то механизм сломался, и требовался заводской ремонт.

Кудлаев, появившийся на мостике, обратился ко мне.

– Доктор, почему на мостике курят при тебе? Это же вредно, ты же знаешь, – с хитрой усмешкой в глазах сказал замполит. Сам он не курил и не понимал, как можно так плохо относиться к своему организму, чтобы за свои кровные деньги еще травить себя.

– Товарищ капитан-лейтенант, не слушаются меня! – также с небольшой усмешкой ответил я, – по уставу я не могу запретить.

– Ну, так то по уставу. А как доктор и комсомольский вожак разве не можешь?

– Вообще-то как некурящий я подаю этим личный пример всем курякам. Но это же дело добровольное. Главное, чтобы чай не курили, это даже вреднее, чем табак! – продолжал отбиваться я.

– Ну, так вы хоть не в затяжку курите, – обратился Кудлаев к курильщикам, – Все меньше вреда будет.

– Товарищ капитан-лейтенант, так мы тогда демаскируем лодку, если весь дым в воздух будем выпускать, – ответил замполиту бойкий старшина 2 статьи Рогатин. И остальные матросы с сигаретами в зубах рассмеялись.

Вахтенный офицер Зуб увидел, как к нам приближается крейсер «Дмитрий Пожарский», большой артиллерийский корабль. Он взял в руки трубку внутренней громкой связи и произнес:

– Гидроакустик, классифицируйте шумы по левому борту!

Через некоторое время разбился голос гидроакустика:

– Слева по борту слышу шум винтов торпедолова. (Прим. – торпедолов по водоизмещению раз в 10-15 меньше крейсера, мощность двигателей и шум винтов намного меньше, чем у крейсера).

Старший лейтенант Зуб рассмеялся и приказал:

– Акустик, поднимитесь на мостик.

Через минуту из горловины люка появилась голова акустика.

– Поднимайся, поднимайся, посмотри на своего торпедолова, – со смешком сказал вахтенный офицер.

Акустик увидел проходящий мимо нас огромный крейсер и смущенно сказал:

– Товарищ старший лейтенант, я шум винтов крейсера слышал только в классе для занятий. Он не такой, как сейчас услышал. Теперь буду знать!

Пришло время завтрака, и моряки по одному стали спускаться в лоно подводной лодки. Спустились и мы с Кудлаевым, прошли в кают-компанию. Командир, капитан 2 ранга Сергиенко уже был за столом. Мы попросили у него разрешения сесть за стол, и тут же вестовой поставил перед нами стаканы с кофе. Причем он знал наши с Кудлаевым вкусы, потому что в моем стакане кофе был не очень крепкий. Кофе на завтрак было только во время выходов в море, в столовой береговой базы на завтрак был чай. Был еще хлеб, масло и сгущенное молоко. А вот в море завтрак был более разнообразный, на столе стояла посуда с нарезанной тонкими ломтиками копченой колбасой, сыром, печеньем. В другие дни на стол подавали язык или сосиски из банок, по размерам чуть больше тушенки. Конечно, не в банках, как вы сами понимаете.

За столом был и офицер из штаба бригады, посредник при сдаче задач боевой подготовки. Они разговаривали с командиром о плане на сегодняшний день. Он, как и все предыдущие, должен быть напряженным. Командование бригады торопило со сдачей всех задач боевой подготовки, мы должны были пополнить боевой состав кораблей первой линии флота к Первомаю.

Подводная лодка – очень сложное инженерное сооружение. Особенно сложны в изготовлении и обслуживании современные субмарины, которые идут с огромной скоростью на глубине, погружаются на большие глубины, имеют на вооружении баллистические и крылатые ракеты, торпеды. Чуть менее сложной была наша подводная лодка 611 проекта, из лодки именно этого проекта были запущены первые в мире баллистические ракеты как с надводного, так и с подводного положения. Сердцевиной любой лодки являет прочный корпус – цилиндр, сделанный из высокопрочной стали или титана, позволяющий выдерживать огромное давление на глубинах до 1000—1200 метров. Рабочая глубина у многих современных лодок 600 метров, где давление составляет 60 атмосфер. А подводная лодка «Комсомолец» погрузилась на глубину свыше километра. Лодки бывают однокорпусные, когда только один прочный корпус и все механизмы лодки внутри него. Бывают двухкорпусные, когда прочный корпус снаружи покрывается другим, из не очень прочного металла, и между корпусами расположены многие механизмы и цистерны (балластные, топливные и другие). А есть полуторакорпусные, где легкий корпус покрывает отдельные части прочного. Американские субмарины чаще именно полуторакорпусные, в вот наши подводные лодки обычно двухкорпусные.

Такой была и наша лодка 611 проекта. Я видел своими глазами, что за цистерны, разные трубы, механизмы располагаются между корпусами, когда лодка стояла в доке и на ней производились корпусные работы по замене сгнившего легкого корпуса. Матросы тоже принимали участие в ремонтных работах. В частности, специальными щетками-«шорошками» очищали ржавчину на внутренних стенках цистерн. Если мне не изменяет память, то по каждому борту лодки между прочным и легким корпусами было по десять цистерн. В некоторых их них на базе заливалось дизельное топливо, в другие питьевая вода, но большая часть цистерн предназначалась для приема в качестве балласта заборной воды, чтобы уйти под воду. В носу и корме лодки были цистерны, которые сообщались друг с другом, и они нужны были для того, чтобы лодка имела «ровный киль», т.е. не было дифферента на нос или корму. Перегоняя воду из носа в корму, механик, командир БЧ-5, таким образом дифферентовался, добиваясь «ровного киля». В балластных цистернах было несколько отверстий, через которые при погружении стравливался воздух, находившийся в них, и они заполнялись забортной водой. А при всплытии в цистерны накачивался воздух, выдавливая из них воду. И чем была больше глубина, на которой находилась лодка, тем выше должно быть давление воздуха. Поэтому в середине корпуса лодки были цистерны быстрого погружения, к которым были подведены трубы, по которым подавался воздух очень высокого давления, чтобы гарантированно осушить эти цистерны и лодка могла всплыть.

Для чего я это рассказываю, вы, уважаемый читатель, поймете из моего дальнейшего повествования. И пока продолжу рассказ об утре, которое лишь по счастливой случайности не стало последним для экипажа нашей подводной лодки.

После завтрака была объявлена подготовка корабля к бою и походу. Во время стоянки у пирса в береговой базы это называется «проворачивание оружия и техсредств», т.е. все вентили, рычаги и другие крутящиеся и двигающиеся детали приводятся в движение, чтобы они были всегда в рабочем состоянии. Морская вода – агрессивная среда, и чтобы не было ржавчины, окисления и других химических процессов, сказывающихся на готовности механизмов, их и проворачивают. Но в море тоже самое называется по другому – «подготовка корабля к бою и походу». Проводится это под командованием командира БЧ-5, электромеханической части. Все командиры отсеков находятся у динамиков громкой связи и дублируют для всех находящихся в отсеках матросов, старшин команды командира БЧ-5. Так было и в этот раз. Я, как командир 2-го отсека, находился у динамика. Все было как всегда. Но вот после одной из команды я услышал испуганный голос нашего механика, капитан-лейтенанте Сайпулаева, который выругался. Для него это было нехарактерно, до этого я ни разу не слышал, чтобы он сквернословил. Поэтому я решил, что случилось что-то неординарное, и выскочил в соседний, третий отсек, в центральный пост. И там увидел бледного командира БЧ-5.

– Что с тобой, Абдрахман? – совсем не по уставу обратился я к Сайпулаеву. Тот немного помолчал, приходя в себя, и потом произнес:

– Мы чуть сейчас не утонули.

– Как не утонули, почему? – не поверил я ему.

– А так. Я дал команду открыть клапан вентиляции цистерны быстрого погружения, там, в трюме центрального поста, трюмный, матрос первого года службы, доложил, что клапан открыт, а сам и не думал его открывать. А я дал в цистерну воздух высокого давления, около 200 атмосфер. И если бы не сработал аварийный клапан, разорвалась бы труба и, скорее всего, наша лодка развалилась бы на 2 части. И пошли бы на дно всем экипажем.

Теперь мне стала ясна и причина ругани на всю лодку по громкоговорящей связи. Сайпулаев продолжал:

– Слава Аллаху, что мы только из ремонта и аварийный клапан не закис, сработал штатно. А так бы точно пошли на корм рыбам. Не все, но многие.

И он нервно засмеялся. Не знаю, что он потом доложил командиру лодки и проверяющему из штаба по поводу ненормированной лексики, ведь трюмный был его подчиненный. Я представляю, сколько нарядов вне очереди получит этот бедолага, из-за которого чуть не погибли его товарищи из экипажа лодки, и в первую очередь он сам. А мне теперь есть что сказать на очередном комсомольском собрании. На этот раз повод будет намного серьезней, чем в прошлый раз.

Потом я верил словам официальных заключений о произошедших авариях на подводных лодках и надводных кораблях, когда говорили о человеческом факторе. Так чаще всего и было. И хотя в случае гибели часто это были предположения, но вполне обоснованные. Подводная лодка очень сложный механизм, и от каждого члена экипажа зависит, как он будет работать, как поведет себя в экстремальных ситуациях. И о своей ответственности перед сослуживцами должен каждый матрос, старшина, офицер субмарины. Все мы ходим по одной палубе, и обычно гибнет весь экипаж подводной лодки. (Прим. – на надводном корабле несколько палуб, и шансы на спасение выше у тех матросов и офицеров, кто на верхних палубах, чем у тех, кто в трюме)

P.S. В середине 2000-х годов были рассекречены некоторые документы Тихоокеанского флота, и я узнал, что 21 октября 1981 года подводная лодка С-178 проекта 613 после столкновения с рыболовецким судном «Рефрижератор-13» затонула примерно в том же месте, где на якоре стояла наша подводная лодка. В условиях вечернего времени в 19-30 в левый борт идущей в надводном положении подводной лодки врезалось рыболовецкое судно, которое нарушило все правила навигации – зашло в запрещенный район и не отвернуло, даже видя, что навстречу идет подводная лодка. Лодка получила пробоину в районе 6 отсека. Так как в это время большинство межотсечных дверей было открыто, разносили ужин, то вода через огромную пробоину хлынула сразу в 4-5-6 отсеки. Приняв 130 тонн воды, лодка затонула через 40 секунд на глубине 32 метра. Стоявших на мостике 11 человек, в том числе командира лодки, от удара выбросило в море. 7 человек из них подобрало рыболовецкое судно. В затопленных отсеках погибло сразу 18 человек, 4 загерметизировались в 7 отсеке, но выйти на поверхность они не смогли и погибли. Оставшиеся в живых 26 членов экипажа загерметизировались в двух первых носовых отсеках. Через полтора часа после столкновения, когда рыболовецкое судно сообщило о столкновении администрации порта, была объявлена тревога по флоту, и с рассветом 22 октября началась спасательная операция, которую возглавил начальник штаба флота. Во время спасательных мероприятий погибло еще 6 человек. Потом лодку подняли, извлекли из неё трупы погибших. Всего погибло 32 человека. Командир лодки и старпом «Рефрижератор-13», который стоял на вахте в момент столкновения, получили 10 лет заключения за то, что не предприняли никаких действий, чтобы избежать столкновения. А капитан рыболовного судна был осужден на 15 лет заключения за то, что покинул рулевую рубку, не убедившись в безопасности плавания в сложных условиях вблизи порта с его интенсивным судоходством. До сих пор оставшиеся в живых члены экипажа и родственники погибших 21 октября собираются во Владивостоке и поминают погибших. Когда я прочитал об этом, то сразу пришла мысль – а ведь на их месте могли быть мы на 9 лет раньше. И снова виной катастрофы мог быть человеческий фактор.

Торпеда

Весна 1972 года была первой, которую я встречал вдали от родных мест – в Приморье, городе Владивостоке. Причина была в том, что я был призван во флот после окончания Хабаровского медицинского института и стал доктором на подводной лодке. Прошедшая зима мне не понравилась – с частыми ветрами, гололедом на улицах города, к тому же расположенного на сопках. Так что я не раз падал, поскользнувшись, на этих склонах. А чтобы меньше мерзнуть на ветру, не стал укорачивать свою длинную, до середины голеней, шинель. Правда, начало зимы в городе я не застал, так как в это время наша лодка завершала капитальный ремонт, проходила заводские испытания, т.е. я очень часто был на выходах в море.

В конце 1971 года был подписан акт о завершении ремонта, и наша лодка перебазировалась на место постоянной дислокации – в бухту Малый Улисс. Начались другие испытания – ходовые, швартовые, сдача задач боевой подготовки. Мы постоянно выходили в море и выполняли предписываемые в руководящих документах действия. Командир нашей лодки, капитан 2 ранга Сергиенко, недавно принял лодку. До этого он служил в городе Советская Гавань, вернее, в Заветах Ильича, где базировалась бригады средних подводных лодок 613 проекта. А наша лодка, такая же дизель-электрическая, но 611 проекта, была больше по водоизмещению, с большим числом торпедных аппаратов и численностью экипажа. Поэтому командиру пришлось привыкать к большим габаритам лодки, что было не так просто. Однажды лодка почти час швартовалась во время сильного ветра, почти полностью разрядив аккумуляторные батареи. Но все это было позади, началась сдача задач боевой подготовки.

Бухта Улисс, которую условно разделили на две – Большой и Малый, в те годы являлась местом стоянки военных судов. В Большом Улиссе базировались бригады ракетных катеров и спасательных судов. А в Малом Улиссе стояли подводные лодки 19-й бригады 6 эскадры лодок ПЛО, т.е. противолодочных сил. Командир бригады – капитан 1 ранга Бекетов, а командир эскадры – контр-адмирал Сысоев, герой Советского Союза. Было несколько причалов, ремонтная база, здание штаба и столовой, казармы личного состава, складские помещения, лазарет, т.е. все необходимое для обслуживания подводных лодок, поддержания в боевой готовности, как кораблей, так и их экипажей. Флагманским врачом эскадры был полковник м/с Чистоклетов, который был известен еще и тем, что имел личный автомобиль «Волга» 24 модели, в те годы очень редкой. В нашей бригаде лишь еще один мичман со звучной фамилией Мироедов ездил на такой машине на работу. А вот замкомбрига ездил на Запорожце. Имел автомобиль «Москвич 403» наш офицер Зуб, но это был автомобиль его отца.

Подводные лодки имеют на борту грозное оружие – торпеды. Огромные сигары, начиненные большим количеством взрывчатых веществ, при попадании в подводную часть любого судна, что военного, что гражданского, образуют огромную пробоину, куда устремляется забортная вода и судно тонет. Для затопления небольших по водоизмещению судов требуется одна торпеда, а вот на монстров типа линейного корабля или авианосца водоизмещением свыше 50 тысяч тонн требуется несколько торпед. Торпеда имеет диаметр 533 мм, длиной почти 7 метров. Такие же размеры имеет и труба торпедного аппарата, который выстреливает торпеды из своего чрева. Но торпедный аппарат играет и вторую роль. Основная его задача – направить смертоносный снаряд в корабль противника, а вторая – спасти членов своего экипажа в случаем аварии или повреждения в бою, когда подводная лодка оказывается на глубине и не может всплыть.

И хотя эта часть моего повествования не связана с торпедами, о которых я собрался рассказать, мне удобней именно сейчас вспомнить, как происходит спасение экипажей подводных лодок. Причем за то время, как я покинул борт подводной лодки и демобилизовался, т.е. за 40 лет, мало что изменилось. В этом я убедился совершенно недавно, посетив международный военно-морской салон в Санкт-Петербурге. На стенде, посвященному этому разделу – спасению экипажа субмарины – я увидел все тот же оранжевый костюм и знакомый до боли аппарат ИДА-59. Именно с этим костюмом и аппаратом связаны самые жуткие впечатления в моей жизни.

По плану боевой подготовки каждый член экипажа нашей лодки должен был выйти через торпедный аппарат в гидрокостюме с дыхательным аппаратом. Для этих целей придумали УТС – учебно-тренировочное судно. В нем есть отсек, где установлен обычный торпедный аппарат, т.е. труба, один конец которой выведен в небольшой бассейн, а второй в обычном отсеке. Моряки-подводники, облачившись в гидрокостюмы и дыхательные аппараты, по очереди, один за другим, втискиваются в эту узкую семиметровую трубу через открытую крышку аппарата в сухом отсеке. У каждого моряка в руках небольшой маховичок, нужный для того, чтобы подавать сигналы. Когда три человека оказываются в трубе торпедного аппарата, герметично закрывается задняя крышка торпедного аппарата и вся труба заполняется водой. Затем открывается передняя крышка в той части трубы, которая выходит в бассейн. И матросы один за другим вылезают в бассейн. Задача выполнена – три матроса на себе испытали, что это такое. В реале несколько сложнее. В трубе надо создавать такое же давление, как на глубине, где лежит аварийная подводная лодка. Ведь каждый метр глубины – это одна дополнительная атмосфера, которыми измеряют давление. И потом подъем на поверхность по специальному тросу, на котором есть мусинги – узелки, на которых подводник должен останавливаться на какое-то время, чтобы не заболеть кессонной болезнью.

И вот представьте меня, человека ростом 178 см, довольно крепкого телосложения, в этом резиновом оранжевом гидрокостюме, с аппаратом ИДА-59 на груди, с дыхательным мешком вокруг шеи, на толстых негнущихся подошвах со свинцом внутри (чтобы водолаз в воде занимал вертикальное положение головой вверх), втискивающегося внутрь этой трубы диаметром 533 мм, и ползущего вперед, к самой передней крышке торпедного аппарата. Представили? Трудно, правда? Сказать, что в трубе тесно, это ничего не сказать. Какой-нибудь пехотинец, преодолевающий полосу препятствий и ползущий под натянутой колючей проволокой, находится в лучшем положении, чем моряк-подводник в трубе торпедного аппарата. Да еще солдат дышит воздухом, которого сколько хочешь. А у нас есть только запас сжатого воздуха в дыхательном аппарате. А если он закончится, или заест клапан и воздух перестанет поступать? Да еще тогда, когда трубу уже заполнили водой. Что делать? Да, по инструкции надо бить этим маховичком тревогу, стуча по железу трубы. Но пока выкачают воду (чаще просто открывают заднюю крышку аппарата и вода выливается в отсек), а потом матросы потихоньку будут выползать задом назад, в отсек, сколько времени пройдет? Да еще матроса, у которого не работает дыхательный аппарат, надо освободить от гидрокостюма или, по крайней мере, отсоединить гофрированную трубку дыхательного аппарата от маски, чтобы он мог дышать атмосферным воздухом, на это тоже требуется время. Все время посчитали? Так что шансов спасти матроса от асфиксии примерно процентов 50%. Вот эти мысли и лезли мне в голову, пока я находится в трубе торпедного аппарата. Теперь вам понятно, почему я назвал состояние, в котором находился, самым ужасным в жизни? И какой я был счастливый, оказавшись в бассейне учебно-тренировочного судна! Интересно, артист Маковецкий, который играл одного из героев фильма «72 метра», был в трубе торпедного аппарата в гидрокостюме, в который его надели? Вряд ли, иначе он запросил бы вдвое больший гонорар за свою роль.

Ну а теперь вернемся непосредственно к теме моего повествования – о торпедах. В начале 70-х годов они были не такие совершенные, как в настоящее время. Мне при сдаче зачета на самостоятельное управление боевой частью, вернее, медицинской службы, надо было знать и сдавать флагманскому торпедисту устройство торпед и как они функционируют. Ведь главное – не выпустить торпеду из аппарата подводной лодки или надводного корабля, а чтобы она попала в корабль противника. Значит, надо придумать такое, чтобы торпеда сама, без участия человека, нашла мишень. И для этого придумали магнитные взрыватели, звуковые, вернее, гидролокационные, плывущие на шум винтов корабля или подводной лодки противника. И еще несколько видов, но я не буду писать об этом, не специалист по торпедному вооружению.

У нас до тех пор, пока лодка не была введена в число действующих, т.е. в первую линию Тихоокеанского флота, на борту были учебные торпеды, т.е. не имели боевой части. Между прочим, в боевой торпеде взрывчатого вещества от 200 до 400 кг. Представляете, какой силы взрыв произойдет, если торпеда попадет в корабль, а еще лучше, если под днищем, взрывной волной корабль подбросит, и если он не такой уж большой, просто разломит напополам.

В очередной свой выход в море наша субмарина должна была выполнить торпедную стрельбу по подводной лодке условного противника, роль которого играла друга лодка нашей бригады. На борт, как и положено, поднялся посредник и проверяющий, заместитель комбрига, тот самый, что имел «Запорожец». Мы с ним часто вместе выходили в море, так как в нашей эскадре был большой недокомплект докторов, а выйти в море без врача на борту лодка не может. Вот и посылали всех свободных от выходов в море на данный момент начальников медицинских служб в море на «чужих» лодках. А заместитель комбрига – это третья по должность в бригаде, после самого командира бригады и начальника штаба. Вот и посылают замкомбрига очень часто в море, чтобы следить, как выполняется боевая задача. Он знал, что у меня есть небольшая складывающаяся доска для игры в нарды, которые, наряду с домино, очень популярны на лодках. Да еще свою доску я украсил рисунками парусника, подводной лодки в бушующем море, других кораблей. И часто во время выходов, когда позволяла обстановка, замкомбрига приглашал меня в свою каюту поиграть в нарды.

Задачу мы выполнили успешно, замкомбрига похвалил нашего командира за успешную стрельбу. Поэтому вечером, когда мы возвращались из полигона для торпедной стрельбы в базу, за ужином в кают-компании было приподнятое настроение. Командир посмотрел на меня и сказал:

– Доктор, не будет ли вредной вторая порция сухого вина?

– Никак нет, товарищ командир.

– А как посмотрит начальство, если мы выпьем вторую порцию вина по случаю успешной торпедной стрельбы? – обращаясь к замкомбрига, спросил командир.

– Начальство не возражает, тем более по такому поводу. Но как спишут двойную порцию вина?

И командир, глядя на меня, ответил:

– Наш доктор найдет такую возможность, – и широко улыбнулся.

(Прим. – на подводных лодках этого класса за продовольствие отвечает помощник, но на нашей лодке это была вакантная должность. Командир, до этого плавающий на средних лодках, где за продовольствие отвечает начальник медицинской службы, попросил меня заняться этим вопросом. Пока вакантная должность помощника не была укомплектована).

Я дал команду вестовому, и через несколько минут на столе появилось несколько бутылок сухого вина «Рислинг», страшного дефицита в те годы. Обычно во время кратковременных выходов в море офицеры не употребляли вино, предпочитая, чтобы при прибытие в базу им давали бутылку вина домой из расчета 80 граммов сухого вина в сутки. Так же им выдавали шоколад в небольших, по 15 грамм, упаковках, который входил в ежедневное меню в море, так называемый автономный паек. В те годы стоимость автономного морского пайка составляла 4,5 рубля в день, а просто морского, из расчета которого организуется питание личного состава на берегу, всего 1,5 рубля. В автономный паек входили дефицитные копченые колбасы, языки и сосиски в банках, напоминающих тушенку, но с другой маркировкой. Были в меню соки, которые выдавали ежедневно матросам и старшинам из расчета 180 грамм в сутки на человека, разнообразные компоты в стеклянных и жестяных банках. И многое другое, в том числе шоколад.

Сам я к алкоголю относился не очень хорошо, пил редко и мало. Да еще не так давно первый раз в жизни злоупотребил. Как это получилось? Заканчивался ремонт крейсерской подводной лодки 629 проекта на судоремонтном «Дальзаводе» . Из-за долгого ремонта штатного врача на лодке не было, и когда начались заводские испытания, на эту лодку послали меня. На такой большой по тем временам лодке, ракетной, которую потом можно было увидеть в заключительных кадрах фильма «Командир счастливой Щуки», у врача отдельная каюта с двумя кроватями. Вторая – для изоляции инфекционного больного. Пока своего врача не было, эту каюту занял помощник командира. Это как раз тот, кто отвечает за продовольствие. Мне выделили положенное мне место с этим помощником. В море он нес вахту, которую моряки называют «собакой», с 4 до 8 часов утра, т.е. тогда, когда очень хочется спать. Этот помощник, сыграв побудку личного состава в 6 или 7 часов (уже запамятовал точно), с бутылкой сухого вина приходил в нашу каюту. Он будил меня и предлагал составить компанию. Я – лейтенант м/с, он – капитан 3 ранга. Я не мог отказать. Но пить натощак, хоть и немного, вредно, у меня началась изжога. Я стал отказываться, но помощник нашел выход – стал приходить с закуской. Я еле дождался окончания заводских испытаний.

На этот раз был организован праздничный ужин, который затянулся надолго. По его завершению замкомбрига, лукаво глядя на меня сказал:

– Доктор, зайди ко мне в каюту, что-то мне нездоровится.

– Есть, товарищ капитан 1 ранга, – как положено по Уставу, ответил я.

И через пару минут уже был в его каюте с доской для игры в нарды. Вообще это была не его каюта, а каюта старпома, капитан-лейтенанта Янина. Такая уж доля у старпомов – уступать свою каюту «старшему на борту», как правило, командиру бригады или его заму, начальнику штаба. И наш старпом перебрался в каюту замполита, капитан-лейтенанта Кудлаева. А каюта командира неприкосновенна. Там есть сейф с секретными документами, да и вообще, командир, что на военном, что на гражданском судне – представитель советской власти, именно на него ложится полная ответственность за сохранность корабля и его экипажа.

Через несколько дней командир вызвал меня к себе в каюту. Спросил:

– Доктор, как у нас на борту с сухим вином?

– Да все нормально, товарищ командир, ящик вина есть еще.

– Надо получить еще. С нами выходит комбриг, надо организовать питание на высшем уровне. Посмотри, что надо еще сделать, получить, и готовь заявку, я подпишу.

Вот это да, сам комбриг Бекетов будет на борту. Я слышал о нем, как об очень строгом, даже придирчивом командире, поэтому постарался все предусмотреть по своей части. Обошел всю лодку, выглядывая, к чему может придраться комбриг по медицине. Сам он долгие годы плавал на лодке, был командиром и знал все тонкости службы. Особое внимание я уделил камбузу, одежде обоих коков, чистоте всей посуды и пищевых котлов. Под сурдинку получил на складе сервиз фарфоровой посуды для кают-компании, который уже месяц не мог получить. Обрадовался, когда на лодку из отпуска прибыл старший кок, который очень вкусно готовил. Получил и кое-что из продуктов, еще один ящик «Рислинга».

Я не раз на утреннем построении видел Бекетова, и когда он открыл межотсечную дверь и появился во втором отсеке, где командиром является начальник медицинской службы, я громко скомандовал «Смирно!» и приложил руку к пилотке на голове, отрапортовал:

– Товарищ капитан 1 ранга! Командир второго отсека лейтенант медицинской службы Щербаков.

– Вольно, – сказал комбриг, прикасаясь к зимней шапке с кокардой, и протянул мне руку. Я подал ему руку, поздоровался и уступил проход, по которому он вместе с командиром лодки прошел в каюту старпома. Потом наш командир выглянул из этой каюты и сказал:

– Доктор, сообрази чаек на двоих в кают-компании.

Все было выполнено в лучшем виде. Командир с комбригом уединились в кают-компании и примерно полчаса о чем-то беседовали, попивая чай с некоторыми деликатесами. Потом комбриг ушел в каюту старпома, а командир прошел в центральный пост. Я увидел, как наш баталер занес в каюту старпома кожаную куртку-альпак, кожаные штаны на меху и такие же сапоги. Через некоторое время Бекетов, экипированный как вахтенный офицер, проследовал в центральный пост. И скоро в динамике раздался голос командира:

– По местам стоять, со швартовых сниматься…

Начался наш выход в море во время флотских учений, одной из условий в них была атака группы подводных лодок крейсера «Александр Суворов». Учения проводил заместитель командующего Тихоокеанским флотом. Несмотря на то, что они проводились в акватории залива Петра Великого, воды которого считается нашим внутренними водами, гарантировать отсутствие в них американских подводных лодок никто не мог. Как правило, вражеские субмарины всегда присутствовали рядом, где проводились подобные учения.

Завеса из группы подводных лодок, в данном случае трех из нашей 19 бригады, в годы войны получила название «волчьей стаи». Автор этой тактики атаки нескольких лодок на конвой транспортов, немецкий гросс-адмирал Дениц, утверждал, что такая тактика едва не поставила на колени Великобританию, островное государство, которое нуждается в доставке из своих колоний и других стран огромного количества всевозможных грузов. Организовав «волчьи стаи», немецкие подводники топили больше 50% транспортов, которые следовали в порты Великобритании, особенно эффективно атакуя в первые годы войны, в 1940-41 годах. Потом американцы и англичане усилили охрану транспортов, организовали конвои под прикрытием надводных кораблей и авиации. В конце войны эффективность действий немецких подводных лодок резко снизилась, союзники топили больше лодок, чем немцы могли выпускать. Погибли за годы войны 3/4 немецких подводников. Такие потери не понес ни один род войск за всю войну. Именно снижение мастерства подводников привело к таким серьезным потерям. Но такая тактика атаки на одиночный военный корабль, даже хорошо вооруженный, может дать хороший результат. Потопление английского крейсера «Эдинбург» с грузом советского золота в Баренцовом море в годы войны яркий тому пример.

По плану учений наша подводная лодка должны была стрелять последней по проходящему на высокой скорости крейсеру. Эти крейсера с артиллерийским вооружением были красой военно-морского флота Советского Союза. Именно на таком крейсере в Англию была доставлена партийно-правительственная делегация нашей страны во главе с Хрущевым. Нашими водолазами была предотвращена попытка диверсантов прикрепить к днищу крейсера мощного заряда в английском порту. И еще одним поразил наш крейсер чопорных англичан – умением красиво швартоваться кормой к пирсу. Во всем мире никто так не швартуются, только русские.

Торпедная атака подводной лодки – это квинтэссенция в службе подводников. Для этого они повышают свое мастерство, выполняют многочисленные подводящие к этому задания и упражнения, занимаются на специальных тренажерах, где командир и его ближайшие помощники – торпедист, штурман, гидроакустик и другие, проводят условную атаку на корабль «противника». Я знаю это по рассказам своих коллег-офицеров нашей подводной лодки, по некоторым фильмам, так что ничего нового я не открою. Тем более что случай, о котором я хочу рассказать, произошел уже после успешной атаки нашей лодки.

Отстрелявшись, выполнив маневр по уходу лодки от противолодочных сил условного противника, наша "букашка" (Прим. – подводные лодки проектов 611 и 641 относятся к большим океанским лодкам и моряки их называют «букашками», от литеры Б. Наша лодки была Б-63 подвсплыла, и, подняв антенну выше уровня моря, получила шифрованную радиограмму. Когда наш шифровальщик, или «специально подготовленный специалист (СПС), принес расшифрованную радиограмму командиру, тот сразу передал её комбригу. Поступил приказ из штаба флота всплыть и включиться в поиски торпеды.

Теперь я хочу немного пояснить, что это такое. Все учения в мирное время проводятся по плану, в котором скрупулезно предусмотрено все. Какие основные и вспомогательные силы участвуют, в каком районе акватории моря, где примерно должны располагаться корабли. На торпедные стрельбы привлекаются торпедоловы, специальные небольшие, но мореходные суда, где есть устройства для подъема торпеды, которая весит около 2 тонн, на борт. Они чем-то напоминают рыболовецкие суда, которые через специальный слип поднимают рыболовные тралы с рыбой. Вышел торпедолов и на эти учения. Выпущенную торпеду с первой в завесе подводной лодки и с нашей он поднял на борт, а вот со второй лодки не увидел. На море было волнение, так что ничего удивительного в этом не было. Торпеда, пройдя определенное расстояние (никто не пускает торпеду прямо в борт судна – мишени, и уж тем более в борт боевого крейсера, торпеда проходит под ними) останавливается, хвостовая её часть с винтами опускается вниз, и из воды торчит её носовая часть, где зажигается проблесковый огонь и начинает работать радиомаяк. По каким причинам не работал этот радиомаяк, мне не ведомо, оставалось углядеть среди волн торчащую головную часть торпеды с огоньком.

Наша лодка всплыла и заняла свое место в ордере. Три субмарины в надводном положении и торпедолов стали ходить туда-сюда именно в том районе, где должна быть торпеда. Бекетов с нашим командиром поднялись на мостик, и вместе с ними все наши сигнальщики с биноклями, все стали вглядываться в волны, в надежде увидеть заветный огонек. Потеря торпеды – это ЧП. Она через определенное время самоликвидируется, т.е. утонет. А стоит она совсем немало, за это командующий флотом по головке не погладит. Ведь торпеда из арсенала 19-й бригады. Через какое-то время комбриг произнес:

– Десять суток отпуска тому, кто первый увидит торпеду. Командир, дай радио на другие лодки бригады и торпедолов о моем решении.

– Есть, товарищ капитан 1 ранга, – сказал Сергиенко и приказал вызвать на мостик командира БЧ-4 РТС старшего лейтенанта Воронина, чтобы передать ему приказание комбрига.

В это время подошло время обеда. Вкусно приготовленные коками блюда были готовы к употреблению, фарфоровые блюда для первого и второго уже стояли на столе, вестовой был готов разливать все по тарелкам. Я еще полчаса назад снял пробу на камбузе, и был готов отдать приказ «Обедать», но требовалось разрешение «старшего на борту», т.е. комбрига Бекетова. Я поднялся на мостик, спросив разрешения это сделать, и обратился к комбригу:

– Товарищ капитан 1 ранга. Обед готов, проба снята. Разрешите обедать?

Бекетов обернулся к Сергиенко:

– А что, командир, и нам не грех подкрепиться. Заодно узнаем, какой у тебя кок.

И повернулся ко мне:

– Разрешаю обедать!

Я мигом скатился по трапу вниз, передал разрешение комбрига вахтенному офицеру, и по лодке прокатилось «К приему пищи приготовиться!».

Через некоторое время в кают-компании сидели офицеры подводной лодки и штабные офицеры, составляющие свиту комбрига. Вестовой только успевал подавать тарелки то с одним, то с другим блюдом. Я наблюдал за комбригом – понравился ли ему обед? Я не раз слышал вечное – «Война войной, а обед по расписанию!» Приготовленные на обед блюда Бекетову понравились, и он, обращаясь к командиру лодки, сидящему во главе стола, сказал:

– Ну, что, командир. Кок у тебя неплохой.

– Так точно, товарищ капитан 1 ранга. Я его недавно отпуском на 10 суток поощрил за это. – Правильно сделал, одобряю.

В это время в кают-компанию заглянул вахтенный офицер с сияющим лицом. Он чуть ли не прокричал:

– Товарищ капитан 1 ранга, торпеду нашли!

Все сразу зашумели, засобирались, хотя никто пока команду не давал. Командир повернулся к Бекетову:

– Разрешите выйти из-за стола, товарищ капитан 1ранга.

– Разрешаю. Пошли на мостик.

Все, кому было положено по боевому расписанию, поднялись на мостик. Комбриг спросил:

– Кто первым заметил торпеду?

Вахтенный офицер, которым в эти минуты был старпом, сказал:

– Главный старшина Баннов.

– Где он?

– Убыл на боевой пост.

– А кто он?

– Кок, товарищ капитан 1 ранга!

– Вот это да! Дважды отличился. И обед хороший приготовил, и торпеду увидел. Отправляй его в отпуск, командир, – сказал комбриг, обращаясь к Сергиенко. Тот взмолился:

– Товарищ комбриг, он же только же из отпуска.

– Ничего не знаю. Я обещал, отправляй!

На этом я заканчиваю свой рассказ про торпеду, которую вначале выстрелили, затем потеряли, потом нашли и выловили в акватории Японского моря. Главное в море – не терять присутствие духа и веру в удачу.

Боевая готовность № 1

События, о которых пойдет речь, произошли в далеком 1972 году. Чтобы читателю было более понятно, я сделаю небольшое вступление. Годом раньше, в 1971 году, после окончания Хабаровского медицинского института, меня по распределению отправили служить на Краснознаменный Тихоокеанский флот. Почему на флот, объясню. В нашем институте была военно-морская кафедра, поэтому нас готовили как флотских врачей. Но утверждать, что готовили, очень громко сказано. Мы получили только азы тех знаний, которые должен знать доктор на корабле. И я попал служить на подводную лодку, вернее, сам попросился служить в подплаве. Наша дизель-электрическая подводная лодка 611 проекта около трех лет простояла на ремонте в 178 заводе Владивостока. И накануне описываемых событий после серии заводских, ходовых испытаний, сдачи всех необходимых задач, была введена в строй действующих лодок первой линии, и была приписана к 19-й бригаде 6 эскадры подводных лодок, которая базировалась в бухте Малый Улисс во Владивостоке.

Какой мужчина не мечтал пофорсить в парадной форме офицера, особенно военно-морского, да еще с кортиком? Мечтал об этом и я. И хотя я уже почти год прослужил, но повода одеть парадную форму у меня не было. Дело в том, что ношение парадной формы офицерами возможно на праздники 1 мая и 7 ноября (Прим. – для молодежи эти праздники мало что говорят, хотя для нашего поколения Первомай и день Великой Октябрьской революции были святыми), на 23 февраля, на день Победы 9 мая и в день Военно-морского флота в конце июля. Я служил во Владивостоке, семья была в Хабаровске, и 7 ноября 1971 года и 1 мая 1972 года я ездил в Хабаровск в повседневной форме военно-морского офицера. А 23 февраля, который в те годы не был «красным днем» календаря, наша лодка была в море.

Так что я предвкушал, как 9 мая впервые одену свой парадный черный мундир, прицеплю к поясу кортик и выйду гулять по городу. Еще совсем молодой, 24 лет, черноволосый, я должен был выглядеть импозантно. Так и случилось. Жил я в общежитии офицерского состава на территории 4-й бригады, после завтрака в офицерской столовой надел свою парадную форму и пошел прогуляться в центре города. Для меня это был праздник в прямом и переносном смысле слова. Вокруг меня шли празднично одетые люди, город был украшен флагами и транспарантами. Все смеялись, радовались и празднику, и солнечной погоде, которая установилась в Приморье. И с ними я, такой красивый в парадной форме. За последние полгода мне нечасто приходилось вот так, бесцельно, прогуливаться по Владивостоку. Как мы говорили, всё «морячил и морячил». В бригаде был недокомплект врачей, поэтому меня посылали в море не только на своей, но и на других лодках бригады.

Прогуливаясь, я обращал внимание на изменения, которые произошли в городе. Должна была произойти встреча Генерального секретаря ЦК КПСС Брежнева с Президентом США, поэтому город приводили в порядок. Сносили маленькие покосившиеся деревянные дома на сопках, которые не украшали город, особенно если смотреть на него с бухты Золотой Рог. Многие из них пустовали, а тем, кто жил в таких домах, давали квартиры. Город рос быстрее, чем родной для меня Хабаровск, потому что в нем было два домостроительных комбината, а в Хабаровске один.

Наконец я добрался до центра города. Там было очень много гуляющих, празднично одетых людей, много было и офицеров в парадной, как и у меня, форме. Я прошел к Спортивной гавани, где на день Военно-морского флота, как я знал, стоят на рейде корабли Тихоокеанского флота. На акватории гавани плавали немногочисленные яхты под белыми парусами, из репродукторов на некоторых столбах играла музыка. Чувствовалось, что в советских людей настоящий праздник – День Победы.

Вдруг я обратил внимание, что к офицерам стали подходить патрули, о чем-то говорили, и празднично одетые офицеры с озабоченными лицами уходили с этого общенародного праздника. Подошел патруль и ко мне. Я представился, и начальник патруля сказал мне:

– Товарищ лейтенант, на флоте объявлена боевая готовность № 1. Вам надлежит явиться в свою часть.

Расспрашивать патрульных, что да почему, было бесполезно, надо было ехать в свое общежитие на остановке «Стадион Авангард», снимать парадную форму и переодеваться в повседневную, и тут же ехать на Малый Улисс. Примерно через час я уже подходил к своей казарме на территории береговой базы. (Прим. – в отличии о личного состава надводных кораблей, где все имеют спальные места, постоянно живут на корабле, подводники после 18 часов находятся в казармах на берегу. Лишь вахта остается на лодке для несения службы).

В комнате для офицеров собрались почти все. Не было лишь командира БЧ-1 (штурманской части), который уехал за город. Не было и командира, которого вызвали в штаб бригады. Все делились новостями, где и кого отловили или патрульные, или посланные на квартиру матросы нашей лодки. Пришел командир и дал пояснения всем нам, стоящим перед ним, почему по флоту объявлена боевая готовность № 1:

– Товарищи офицеры. Сегодня рано утром американцы заминировали порты Северного Вьетнама, т.е. произошла эскалация конфликта. (Прим. – уже несколько лет шла Вьетнамская война, в которой СССР официально не участвовал. Но в Народно-демократической республике Вьетнам были наши военные советники, ракетчики ПВО, летчики). Поэтому Вооруженные Силы Советского Союза приведены в состояние полной боевой готовности. Наша лодка как перволинейная должна быть готова выйти на боевую службу. Сейчас нам надо будет перейти на лодку и приготовиться к приему боевых торпед, одна из которых будет с ядерным зарядом, а так же всех видов довольствия – провизии, воды, топлива и т.д. Сейчас будет построение личного состава с объявлением задачи.

Через час весь личный состав нашей субмарины был на своих боевых постах. Продолжала действовать команда «Боевая тревога», поэтому перемещение личного состава по лодке было минимальным. Но мне, как доктору, не препятствовали проходить по отсекам для осмотра личного состава. В центральном посту я уточнил у командира, где команда будет ужинать, и, услыхав «В казарме», сказал коку и его помощнику, что готовить ужин на камбузе лодки не надо. Проходя по лодке, я чувствовал напряжение всех матросов и старшин. Впервые за все время службы нам приходилось действовать, когда по флоту была объявлена боевая готовность № 1.

К лодке подъехала машина с продуктами на все время автономности – 60 суток, протягивались шланги от водовода, наполняя цистерны питьевой водой. Для пополнения запасов топлива нам потребуется перейти к другому пирсу. Весь личный состав был занят. Одни заносили ящики с провизией в лодку, спуская их по одному через верхнерубочный люк, другие разматывали шланги и подключали их к горловинам цистерн с водой, третьи контролировали правильное выполнение всех работ. Все работали очень напряженно и сосредоточено. Наконец, все авральные работы по загрузке на лодку части необходимых запасов для автономного плавания, были закончены. Все ждали, когда на пирс будут доставлены не учебные, как обычно, а боевые торпеды.

Учебные торпеды загружал сам экипаж подводной лодки, в первую очередь при погрузке были задействован личный состав БЧ-3 (минно-торпедной части). Я не раз был свидетелем такой загрузки торпед в нашу лодку. Приходил автомобиль с краном, этот кран поднимала торпеду над лодкой и носом, если это была погрузка в носовой торпедный отсек, с помощью матросов, торпеду подводили к торпедопогрузочному люку и спускали в отсек. А там торпеду помещали или в торпедный аппарат, или на стеллаж. А вот кормовые торпедные аппараты заряжались иначе. Нос лодки притапливался за счет принятия в носовые балластные цистерны забортной воды, а корма наоборот, торчала из воды. Для этого кормовые балластные цистерны продувались сжатым воздухом. Открывались наружные крышки торпедного аппарата, и туда вставлялась торпеда так, что её нос был ближе всего к наружной крышке торпедного аппарата. Все работы выполнялись матросами с деревянных плотиков, иначе было никак нельзя. Так же через носовые торпедные аппараты загружали торпеды в подводные лодки, где не было торпедопогрузочных люков, в частности, в лодки проекта 613.

Но сказать, что учебная торпеда совершенно безопасная, было невозможно. В ней находится баллон с кислородом под большим давлением, который используется как компонент топлива торпеды. Кислород, как известно, маслоопасен, и может взорваться. Так и произошло не так уж давно в нашей бригаде на другой подводной лодке, Б-62, погибло три человека, и несколько было ранено. А произошло это потому, что была обнаружена утечка кислорода в одной из торпед, которую отставили в сторону, чтобы отвезти в арсенал. А какой-то матрос погладил эту торпеду. На дизельных подводных лодках обычно у всех руки маслянистые из-за того, что все касаются руками кремальер межотсечных дверей, в том числе и дизелисты. Поэтому и взорвалась учебная торпеда, вернее, кислородный баллон в ней.

На этот раз все работы по погрузке боевых торпед выполняли специально подготовленные старшины и матросы, приехавшие вместе с торпедами на пирс. Все торпеды были боевые, а одна с ядерным зарядом. Какая из них, никто не знал, кроме командира подводной лодки. Все боевые торпеды были заряжены в торпедные аппараты. При погрузке торпед весь наш экипаж стоял на боевых постах по боевой тревоге. Я, как мне было положено, находился в офицерской кают-компании, мой помощник, химик-санинструктор, открыл укладку для оказания экстренной помощи. Мне запомнилось, что разговоры, которые обычно звучат в каждом отсеке, были очень тихими и каким-то осторожными, как будто это могло помочь избежать взрыва торпеды.

Наконец, все торпеды были на своих местах, и тогда я услышал более громкие и даже возбужденные голоса. Но спокойной жизни на лодке еще долго не было. Я, по крайней мере, впервые спокойно уснул на лодке, когда торпеду с атомным зарядом выгрузили из лодки и отвезли в специальный арсенал. Но это было еще через несколько месяцев. А пока мы в тот же день заполнили топливом цистерны, и по всем параметрам наша лодка стала готова выйти по приказу командования на боевое дежурство.

Когда я поднялся на верхнюю палубу, увидел, что такие же приготовления к «автономке» проводились еще на одной подводной лодке бригады. Началась наша жизнь на береговой базе. Как тогда говорилось, сход офицеров на берег, т.е. домой, был запрещен, все ночевали в казарме. Всем офицерам мест в казарме не хватало, поэтому некоторые уходили ночевать на свободные койки в субмарине. А я предпочитал спать в лазарете, где были всегда свободные койки для больных.

Через день или два была объявлена боевая готовность № 2, и режим пребывания на береговой базе стал более мягкий, но не намного. Офицерам было позволено выходить по своим делам за территорию базы. По крайней мере, я мог водить на консультацию в главный госпиталь флота нуждающихся в этом своих матросов и старшин. Так что я видел, как живет мирной жизнью город, не догадываясь, что в бухте Малый Улисс есть готовые к выходу подводные лодки, чтобы все люди могли спокойно спать.

Сейчас, когда в мире растет напряженность из-за неумных действий некоторых глав государств и вояк, надо держать порох сухим. СССР при всех ошибках тогдашнего руководства адекватно отвечал на происки империалистов. И те понимали, что постоянно бряцать оружием они не могут, всегда найдется сила, которая ответит им на провокации. Ту же Вьетнамскую войну американцы проиграли, и страну накрыл «вьетнамский» вирус, когда многие слои населения боролись против любых военных действий, во время которых умирали их дети и внуки. Забыли, видимо, янки, про ту проигранную войну? Сейчас, когда Россия становится с колен, куда её поставили предатели, мне, как бывшему подводнику, становится не так страшно, как было еще несколько лет назад. У нас есть чем ответить на провокации наших врагов. Зачем называть тех же американцев партнерами, когда они считают нас врагами? Давайте все называть своими именами.

P.S. Близкое знакомство с комбригом Бекетовым мне не помогло. Через пару месяцев на утреннем построении бригады на подъем флага он наказал меня за то, что я имел так называемый «гриб» на фуражке с белым верхом. Служившие в те годы офицеры знают, что это такое. К тому времени я еще не успел сшить себе пижонскую фуражку с белым верхом, большим, и натянутым, как «аэродром». А гриб получался, когда металлический ободок, натягивающий белый чехол на фуражке, был не по шву на чехле, а чуть ниже. Это было пижонство, и в то же время нарушение формы одежды.

Атака на «Энтерпрайз»

Эту историю впервые я слышал в начале 70-х, когда нам её поведал «секретчик» 19 бригады подводных лодок Краснознаменного Тихоокеанского флота, проводя с нами, офицерами бригады, занятия. Со смехом, очень сжато и в общих словах он рассказал об атаке на знаменитый авианосец «Энтерпрайз» командира нашей атомной подводной лодки.

«Энтерпрайз» – название корабля, авианосца, уже больше 70 лет не сходит со страниц различных изданий. Предшественник современного авианосца с таким же названием участвовал во Второй мировой войне и хорошо зарекомендовал в морских сражениях, летчики его авиакрыла сбили не одну сотню японских самолетов и потопили не один военный корабль противника. Современный «Энтерпрайз» – огромный плавучий аэродром, длиной 342 метра и шириной 78 метров. Его осадка 12 метров, т.е. как 4-х этажный дом. На борту авианосца до 90 летательных аппаратов – самолетов и вертолетов. Экипаж корабля 3000 человек плюс 1800 тех, кто обслуживает авиакрыло и летчики. Построенный в 1961 году, он через 50 лет эксплуатации выведен и состава флота и списан. За годы эксплуатации на борту авианосца случалось много происшествий с гибелью личного состава и самолетов, самым крупным из которых было происшествие 1969 года, когда погибли 27 военнослужащих, 343 было ранено, огнем на палубе было уничтожено 15 самолетов стоимостью каждого 5 млн долларов.

На днях я прочитал об одном из происшествий на борту авианосца и решил поделиться с вами, уважаемые читатели, интересным материалом на эту тему. Вот как все выглядело в изложении автора Дарьи Герасимовой.

«Не знаю, как там звали командира «Энтерпрайза», наша история его не помнит, а только служил параллельно ему в славном подводном флоте Союза Советских Социалистических Республик знаменитый командир по фамилии Мурашов. Знаменитый – потому что знаменитый. И всё тут. Даже потом, когда он уже под закат молодости защитил диссертацию и воспитывал в училище будущих Мурашовых, он продолжал оставаться знаменитым.

У каждого знаменитого человека, как и любого простого, есть Голубая Мечта, к которой он стремится всю жизнь. У капитана второго ранга Мурашова их было целых 2: мёртвая петля на подводной лодке – это раз. И вторая – утопить «Энтерпрайз». Что касается первой, то она так до сих пор ещё не осуществлена (хотя, кто его знает, может Мурашов и это сделал втихаря где-нибудь в Марианской впадине, просто достижение никем не зафиксировано). Мне лично высший пилотаж в бездне океана представляется столь же вероятным, как торпедный залп в ванне. Но о торпедах – чуть позже.

«Энтерпрайз» интересовал военного моряка Мурашова по многим причинам. Прежде всего, в настоящем мужчине всегда заложена жажда во что-то из чего-то выстрелить и непременно попасть. Тут спорить не станет никто. А теперь представьте охотника-профессионала, который всю свою сознательную жизнь стрелял только холостыми патронами, и тогда вы немного поймёте состояние командира лодки во время боевой службы, когда в аппаратах и на стеллажах торпеды только настоящие! Слава Маринеско и Лунина не давала Мурашову покоя, как любому нормальному подводнику без побочных ассоциаций. И когда американцы спустили на воду свой первый атомный авианосец с бортовым номером «CVN65», капитан второго ранга Мурашов выходил на него в атаку чуть ли не каждую ночь. Мысленно, конечно.

А тут – представляете? – садисты-адмиралы из Главного штаба ВМФ придумывают слежение за авианосной и очень ударной группой вероятнейшего тогда противника и поручают, разумеется, Мурашову. И в один прекрасный день глядит он в перископ – и вот он, «Энтерпрайз», вот он, сладенький, как на ладошке, и штук 15 всяких разных крейсеров, эсминцев и прочих фрегатов вокруг него – как янычары вокруг Осман-паши. Стерегут, значит, будто знают про существование капитана 2 ранга Мурашова. Вообще-то, наверное, знали: говорят, что на каждого советского офицера старше майора в ЦРУ отдельное личное дело заведено. Если это так, то на Мурашова там – как пить дать – выделен целый шкаф.

У командира хищно заблестели глаза, а правый указательный палец машинально несколько раз нажал на несуществующий спусковой крючок несуществующего дробовика. У-у, гад! – солнышко светит, самолёты с катапульт взлетают, антенны крутятся – и стрельнуть нельзя ни разику. Мир на планете нельзя нарушать. Вот если бы дали из Москвы команду… Хотя Третьей мировой войны тоже не очень-то хотелось. Как же быть? Слежение за вероятным противником подразумевает простую, в общем-то, вещь: держи его, супостата, на прицеле и жди сигнала. Дадут сигнал – топи, не дадут – не топи, терпи, держи и жди, когда скажут топить, или тебя другой сменит месяца через 3. Трудная эта охота, скажу я вам, это всё равно, что с похмелюги 3 часа пялиться на стакан холодного кефира или пива, а руки связаны намер-р-ртво… Да и внутри лодки – не санаторий с бассейнами и девочками. Подводная лодка – это же просто-напросто железный бидон, покрытый снаружи толстенным слоем резины. Представили, да? И что, ещё тянет в подводники? Во-во.

Одни сутки, другие, третьи… А как хочется влепить! Расписаться, как на Рейхстаге, только вместо надписи мелом «Здесь был кап. 2 ранга Мурашов!» – дыру в два трамвая. Вот здесь бы, как раз посерёдке… даже ночью хорошо видно… А этот гад – нарочно что ли издевается? – ровно в полночь начал самолёты пускать: взлёт-посадка, взлёт-посадка, туда-сюда… Огоньки мигают, манят. И капроновое терпение, наконец, не выдержало постоянного трения о ту грань между умственным и физическим трудом, которую ежедневно стирают советские подводники. Капроновое терпение звонко лопнуло, и эхо разлетелось по всем отсекам веером команд. Командир в сердцах звезданул кулаком по столу, разбудив закунявшего вахтенного офицера.

– Хватит, тудыть-растудыть! Торпедная атака! – И весь центральный посмотрел на своего командира с восторгом. – С учебными целями, – добавил Мурашов, несколько охладив пыл экипажа. – Цель – «Энтерпрайз». Ночь, однако, прямо к борту подлезем, хрен заметят.

В центральный вполз минёр.

– Учебная фактически, тащ командир?

– Учебная, – подтвердил командир. – Пузырём. Пятый и шестой аппараты освободи.

И представил себе, как американские акустики, а следом за ними и все остальные наперегонки бегут на верхнюю палубу и в панике сигают за борт. Шум воздуха, выплёвываемого из торпедного аппарата, не спутаешь ни с чем, а поди, разбери – вышла вместе с воздухом торпеда или нет… На таком-то расстоянии! Командир потёр руки, предвкушая приятное. Держись, супостат. Держись, лапочка.

Перископ провалился вниз, в центральный ворохом посыпались доклады о готовности отсеков, и началось общекорабельное внеплановое мероприятие под волнующим названием «торпедная атака».

– Пятый и шестой аппараты – то-овсь!… Пятый, шестой – пли!!! Имей, подлюка!

Шипение, бульканье, лодка немного проваливается на глубину. Мурашов, прикрыв глаза в блаженстве, представляет себе картину, происходящую сейчас наверху… Сейчас бы ещё стопочку! Ладно. Не выдержав, командир цедит: «На перископную глубину! Поднять перископ!» Ну-ка, что там?

Так…

Глянул в окуляры, повертел, та-ак… нашёл «Энтерпрайз», и… мама!.. Нет. МА-МА! МАМОЧКА!!!

– Минёр! Минёр, ангидрид твою в перекись марганца!!!

– Здесь минёр…

– Чем стрелял, румын несчастный?!

– Тащ…

– Я тебя… я… чем стрелял, фашист?!

– Ничем я не стрелял:

– Как это – ничем?!

– А так: мы эта… тут с механиком договорились, что он в момент залпа гальюны продует – звуковой эффект тот же, а заодно и говно выкинем, две недели ж не продували, сколько можно его с собой возить…

– Сколько надо, столько и будешь возить! (минёр недоумевает – почему именно я?) Пересчитать торпеды!!!

– Тащ… а что случилось?

– Что случилось, что случилось… «Энтерпрайз» горит!!! Считай давай, говнострел-умелец!

Минёр пожал плечами и пошел тыкать пальцем по стеллажам: плюс в аппаратах: плюс корма: А в перископе – картина!!! Глянем?

Ух, горит! Хорошо горит. Не просто горит – полыхает. В темноте здорово видно. Зрелище… Дым, языки пламени, люди маленькими насекомыми бегают по полётной палубе – словом, полный комплект. Доигрался! Долбанули «Энтерпрайз»! Это вам не хухры-мухры. Ой, что будет!.. Особист торчит посреди центрального и всё никак решение принять не может – дар речи потерял.

– Центральный минёру! Тащ командир, все торпеды на месте! Я не знаю, чего это он. А что, правда – горит?

– Пашшёл!.. Ищи, чем утопил этот утюг, и пока не найдёшь…

– Не, ну говном – это навряд ли: то есть, «Есть!» А что, взаправду утоп уже?

– .........................!!!!!!!

Как известно, случайностей на свете не бывает. Каждая «случайность» – это непознанная закономерность. Долго ещё бедный капитан 2 ранга Мурашов ломал голову над причинно-следственной связью, соединяющей воедино боевой порыв, пузырь воздуха, фекалии и подбитый авианосец… Долго и напрасно. Потому что всё было очень просто: раз полёты – значит, авианосец должен идти с одной скоростью и одним курсом, чтобы лётчик при посадке не промахнулся. Он и шёл. А тут услыхали пузырь, потом увидали посреди лунной дорожки перископ, ну и сдали нервишки. Вильнул здоровенный кораблик, уклоняясь от «торпеды», самолётик-то и совершил посадку маленько не туда – прямёхонько в центральную надстройку авианосца, «остров» называется… Ну, трах-бабах и всё такое прочее, как говорил знаменитый Роберт Бернс. Вдобавок ещё и своему крейсеру УРО «Белкнап» в скулу носом влепились.

А наши под водой тем временем торпеды считали, обалдев… А всё потому, что нет у американцев аппаратуры, которая лодки по запаху фекалий различает. Правда, у нас тоже…

…На пирсе в базе лодку встречал лично командующий флотом. Выслушал доклад, насупившись, а когда командир уже приготовился ко вставлению, выложил ему две звезды: одну – Красную – на грудь, вторую – поменьше – на погон. В добавление к уже имеющимся. И сказал:

– Езжай-ка ты, лучше, Мурашов, в училище. Учи там будущих флотоводцев, здесь тебя оставлять опасно – чего доброго, ещё первую мечту вздумаешь осуществить…

А через полгода «Энтерпрайз» прошёл внеплановый ремонт и снова вышел бороздить просторы и пускать авиацию, и снова за ним кто-то гонялся… он был такой чистенький, новенький, с иголочки, под флагом полосатым, и ничто не напоминало, что не так давно «Здесь был кап. 2 р. Мурашов»…»

От автора:

Я лично за все изложенное в этом рассказе Дарьи не отвечаю, женщина, понимаете ли, любит все приукрасить. Но вот то, что учебная атака на самый крутой в то время американский атомный авианосец полным водоизмещением 93 тысячи тонн состоялась, думаю, была. Наш военный моряк на все способен. Даже на стрельбу по авианосцу говном. Главное, чтобы победа было за нами, советскими моряками.

Кое-что о морских сражениях

В самом начале 60-х я купил в местном книжном магазине небольшую книжку в мягкой обложке. В ней рассказывалось о том, как во время Великой отечественной войны советский эскадренный миноносец преследовал немецкий рейдер, тяжелый крейсер, который пробрался в Карское море, чтобы перехватить наши северные конвои с грузами. Повесть была художественная, но такой факт появления немецкого рейдера в водах нашей Арктики имел место.

В те годы радары только еще стали появляться, найти противника можно было, только увидев его. В это время года были часты туманы, и рейдер не нашел конвой, топливо у него заканчивалось, и он стал возвращаться в Норвегию, где отстаивался в одном из фиордов. По пути обратно рейдер решил напасть на советскую метеостанцию и захватить коды для расшифровки радиограмм, а также узнать прогноз погоды на ближайшее время. Чтобы предотвратить это, стоявший у метеостанции пароход «Сибиряков» принял неравный бой с рейдером. Из 76-мм пушек, которые у него имелись на борту, он вступил в бой с бронированным монстром с его 280-мм пушками. Бой бы неравный, пароход затонул, но в том месте, где перекрывал судоходный проход в бухту, и немецкий тяжелый крейсер не рискнул подойти к берегу. Огнем своих дальнобойных пушек разрушил все строения на берегу и ушел. Но с радиостанции парохода «Сибиряков» в штаб Северного флота было передано сообщение о нападении немецкого рейдера. Командующий флотом адмирал Головко послал на перехват рейдера самолеты-торпедоносцы и эскадренный миноносец. Вот о походе этого эсминца и была та повесть, которая произвела не меня большое впечатление.

Больше всего мне понравились название – эскадренный миноносец или эсминец, а также звание командира этого корабля – капитан-лейтенант. Мне захотелось когда-нибудь постоять на мостике эсминца и отдавать команды – «Со швартовых сниматься», «Полный вперед», «Право на борт» и другие. И с тех я уже не пропускал книги о советском военно-морском флоте. Во время службы на подводной лодке я прочитал несколько книг с мемуарами известных флотоводцев, как советских, так и зарубежных. Очень захватывающей мне тогда показалась книга немецкого гросс-адмирала Дёница о действиях немецких подводных лодок. Прочитал книгу и американского адмирала о войне с японцами на Тихом океане. Потом в моей библиотеке появилась книга Щедрина, командира подводной лодки С-56, которая совершила переход во время войны с Тихого океана в приполярный Североморск, обогнув пол Земного шара. Она участвовала в боевых действиях, утопила несколько немецких транспортов, а после войны вернулась во Владивосток и сейчас стоит в качестве монумента на берегу, и её могут посещать горожане и гости Владивостока. А в последние годы у меня появились два очень больших и солидных издания – Энциклопедии линкоров и авианосцев. В этих книгах рассказывается вся история создания самых крупных в истории человечества боевых кораблей, перечислены все сражения с их участием.

После появления Интернета я смог прочитать и увидеть в нем очень много материалов о разных флотах и морских сражениях. С удивлением узнал, что еще в 50-е годы американцы и англичане поставили несколько очень интересных фильмов про морские сражения, об охоте на немецкий линкор «Бисмарк», о потоплении в одном из фиордов Норвегии другого немецкого монстра линкора «Тирпиц». О войне с Японией появились фильмы – о сражении у атолла Мидуэй, о налете американских бомбардировщиков на Токио с борта авианосца, и о многих других. Все это позволило мне расширить свои познания о состоянии военно-морского флота разных стран мира, и о морских сражениях.

Я не собираюсь пересказывать все, что мной прочитано за полвека, выскажу лишь свое мнение, которое у меня сложилось по прочтению всей доступной мне литературы. Кому-то мое мнение покажется ошибочным, кто-то может согласиться со мной. Я не претендую на истину в последней инстанции, просто, как любой человек, имею право на свое мнение. Я не буду касаться сражений всего периода ХХ века, в том числе Цусимского сражения, из Первой мировой войны, кроме одного сражения – Ютландского. Вот с него и начнем.

Как известно, в начале ХХ века самым большим флотом обладала Англия. Островное государство с многочисленными колониями, разбросанными по всему свету. Недаром это была империя, над которой никогда не заходило солнце. Не забывайте, что когда-то в Америке тоже была колония Англии. Из всех колоний в Англию везли все необходимое для безбедной жизни англичан на Острове. Именно так, с большой буквы, назывались острова Англии, Шотландии, Уэльса, расположенные у берегов Европы. Все многочисленные колонии надо было защищать от желающих их отобрать, и для этого в Англии был самый мощный военный флот. Затем, после Первой мировой войны, с ним сравнялся по силе флот США, а затем и превзошел английский как по числу кораблей, и их общему тоннажу.

Германия была континентальной державой, омывалась лишь водами Северного и Балтийского морей, и ей не требовался большой военный флот. Даже континентальной Франции он был более нужен, ибо у страны было Атлантическое и Средиземноморское побережье и колонии в Северной Африки. Но все же Германия относилась к числу мировых держав, и относительно большой флот должна была иметь. Она и имела. Но если английские корабли были разбросаны по всему земному шару, то немецкие базировались в основном в Северном море, и в нём они соблюдали определенный паритет с английским флотом. Самое крупное в истории Первой мировой войны морское сражение между английскими и немецкими кораблями произошло недалеко от побережья Ютландии в Дании, отсюда и получило название Ютландского. Оно, если так можно было выразиться спортивной терминологией, закончилось вничью. Обе стороны потеряли примерно одинаковое количество кораблей. И хотя сражение произошло во многом случайно, но выявило некоторые слабые стороны у существующих в те годы кораблей. Обе стороны сделали выводы из него, но выход каждый из флотов видел по-своему.

Англичане пошли по пути наращивания мощности орудий главного калибра на своих крупных кораблях. Немцы же отдавали дань увеличению толщины брони на своих линкорах, и высокой скорости всех кораблей. Еще в годы Первой мировой войны одиночные немецкие рейдеры нанесли тяжелый урон судоходству в разных районах мирового океана. Немцы считали, что их быстроходные рейдеры могут уйти от любого корабля противника, обладающего даже более мощными орудиями, но не такими быстроходными. Именно такими, не очень крупными по водоизмещению, но быстроходными, были первые построенные Германией после Первом мировой войны линкоры «Шарнхост» и «Грейзенау». Их рейд в Атлантике вначале войны с Англией принес большой успех, много кораблей с важными для Англии грузами пошли на дно.

Еще один урок, который был плохо усвоен англичанами. Самые крупные орудия на линкорах имеют калибр 381 или 406-мм, вес снаряда составляет почти 1000 кг. И хотя для заряжания таких больших орудий применяются различные устройства, артиллеристам приходится не сладко. Поэтому такие пушки заряжаются раздельно. Вначале в ствол вкладывается снаряд со взрывчатым веществом, которое взрывается при попадании снаряда в корабль противника, затем так называемый «картуз», т.е. гильза с порохом, который при взрыве в стволе орудия выталкивает снаряд наружу, чтобы он мог пролететь по воздуху 30-40 км. Для облегчения картуза и экономии металла, англичане делали его из легкого синтетического материала, который сгорает в стволе орудия. А в немецких снарядов картуз металлический, его после выстрела надо извлекать из ствола. Это в пушках называется гильзой, есть такая гильза и у патронов ружей, автоматов и пистолетов. Пуля вылетает из ствола, а гильза остается.

Линейные корабли имеют огромные размеры, и, несмотря на имеющиеся приспособления, доставка в артиллерийскую башню тяжелых снарядов из артиллерийских погребов требует большого времени. Поэтому в самом начале морского сражения «картузы» извлекаются из расположенных глубоко в трюме корабля погребов и укладываются в штабеля у башни. Такая предусмотрительность англичан их подвела во время артиллерийской дуэли через 25 лет после Ютландского сражения. Когда 381-мм снаряд с немецкого линкора «Бисмарк» попал в красу и гордость английского флота линейный крейсер «Худ», взорвался порох в синтетических картузах, бывших на палубе, а потом взорвался артиллерийский погреб. Над кораблем поднялся огромный столб огня и дыма, «Худ» разломился напополам и за считанные минуты утонул. А через двое суток сам «Бисмарк», беспомощный, расстреляв в бою с несколькими английскими линкорами все снаряды, получив множество попаданий снарядов и торпед, перевернулся и пошел на дно, но так и не взорвался. (Прим. – на морском дне затонувший линкор стоит на ровном киле, вверх надстройками. Это зафиксировали видеокамеры) Но я забежал далеко вперед.

Когда Англия и Франция объявили войну Германии 3 сентября 1939 года, через 3 дня после нападения немцев на Польшу, Гитлер дал команду своим надводным кораблям и подводным лодкам, которые заранее вышли на просторы морей и океанов, топить или захватывать английские и французские суда. Вначале это не носило массового характера, так как надводных рейдеров в океане у Германии было всего несколько, а подводных лодок было вообще мало. Но и торговые суда ходили совершенно беззащитные. Часто подводные лодки расстреливали их из своих артиллерийских орудий, находясь в надводном положении. Ну, а большому надводному кораблю типа броненосец или даже «карманный» линкор потопить беззащитное торговое судно не составляло труда. На начальном этапе войны обе стороны соблюдали джентльменское соглашение. С торгового судна весь экипаж переходил на спасательные шлюпки, и корабль топился артиллерией или торпедами.

Гитлер поставил перед своим флотом задачу обеспечить экономическую блокаду Острова. Командующий флотом гросс-адмирал Редер предлагал для этих целей крупные надводные корабли, но их у Германии было не так много, и они были очень уязвимы от ударов авиации. Да и строительство их требовало много времени. А Дёниц предлагал строить больше подводных лодок и уверял Гитлера, что возможно обеспечить блокаду. Для этого требовалось топить каждый месяц кораблей общим водоизмещением около 800 тысяч тонн. Дёниц подсчитал, что все верфи Великобритании могут спускать ежемесячно меньше этой цифры торговых судов разных классов и размеров. И в некоторые месяцы 1940 года это немцам удавалось сделать. Особенно увеличилось число побед подводников, когда они стали базироваться в гаванях оккупированной в 1940 году части Франции. Там силами огромного количество французов были построены бетонные укрытия для подводных лодок, которые не могли быть разрушены обычными бомбами. Перебазирование субмарин на Атлантическое побережье Франции позволило им больше времени находиться на позициях в море, поджидая конвои транспортов, и меньше на переходах. Способствовало более длительному пребыванию подводных лодок на позициях и использование судов обеспечения, так называемых «дойных коров». Для этих целей использовались подводные лодки специального назначения и гражданские суда.

Но с вступлением во Вторую мировую войну США с их практически неограниченными возможностями судостроительной промышленности у немцев не осталось шансов победить, обеспечить блокаду Англии, несмотря на то, что за годы войны они ввели в строй действующих более 1100 подводных лодок. Это было больше всех остальных воюющих стран мира. Правда, и потери субмарин в годы войны в Германии были колоссальные, погибло более 75 % подводников. Таких потерь не имел ни один род войск всех воюющих стран.

За годы Второй мировой войны на европейском театре военных действий так и не произошло крупных морских сражений между флотами воюющих стран. И Гитлер, и Черчилль очень боялись гибели своих крупных кораблей, в строительство которых были вложены колоссальные средства. Поэтому корабли в основном отстаивались в защищенных от налета вражеской авиации гаванях. Особенно это характерно для немецкого флота. Англичане боялись появления крупных кораблей в Атлантике, где шли самые крупные конвои. Они пошли даже на то, чтобы пропустить через Английский канал (Прим. – пролив Ламанш) два линкора – «Шарнхорст» и «Грейзенау», когда они уходили из французского Бреста в Германию. Гитлер после гибели линкора «Бисмарка» вообще запретил рисковать вторым подобным дредноутом «Тирпиц», который за всю войну выходил лишь один раз в море на перехват конвоя PQ-17. Но и там, в одном из фиордов Норвегии, его достали англичане, которые посылали на потоплении линкора мини-субмарины, которые повредили корпус линкора, но добили его все же английские летчики, сбросив на него сверхмощную авиабомбу.

Помимо охоты английских кораблей на «Бисмарк» и крейсер «Принц Ойген», которые хотели прорваться в северную Атлантику и начать топить торговые суда, еще один случай с участием английского линкора «Орк Рояль», получил всемирную известность. Немецкий подводный ас Гюнтер Прин в темную ночь пробрался в хорошо защищенную базу английского флота Скапа-Фло и потопил этот линкор торпедами, а затем благополучно вернулся на базу в Германию. Немецкая пропаганда на все лады трубила об этом успехе Кригсмарине. Железный Крест на китель Прина повесил лично Гитлер.

О том, что для крупных кораблей основную опасность стали представлять самолеты, все убедились после налета японской авиации на базу «Перл-Харбор» на Гавайских островах. Но еще больше убедились флотоводцы в этом после гибели английского новейшего линкора «Принц Уэльский» недалеко от Сингапура, когда он с одним английским крейсером попали под удар японских самолетов. Если в Перл-Харборе корабли стояли на якорях, то под Сингапуром могли маневрировать на полном ходу, но не смогли избежать попадания многочисленных бомб.

Единственный за всю войну случай столкновения английского флота с линкором «Тирпиц» мог произойти, когда тот вышел в море для атаки на конвой PQ-17, но англичане струсили и отозвали все корабли охранения конвоя, как только узнали о том, что «Тирпиц» вышел в море. Оставшиеся без прикрытия торговые суда и танкеры конвоя были потоплены авиацией и подводными лодками немцев даже без участия линкора «Тирпиц». На дно пошло большое количество танков, самолетов, орудий, в которых так нуждалась Красная Армия, отступая к Сталинграду. Сейчас это «ошибка» английского Адмиралтейства считает многими историками настоящим предательством.

Так что все столкновения немецких кораблей и подводных лодок с кораблями союзников происходили в то время, когда «волчьи стаи» субмарин атаковали большие конвои с охранением из английских и американских эсминцев и корветов. В первые годы войны преимущество было у немцев, но потом с изобретением радаров и гидролокаторов чаще стали побеждать союзники, отправляя на морское дно субмарины Гитлера. Хочу сразу сказать, что в тактике немецких подводных лодок и тех же субмарин японцев и Англии с США было большое отличие. Немцы атаковали в основном торговые суда, а все остальные были нацелены на военные корабли. Лишь в заключительном этапе войны в Тихом океане американские лодки стали топить все суда у берегов Японских островов, чтобы нарушить коммуникации.

Союзниками Германии по «антикоминтерновскому пакту» были Италия и Япония. Обе эта страны обладали мощными флотами к началу Второй мировой войны. Но если японцы были хорошими воинами, воспитанными в духе самураев, то итальянцы что на суше, что на море, были никудышными вояками. Так что сказать о том, что итальянцы внесли какой-то вклад в войне на море, я не могу. Все локальные сражения на море итальянцы проиграли. Англичане имели на Средиземном море три базы – в Александрии (Египет), на острове Мальта, а также на испанском берегу у скалы Гибралтар, которая блокировала проход из Атлантики в Средиземное море. И имеющимися силами англичане успешно отражали все попытки итальянского флота с небольшим количеством немецких подводных лодок парализовать доставку необходимых грузов по Средиземному морю. Намного больший урон военным кораблям и транспортам Британии наносили немецкие бомбардировщики.

Единственно, в чем прославились итальянские моряки, так это в проведении диверсий с помощью боевых пловцов. Они заложили взрывчатку под два английских линкора в бухте Александрии, взорвали несколько судов на рейде Гибралтара. Все эти действия на какое-то время выводили корабли из строя. Было несколько побед и у немецких подводников, которые потопили в Средиземном море авианосец и линкор, а также несколько транспортов.

Как я уже написал, Франция имела большой флот, по количеству кораблей превосходивший немецкий. После подписания документов о перемирии часть Франции была оккупирована немцами, но основные силы флота Франции были в неоккупированной части Франции правительства Виши. Одна часть кораблей оставалась в Тулоне на юге Франции, другая была у побережья Северной Африки. Черчилль, в прошлом Первый лорд Адмиралтейства, ставший в 1940 году премьер-министром вместо Чемберлена, знал силу французского флота и опасался, что в определенных условиях он может попасть в руки немцев, и значительно усилить флот Германии на Средиземном море. Поэтому он отдал приказ своему флоту расстрелять французские корабли у побережья Африки. Вначале французскому командующему флотом был выдвинут ультиматум о сдаче кораблей, на что гордые французы отвели отказом. Тогда заговорили пушки английских линкоров, которые расстреливали стоящие у причалов французские корабли. Лишь один из этих кораблей, самый современный линкор, сумел вырваться из этого огненного ада и ушел в Тулон. Этот ничем не спровоцированный расстрел французской эскадры надолго поссорил бывших союзников по антигитлеровской коалиции.

Самые ожесточенные сражения на воде развернулись в Тихом и Индийском океане. Японцы в начальный период войны имели преимущество, нанесли американцам тяжелые поражения в нескольких локальных сражениях на море и у островов Юго-Восточной Азии. Но после неудачи в битве за остров Мидуэй вначале наступило равновесие, но потом инициатива перешла к американцам. Потери японцами своих авианосцев с подготовленными экипажами летчиков оказались невосполнимыми. За годы войны американцы на своих верфях построили большое количество кораблей всевозможных классов, от ударных авианосцев, линкоров, подводных лодок до транспортныхсудов типа Либерти, на производство каждого из них уходило всего три (!!!) дня. И количество призывных контингентов в США было намного больше, чем в Японии. В результате в середине 1945 года американцы приблизились к японским островам, и тут их поджидало ожесточенное сопротивление японцев, защищавших свою родную землю. На захват острова Окинава у американцев ушло 80 дней вместо 3-х по плану, и они понесли очень большие потери. Американские военные посчитали, что оккупировать всю Японию самостоятельно они смогут лишь к лету следующего года, и обратились к президенту Трумену, чтобы он настоял, чтобы Сталин выполнил условия Ялтинского договора союзников – начал через 3 месяца после окончания войны в Европе военные действия против Японии.

Сражения на море показали, что в качестве самой большой силы на море стали авианосцы, эти плавающие аэродромы. Имея большую дальность полета, обладая разными видами вооружений – пулеметы, авиабомбы, торпеды, атакую корабль с разных сторон, даже относительно тихоходные в то время самолеты наносили непоправимый урон самым крупным кораблям в истории – линкорам. Авиабомбы несут больше взрывчатки, чем самый крупный артиллерийский снаряд, и попадают в самую уязвимую часть любого бронированного корабля – на верхнюю палубу. И торпеды тоже попадают в подводную часть корпуса, где броня не такая толстая. И поэтому даже самый большой в истории японский линкор «Ямато» водоизмещением больше 70 тысяч тонн, со своими 456-мм орудиями, оказался бессилен против 30-40 самолетов, взлетевших с американского авианосца. Около 10 попаданий крупными авиабомбами и примерно столько же попаданий торпедами, сброшенными с торпедоносцев, привели к гибели этого исполина. Все крупные морские сражения были выиграны той стороной, которая сумела сохранить свои авианосцы к концу боя и нанести невосполнимые потери противнику. Все корабли воюющих стран в конце войны несли на своей палубе раз в 5-10 больше зенитных орудий и крупнокалиберных пулеметов, чем было в первый год войны, чтобы отражать нападения вражеских самолетов. Но самым главным оружием против самолетов врага были истребители со своих авианосцев, которые обязательно выходили в море со своими линкорами и крейсерами для воздушного прикрытия. Адмиралы США давно поняли важность авианосцев в борьбе на море, поэтому судостроительная промышленность страны на поток поставила производство ударных авианосцев типа «Эссекс», и это предопределило победу американцев на море.

Вообще сражения на море поражают своими масштабами. Известно, что самые большие калибры орудий были на линейных кораблях, выстреливающих стокилограммовые снаряды на 30-40 км. Когда линейный корабль стреляет главным калибром в количестве 9-12 стволов одновременно, он весь окутывается дымом, который скрывает полностью линкор или тяжелый крейсер. А представляете, что творится на том корабле, куда снаряды попадают? Документальные кинофотодокументы свидетельствуют об этом. Очень впечатляющие зрелища на документальных лентах о сражениях на море в период Второй мировой войны. Средствами художественного кино невозможно это все передать, разве что с применением компьютерных эффектов.

Теперь хочу остановиться на войне между Германией и СССР на акваториях Баренцова, Балтийского и Черного морей. Перед войной самый сильный по составу кораблей был Балтийский флот. Но быстрое наступление на суше немцев привело к тому, что весь флот оказался заперт в узостях Финского залива в Кронштадте и Ленинграде, и стал постоянно подвергаться атакам немецких пикирующих бомбардировщиков «Юнкерс». Одна из упавших на флагманский корабль «Киров» бомба оторвала у того всю носовую часть корабля. Благодаря тому, что глубина под крейсером была небольшая, он не затонул. Единственно, чем помогли корабли Балтийского флота в начальный период войны, это проводить артиллерийскую стрельбу своими крупнокалиберными орудиями по заявкам сухопутных войск, стреляя по атакующим немцам. А так же отдать часть экипажей кораблей на формирование частей морской пехоты, которые стали грозой немцев.

Немцы перегородили сетями весь Финский залив от берегов Финляндии до Эстонии, и беспрепятственно проводили конвои с железной рудой и лесом из Швеции и Финляндии в Германию, не опасаясь действий советских подводных лодок. Но командование Балтфлота с упорством, достойным лучшего применения, направляли свои подводные лодки на прорыв вражеских сетей, тем самый обрекая их на гибель. В условиях господства немецкой авиации над Финским заливом выйти из западни, в которую попал Балтийский флот, было невозможно. Поэтому он начал по сути дела воевать лишь после снятия блокады Ленинграда и сетей, перегораживающих залив. Именно в заключительный период войны состоялась знаменитая атака подводной лодки С-13 под командованием Маринеско на «Вильгельм Густлов». Этот построенный в 1937 пассажирский лайнер, переоборудованный в плавучую казарму моряков из школы подводников, пошел на дно после торпедной атаки. На этом судне погибло много людей, в числе которых были военные, эвакуированными из Прибалтики, гражданское население, а также экипажи новых подводных лодок Кригсмарине. Якобы после этой атаки Гитлер назвал Маринеско своим личным врагом, и приказал начать против С-13 охоту. Но силы немцев к тому времени были уже на исходе. До сих пор историки не могут прийти к единому мнению, была-ли атака лайнера необходимой, или это преступление против мирного населения. Но об этом не может судить человек из теплого кабинета. Когда командир подводной лодки в темное время суток видит через перископ огромное судно, выходящее из бухты, занятой войсками противника, он действует моментально. Это враг, и его надо топить.

Вторым по силе флотом в Советском Союзе был Черноморский флот. Но основную массу кораблей составляли уже устаревшие корабли типа крейсера «Червона Украина». Самый мощным, быстроходным и красивым считался лидер «Ташкент», построенный в Италии. Но вклад этого флота в успехи Красной армии в Великой отечественной войне был очень скромный. И это вина не только флотоводцев, но и обстановка, которая сложилась на южном фланге борьбы с фашистами в период войны. Крупных боевых кораблей у немцев на Черном море не было. Они переправили по Дунаю несколько небольших подводных лодок, но они, в общем-то, не делали погоды. Больше всего наши надводные корабли страдали от действий авиации и минных полей. Зачастую, выходя для огневой поддержки наших сухопутных частей, корабли подрывались на установленных немцами минах или от нападения пикирующих бомбардировщиков. Так что таких обстрелов берега, занятого противником, было немного. Многие военные историки утверждают, что Черноморский флот бездействовал во многом из-за бездарных приказов и недальновидности командующего флотом вице-адмирала Октябрьского, до 1924 года носившего фамилию Иванов. Флот почти всю войну простоял в базах под прикрытием авиации и зениток. Приказы Октябрьского запрещали военным кораблям сопровождать гражданские транспорты с эвакуированными из Одессы и Севастополя жителями этих городов. В результате транспорты были беззащитны перед авиацией немцем, и многие утонули. Минные поля вокруг военно-морских баз были поставлены так непродуманно и хаотично, что на них часто подрывались наши корабли. Но самый одиозный приказ Октябрьского был об эвакуации из еще сражающегося Севастополя всех высших командиров и политработников. В числе первых убыл из города сам командующий флотом и начальник оборонительного района Севастополя вице-адмирал Октябрьский. Бегство командования привело к упадку боевого духа, и вскоре Севастополь был занят немцами. Свыше 80 тысяч офицеров и матросов попало в плен. При проведении Керченской десантной операции не были учтены погодные условия, и больше тысячи десантников не добрались до берега из-за сильного шторма. Бездействие флота привело к тому, что в 1944 году почти 100 тысяч немцев беспрепятственно эвакуировались из Крыма. Неизвестно, за какие заслуги Октябрьскому было присвоено Хрущевым в 1958 году звание Героя Советского Союза.

Но это не умаляет заслуг многих офицеров и матросов Черноморского флота, которые до последнего патрона защищали Одессу и Севастополь, ходили в атаку на Сапун-гору, высаживали десанты на Малую Землю и под Керчью. Многие их них вполне заслуженно стали Героями Советского Союза и обладателями многих орденов и медалей. Поэтому после войны Черноморский флот стал Краснознаменным.

Самым слабым по корабельному составу был Северный флот. Образованный в начале 30-х годов для защиты рыбных запасов страны от норвежцев, которые беззастенчиво ловили рыбу в наших территориальных водах, он состоял из небольших кораблей и подводных лодок. Все они были построены в Ленинграде или Горьком, и по системе внутренних речных путей, включая Беломорканал, были передислоцированы на север, в созданную базу Североморск. Самыми крупными кораблями Северного флота были эскадренные миноносцы. Вот именно о таком корабле я и читал свою первую повесть про военных моряков. Но у этого флота оказались самые большие заслуги перед страной в боях на море. Подводные лодки отправили на дно не одно транспортное судно, которые доставляли в порты Норвегии необходимые запасы для немецких войск. Корабли флота обеспечивали проводку союзных конвоев в своей зоне ответственности, артиллерийским огнем отгоняя немецкие бомбардировщики.

Но самым известным эпизодом войны на море Северного флота явилась торпедная атака на линкор «Тирпиц» в том самом единственном выходе в море для атаки конвоя PQ-17. Её совершила подводная лодка под командованием капитана 2 ранга Лунина. Но прежде чем поведать о ней самой, хочу кое-что рассказать.

Я не хочу утомлять читателя свойствами взрывчатых веществ. Скажу лишь, что все они имеют примерно одинаковую мощность взрыва. Но еще перед войной один химик из Ленинграда по фамилии Лядин создал взрывчатое вещество, примерно в 1,8 раза мощнее всех известных взрывчаток. Документы об изобретении пошли по инстанциям, и один экземпляр попал в Наркомат ВМФ. Началась война, все в стране пришло в движение, и многим стало не до изобретения Лядина. Решение о выпуске взрывчатки Лядина принято не было. Самого его призвали во флот, и как-то послали в Наркомат по каким-то делам. И он там нашел документ о своем изобретении, пылившийся в одном из кабинетов, предназначенном для уничтожения. Лядин поделился свой находкой с одним политработником, и тот понял лучше многих отцов-командиров, что сулит это изобретение. Весть об этом дошла до Сталина, и тот собрал у себя в кабинете совещание, на которое приказал доставить изобретателя. И того, как он был, в шинели и валенках, привезли в кабинет Верховного Главнокомандующего. Его приезда ждали министры, генералы и адмиралы. Сорок минут докладывал Лядин о своем изобретении Сталину и всем собравшимся. После этого совещания было принято решение немедленно начать производство этой взрывчатки на многих заводах. Почти 50 лет у наших боеприпасов была самая мощная взрывчатка, пока Горбачев не продал секрет её производства нашим потенциальным врагам. При взрыве 37-мм снаряда пушки истребителя в фюзеляже самолета противника образовывалась отверстие площадью в 1 кв. метр. Этой взрывчаткой стали снаряжать все снаряды, бомбы и торпеды.

А теперь вернемся к атаке на «Тирпиц». Когда Лунин увидел в перископ, что идет огромный корабль в окружении эсминцев, он понял, что это немецкий линкор, и стал маневрировать для выхода для торпедной атаки. Когда до пуска торпед оставались считанные минуты, «Тирпиц» стал совершать противолодочный зигзаг. И Лунину ничего не оставалось делать, как производить залп из кормовых торпедных аппаратов. В них были заряжены торпеды не с новой взрывчаткой, более мощной, а с обычной, которые решили использовать, чтобы не выбрасывать. Сейчас мнение историков об этой атаки расходятся. Некоторые, как и сам Лунин, утверждают, что было попадание в линкор, другие, и в первую очередь немецкие, на основании того, что в вахтенном журнале «Тирпица» нет упоминания о подводном взрыве, отрицают попадание. Но немцы были мастаки подделывать вахтенные журналы. Но надо сказать, что у «Бисмарка» и «Тирпица» была мощная броня, её обычная взрывчатка не пробивала. А вот если бы новая взрывчатка Лядина была в торпедах и кормовых аппаратов, неизвестно, чтобы получилось. Но, увы…

Хорошо зарекомендовали себя адмиралы, офицеры и матросы Тихоокеанского флота и Амурской флотилии, когда начались боевые против Японии. Они высаживали десанты, поддерживали огнем своей артиллерии наступающие сухопутные войска. Во многом заслуга флота, что Курильские острова были очень быстро освобождены от японцев. Так что звание Краснознаменного Тихоокеанский флот носит вполне заслуженно.

Теперь немного моих соображений, почему наши корабли имели намного меньше побед, чем могли бы иметь, если судить по составу наших флотов. Причина кроется не в силе вражеских флотов, а в наличии у немцев хороших самолетов, и в первую очередь для борьбы с кораблями это были пикирующие бомбардировщики Юнкерс-87. Именно такие самолеты позволяли сбрасывать бомбы точно на палубу надводных кораблей. По количеству самолетов мы имели преимущество над немцами только с 1943 года, но немцы брали свое интенсивностью полетов. Наши летчики вылетали за день 1-2, максимум 3 раза, а немцы в 2-3 раза чаще. Отсюда и преимущество в воздухе было у немецкой авиации. Авиации немцы обязаны успехами первых двух лет войны, когда они имели господство в воздухе над полем боя, особенно в местах танковых прорывов. Это на суше, но и над небольшими акваториями Балтийского и Черного морей немцы имели преимущество, особенно после захвата Крыма, этого непотопляемого авианосца. Поэтому и отстаивались наши крупные надводные корабли в гаванях под прикрытием зениток и самолетов ПВО.

Вообще во флотах многих стран мира сложилась парадоксальная ситуация. Ими командовали адмиралы, которые сами не участвовали ни в одном сражении на море. Некоторые даже рядом не были. За 25 лет без войны выросли адмиралы, которые в лучшем случае плавали в морях в качестве командиров кораблей, а такие, как Октябрьский, только катерами в Амурской флотилии командовали. Такое положение сложилось в нашем военно-морском флоте, где сменилось много командных кадров и пришли совсем молодые офицеры на высокие командные должности. Большинство офицеров флота, имевших боевой опыт участия в Первой мировой войне, были убиты еще революционными матросами, или оказались в изгнании.

Таким был и Кузнецов, который три года командовал крейсером «Червона Украина», потом был советников во время войны в Испании, где явно не командовал кораблями. Затем полгода был заместителем командующего Тихоокеанским флотом, потом стал командующим самого молодого и слабого в военном отношении флота, а уже через год стал Наркомом ВМФ. Лично у меня нет никаких претензий к этому уважаемому флотоводцу, так сложилась его судьба. Он много сделал для укрепления флота, который организованно встретил рано утром 22 июня 1941 году атаки немецких бомбардировщиков на военно-морские базы. А в годы войны Балтийский и Черноморский флоты в оперативном отношении подчинялись командованию Красной Армии на этих направлениях и действовали по их приказам, так что роль наркома была очень небольшой.

За годы войны выросло новое поколение командиров кораблей и подводных лодок. Причем на флотах всех стран-победительниц, хотя нельзя упомянуть в этом отношении немцев и японцев. На Нюрнбергском процессе с гросс-адмирала Дёница были сняты обвинения в незаконном ведении войны, потому что так, как воевали его подчиненные, вели боевые действия все флоты, участвующие во Второй мировой войне. Так что война была хорошей школой для всех участников её и на суше, и на море. И мы должны отдать дань памяти всем, кто покоится сейчас на морском дне или в братских могилах на земле. Я, как человек, отдавший небольшую часть своей жизни служению на флоте, могу только преклоняться перед этим людьми. Вечная им память!

Впечатления о фильме «Подводная лодка»

Несколько лет назад, когда к нам в квартиру провели проводной Интернет, и стало возможным получать сигнал с большой скоростью, я посмотрел немецкий фильма «Подводная лодка» 1981 года выпуска. И был поражен, с какой точностью были изображены события на немецкой подводной лодке периода Второй мировой войны. Почему я поверил и мне понравилась достоверность всего, что происходило на этой субмарине? Просто я сам несколько лет плавал на примерно такой же дизель-электрической подводной лодке в начале 70-х годов прошлого века. Та лодка, где я проходил службу в должности начальника медицинского служба, а проще говоря – врача, или доктора, как меня обычно называли, была больше 15 лет в строю. Она была сделана по проекту с использованием опыта строительства немецких подводных лодок Второй мировой воны, которые попали в руки союзников, в том числе и СССР. Поэтому я реально представлял, как все было на борту субмарины.

Еще во время службы на лодке я прочитал мемуары немецкого гросс-адмирала Дёница, в начале Второй мировой войны командующего подводными силами Германии, а потом и всем флотом. Читал мемуары наших подводников, в частности командира подводной лодки С-56, которая стоит на постаменте во Владивостоке, Героя Советского Союза Щедрина, других участников войны на море. Читал и художественные рассказы о героических буднях наших моряков и командиров. Многое со временем забылось, но уже в 90-е годы мне снова попали в руки мемуары Дёница, и я смог восстановить в памяти то, о чем писал немецкий флотоводец. Но я не собираюсь пересказывать его мемуары, а хочу поделиться своими впечатлениями об увиденном фильме немецкого режиссера Вольфганга Петерсена, снятого на основе мемуаров военного корреспондента Лотара-Гюнтера Букхайма, который плавал на таких лодках.

До этого я посмотрел немало советских и зарубежных фильмов про подводников. Фильм «Командир счастливой Щуки», где наиболее достоверно изображена борьба подводников с вражескими надводными кораблями на Севере во время Великой отечественной войны. Фильм «Первый после Бога» рассказывает о нелегкой судьбе командира С-13 Маринеско и походах его лодки в водах Балтики. Потом появилась возможность познакомиться с зарубежными фильмами о подводниках. Я видел фильм про действия американских моряков во время Второй мировой войны, в частности фильмы «Ю-571» и «U-429. Подводная тюрьма». Весьма достоверно, но все же не совсем. А вот в фильме Петерсена все очень натурально.

Что еще бросается в глаза по сравнению с другими фильмами. Здесь нет особого героизма, просто тяжелая работа моряков-подводников в период войны. Их враг где-то там, наверху. Никто особо не рассуждает о тех же англичанах, основных их противниках на море в те годы, о каких речь идет в фильме. Их задача – уничтожать транспорты противника, чтобы задушить Великобританию в тисках морской блокады. Для этого надо не вступать без особой нужды в схватки с надводными кораблями, в первую очередь эсминцами англичан. А ждать команды с берега и атаковать конвои в составе «волчьей стаи». Командир лодки по прозвищу «Старик» не очень доволен своим экипажем. Вместо опытных подводников он получил салаг, маросов-первогодков, не нюхавших настоящей морской борьбы. Многие пришли на флот под влиянием геббелевской пропаганды, как старпом подводной лодки, родом из Мексики. А поход предстоял трудным, а на деле не просто трудным, а по-настоящему изматывающим и жестоким. Экипажу предстояло провести долгое время в ограниченном пространстве, в наглухо закупоренных отсеках лодки, на которую сбрасывают глубинные бомбы. А если не бомбы, то жестокий шторм, который бросает лодку как скорлупку во время обязательных зарядок аккумуляторных батарей, которые проводятся только в надводном положении, и приводили к травматизму среди личного состава лодки.

По репликам командира чувствуется, что он не поддерживает идеи нацизма и часто критикует верхушку Третьего рейха. Но он военный человек, значит, на первом месте у него воинский долг, а приказы командования не обсуждаются. Даже такие сумасбродные, как пройти в Средиземное море из Атлантики через Гибралтар. Эта попытка прорыва показано очень зрелищно. Кажется, когда шансов на спасение не остается, но есть место подвигу, героизму и возможность показать себя в критической ситуации. Это не значит, что надо закрыть своим телом амбразуру дота, как Александр Матросов, а просто привести в рабочее состояние механизмы, чтобы весь экипаж субмарины был спасен.

Авторы и режиссер фильма не приукрашивает той жизни, которую вели немецкие подводники во Франции. Пьянство офицеров и матросов, посещение борделей и прочих увеселительных заведений было нормой для подводников. В тот период еще не было так много потопленных немецких лодок, как это началось годом позже. Но и тогда все понимали, что война на море идет на уничтожение. Ни один род войск не имел 75% потерь среди личного состава, как подводный флот Германии. Поэтому и старались алкоголем моряки заглушить страх, который они испытывали перед выходом в море. На все это на суше. А в море совсем не так. В фильме перед нами встают немецкие матросы, исполняющие приказы своих командиров, у которых есть свой долг и своя честь. Это трагедия людей, которых послали воевать, и у этой трагедии нет национальности и политических убеждений. В фильме бурлят настоящие эмоции от страха и ужаса. И невольно ловишь себя на том, что переживаешь за них и хочешь, чтобы лодка вернулась с задания. Режиссер передал реалистичность персонажей, поэтому часто встречаются грубые и матерные слова.

Очень реалистично переданы и условия, в которых находились подводники на немецких подводных лодках. Все было именно так – стесненность всех отсеков, примитивные условия обитания, приема пищи членов экипажа. Это совершенно не похоже на условия, которые были на американских подводных лодках и которые были показаны в том же фильме «Операция нижняя юбка» . Я понимаю, то был комедийный фильм, но это касается сюжета, но не внутреннего облика подводной лодки. Герои американского фильма могут содержать себя в чистоте, регулярно бриться и принимать душ, располагаться в больших каютах. Мне показалось это совершенно неправдоподобным.

У меня есть одна боевая служба, или как говорят подводники – «автономка». То есть выход на рубеж противолодочной обороны в океане с самым современным в то время оружием – торпедой с ядерным боезарядом. Плавали мы в летние месяцы. Условия, в которых мы находились почти два месяца, очень схожи с показанными в этом фильме. Жара в отсеках доходила до 45-50 градусов, у многих членов экипажа наблюдалось обезвоживание и потеря аппетита. Жара над морем не охлаждала внутренние отсеки субмарины во время плавания в надводном положении во время зарядки аккумуляторных батарей. И как немецкие подводники, многие офицеры, старшины и матросы к концу автономки имели на лице бороды. Так что мне все показанное в этом фильме, было до боли знакомо.

Очень похожи и эмоции, переживания, которыми жил экипаж нашей подводной лодки, относящийся к лодками ПЛО, т.е. противолодочной обороны. Это были времена обострения «холодной войны» во время «горячей» Вьетнамской войны, когда американцы начали эскалацию конфликта, начав блокаду Северного Вьетнама, заминировав порты нашего союзника по социалистическому лагерю. Мы входили в район патрулирования американских атомных подводных рекетоносцев. В те годы дальность стрельбы баллистических ракет подводного базирования была не такой большой, поэтому для стрельбы ракетами по центральной части СССР ракетные подводные лодки США должны были подплывать ближе к нашим берегам, где их и ждали наши лодки ПЛО с целью потопить противника, если он начнет выпускать баллистические ракеты. Очень сложная задача, но мы шли в готовности её выполнить, если поступит приказ командования. Так же действовали и немецкие подводники в этом фильме.

Менее достоверными мне показались кадры плавания подводной лодки в надводном положении, особенно общим планом. Явно было видно, что плывет макет. А вот крупные кадры были весьма достоверны. Немецкие лодки не имели высоких рубок, чтобы они были менее заметны для плавания в позиционном положении во время атаки на конвои англичан. Именно так наиболее часто атаковали немцы во время войны, особенно в первый её период. Поэтому волны захлестывали рубку, мостик и всех стоящих на нем. Ничего удивительно, что во время шторма чуть не выпал за борт один из членов экипажа и только своевременная помощь спасла его.

На моей памяти был случай, когда вахтенный офицер на одной из дизель-электрических подводных лодок 19 бригады Тихоокеанского флота во время плавания в надводном положении был накрыт волной, ударился головой о репитер гирокомпаса, и спасти его не удалось. Этот случай произошел в 1972 году. Комиссия установила, что офицер сделал длинным фал, которым привязывался во время шторма, проявил невнимательность и не укрылся за ограждением рубки во время прохождения большой волны.

Прочитав много разнообразной литературы, я знал, что популярность подводников в Германии была фантастической. Об их подвигах писала пресса, кричало радио, снимались фильмы. Их чествовали на митингах и первыми приветствовали военнослужащие всех родов войск, в том числе эссесовцы, всегда отличавшиеся высокомерием ко всем военным. Мне было понятно, откуда растут ноги такой популярности. Известно, что Вторая мировая война началась 1 сентября 1939 года с нападения на Польшу. Через 3 дня войну Германии объявили Франция и Англия. Но война эта была необычной, недаром её назвали «странной». Никакие боевые действия между воюющими странами не велись. Польская компания была скоротечной, всего 32 дня. Через полгода дошло до прекращения «странной войны», когда Германия напала на Францию и страны Бенилюкса. Англичане позорно бежали на свой остров, Франция заключила перемирие с Германией через 42 дня войны. Но все эти месяцы шла ожесточенная война между немцами и англичанами на море. Великобритания, эта «владычица морей», прилагала все усилия, чтобы противопоставить что-то немецким подводникам, которые в водах Атлантики отправляли на дно их транспорты в ужасающе большом количестве. Немецкой пропаганде было важно поддерживать среди своих граждан боевой дух, и лучше всего это можно было сделать, прикрашивая подвиги своих моряков, которые и вели настоящую войну на море. Герои-подводники являлись цветом нации, много молодых немцев стремились попасть в подводный флот. Особенно после рейда подводной лодки под командованием Прина в акваторию английской базы кораблей Скапа Флоу, во время которого был потоплен английский линкор и нанесен серьезный ущерб английскому флоту, в первую очередь психологический. О подвиге Прина узнал весь мир, растущий на глазах немецкий подводный флот не испытывал недостатка в добровольцах, желающих служить на субмаринах.

Но время тотального превосходства немцев в Атлантике было недолгим. Новая тактика «волчьих стай», примененная Дёницем, позволяла топить более половины транспортов и танкеров в конвоях, идущих к берегам Англии. Но ко времени, о котором речь идет в фильме, а это осень 1941 года, англичане сумели наладить неплохую охрану своих конвоев и потери немецких подводных лодок возросли. Поэтому так надирались немецкие подводники накануне выхода в длительное плавание в воды Атлантики. Чтобы заглушить страх. И это вполне достоверно показано в самом начале фильма.

Когда я читал в мемуарах Дёница про укрытия для подводных лодок, которые были сооружены во французских портах, в том же Ла-Роше, я не представлял, как они выглядят. А в этом фильме начало и конец фильма проходит именно в этих бетонных сооружениях, где не только стоят немецкие подводные лодки между выходами в море, но где проводятся необходимые ремонтные работы и подводные лодки пополняются запасами для выхода в море. Я читал, что очень активно эти защитные сооружения строили для немцев французы, которые проиграли в войну немцам за полтора месяца, хотя у них армия не очень уступала вермахту. А потом англичане пришлось тратить много усилий, чтобы разрушить эти укрепления, и помешать немецким подводным лодкам совершать свои смертоносные походы в Атлантику для перехвата английских конвоев. И потери английских самолетов были весьма большие, но они снова и снова летели на эти укрепления, потому что урон от подводных лодок был неизмеримо больше.

Все мои знакомые и родственники, которые знали, что я служил на подводной лодке, не имели представления об условиях службы до просмотра этого фильма немецкого режиссера Петерсена. Теперь им все стало понятно. Большая заслуга режиссера фильма в том, что он не просто создал фильм о войне, а в том, что он заставил зрителей забыть, что Германия – агрессор, и мы сопереживаем с героями фильма на протяжении больше трех часов показа. Лично я огорчился, когда в финале фильма командир подводной лодки погиб при бомбежке на земле, а не в море, как большинство его коллег по трудному ремеслу подводника.

Заканчивая свое повествование, я прошу не считать его рекламой фильма и уж тем более не героизацией немецких подводников. Просто это один из искренних фильмов о войне на море, который показывает ратную службу моряков, когда корабли, на которых они плавали, были далеки от совершенства. Пусть же число всплытий будет равно числу погружений для всех моряков-подводников. Они это заслуживают.

Инцидент на границе

Все описываемые в этом рассказе события имели место быть в реальности. О них не писали газеты, не говорили по радио или телевидению. Не было и обмена нотами по дипломатическим каналам. Для страны все прошло незаметно. Но не для участников тех событий. Изменены лишь некоторые фамилии героев рассказа. Я узнал об этом от одного из них. Как автор, я имел возможность кое-что домысливать, но основные события изложил точно. Итак, начинаю свой рассказ.

Завтрашний день, 9 мая 1973 года обещал быть по– настоящему праздничным. И погода установилась хорошая, солнечная, какая часто бывает в Хабаровске в это время года. Нет комаров, летней жары и июльской духоты. Поэтому именно в мае любят приезжать сюда московские театры со своими спектаклями.

Лейтенант Климов поправил висящий на стуле парадный китель, зачем-то потрогал стрелки наглаженных брюк. Представил, как классно он будет выглядеть завтра в глазах молодых девушек на базе КАФ Хабаровска. Да еще с кортиком. Вон он висит на стенке над кроватью. Для этого он гвоздя не пожалел. Впрочем, и стенку тоже. А что её жалеть? Обычная стена деревянного домика, где он снимает комнату. В ней даже никакого шкафа нет, только вешалка за тряпочной занавеской, небольшой стол и пара стульев. Хозяева сказали, что шкаф был старый, они несколько лет назад его на дрова пустили. Старенькие у него хозяева, да сам домик старенький, его еще дед старушки построил невесть когда.

Пора и спать ложиться. Климов разобрал постель на старенькой скрипучей кровати. Поправил простынь. Он любил порядок. За пять лет учебы в ТОВВМУ приучился заправлять кровать в казарме. По привычке даже здесь свою одежду с вечера клал на стул рядом с кроватью.

Вдруг за окном залаяла собака. «Кто-то чужой», – подумал лейтенант. Он услышал, как кряхтя, поднялся за стенкой хозяин, вышел на крыльцо и громко спросил в темноту: «Кто там?» Послышалось: «Лейтенант Климов здесь живет? Ему пакет!». Дед пошел открывать щеколду на входной калитке. Через минуту на пороге комнаты Климова появился матрос и четко доложил: «Вам пакет, товарищ лейтенант. Распишитесь!». Климов расписался в толстом журнале, который достал из портфеля матрос, и тот вручил ему пакет с сургучной печатью. Лейтенант отпустил матроса и подумал: «Никогда такого не было. Что-то случилось, видимо? На ночь глядя дежурного прислали».

Разломав сургучные печати, он вскрыл пакет. Там был небольшой листок, на котором сообщалось, что в гарнизоне объявлена готовность № 1, и лейтенанту Климову надлежит срочно прибыть в расположение части. Собираясь, лейтенант подумал, что хоть бы к завтрашнему празднику готовность сняли, а то он так и не оденет свой парадный мундир с кортиком и не прогуляется ни по базе КАФ, ни по Карлухе. Так хабаровчане называли центральную улицу Карла Маркса. Взяв карманный фонарик, Климов вышел из комнаты, выключив за собой свет. Попрощался с хозяевами, на вопрос хозяйки: «Надолго ли?» ответил: «Не знаю, всех офицеров в часть вызывают». Дед опять проворчал: «Ни сна, ни покоя с этим постояльцем», хотя в душе был рад, что нашелся квартирант, и они с бабкой имеют какие-то лишние деньги. Хотя как могут быть деньги лишними?

Климов быстро пошел на улочке, обычной деревенской с её колдобинами, канавами и еле пробивающейся из земли травой, светя себе под ноги, чтобы не споткнуться. Идти до береговой базы было недолго, минут пять да еще под горку. Он увидел КПП у входа в базу и нескольких офицеров перед собой, которые при свете фонаря над КПП входили внутрь. Потом подъехало такси, и из неё вышли два офицера. «Из центра города, видимо. Позвонили им», – решил про себя Климов. Лейтенант проследовал за ними и скоро оказался на плавбазе, где были кубрики личного состава его дивизиона. Прямо к плавбазе были пришвартованы катера. Командование бригады располагалось на другой плавбазе, недалеко. Между плавбазами был деревянный причал, к которому носами приткнулись СДК, средние десантные корабли, а так же несколько ДК, десантных катеров.

В офицерской кают-компании находились уже несколько офицеров во главе с командиром дивизиона, капитан-лейтенантом Пунановым. На вопросы входящих офицеров он не отвечал, лишь предлагал подождать, когда придут все остальные. Наконец, все офицеры дивизиона были в кают-компании, и Пунанов начал: «Товарищи, по гарнизону объявлена готовность № 1. По данным разведки, ожидается провокация на границе, и мы будем, в случае необходимости, оказывать помощь пограничникам. Пока это все, что я знаю. Штаб работает над предложениями, и завтра утром все будет ясно. Вопросы?» Вопросов не последовало. Что мог еще добавить комдив, который сам знал только то, что сообщил. Офицеры стали расходиться по каютам.

Настало время пояснить, что за воинская часть была, в которой служил лейтенант Климов. Это была 28-я бригада речных кораблей, одно из подразделений Отдельной дивизии Краснознаменного Тихоокеанского флота. Когда-то все военные корабли и катера, плавающие по Амуру, входили в состав Краснознаменной Амурской флотилии, или просто КАФ. Создана она была еще до революции и решала задачи по охране границ вначале Российской империи, а потом СССР, проходивших по рекам Амур и Уссури. В послевоенные годы, с образованием дружественной СССР Китайской Народной республики, все корабли и катера флотилии были порезаны на металлолом, части расформированы. Но в последние годы ситуация на границе обострилась, особенно после событий на острове Даманский. СССР усилил не только пограничные части, но и сформировал Отдельную дивизию Тихоокеанского флота на берегах Амура, во главе с контр-адмиралом. Катера и корабли собирали, как говорится, с миру по нитке, даже гражданские катера проекта 86-у были вооружены крупнокалиберными пулеметами и встали под ружье. Перебросили из Советской Гавани десантные корабли и катера. Потом наладили производство бронекатеров проекта 1204 в Керчи , и по железной дороге привезли их на Дальний Восток. Сформировали три отдельные бригады. Одну в Благовещенске, вторую в Хабаровске и третью в поселке Иман на Уссури. В зону ответственности этой бригады входило озеро Ханко.

Два года назад бригаду из Имана передислоцировали в Хабаровск, в Кировский затон, где уже находилась 12-я бригада. У этой бригады были хорошие условия. Располагалась она на Заячьем острове, который соединялся с другим берегом понтонным мостом. Несколько кирпичных зданий под штаб, казармы, ремонтные и складские помещения, оборудованные причалы. А вот 28-я бригада оказалась не в очень хороших условия, можно сказать, не на земле, а на воде. Две плавбазы и катера, в основном пришвартованные к ним. Плавбазами бригады служили переделанные гражданские колесные пассажирские пароходы, в которых были созданы самые примитивные условия для размещения различных служб бригады, штаба, кают офицерского и кубриков личного состава. На одном пароходе, где располагался штаб бригады, сохранили машинное отделение и колеса по бортам судна, вторая плавбаза самостоятельно не могла передвигаться. В салонах пароходов были размещены зал для проведения совещаний штаба бригады, кают-компании офицерского состава и столовые для личного состава всех дивизионов бригады. Каюты первого класса, более просторные, были отданы офицерам штаба и командирам дивизионов, остальные офицеры разместились в каютах второго класса, с кроватями в два яруса, столиком и парой стульев. А мичманам отдали каюты третьего класса, в трюме. В них они размещались, где по 4, а где и по 6 человек на кроватях в два яруса. На каждой из плавбаз были оборудованы комнаты для занятий по боевой и политической подготовке, камбузы, и на одной из плавбаз – медицинский пункт.

В составе 28-й бригады на момент описываемых событий было три дивизиона. Первый, артиллерийский, в котором служил Климов, состоял из трех звеньев по три бронекатера типа «Шмель» в каждом и представлял довольно грозную силу. На носу бронекатера была установлена 76-мм пушка в башне от плавающего танка, в корме спаренный крупнокалиберный пулемет тоже в башне, система залпового огня, а в середине катера разместили 4 гранатомета, по 2 с каждого борта, за броневыми листами. Моряки это помещение называли «курятник». Скорость бронекатеров была для реки очень хорошая, около 25 узлов. Катер, несмотря на довольно внушительные размеры, имел очень маленькую осадку, всего около метра, и мог пройти по довольно мелким речкам и перекатам. Должность командира катера – старший лейтенант, командир звена – капитан-лейтенант, командир дивизиона – капитан 3 ранга.

Во втором, десантном дивизионе были десантные средства. Пять средних десантных кораблей, которые могли вместить три танка или бронетранспортера, личный состав до роты, имели аппарель для высадки на необорудованное побережье. Еще в составе дивизиона входили шесть десантных катеров с аппарелью, которые тоже могли взять на борт или танк, или бронетранспортер. Оружия на борту катеров не было, на СДК – пара зенитных крупнокалиберных пулеметов. Командир СДК – капитан-лейтенант, катера – мичман и комдив – капитан 3 ранга.

Третий дивизион назывался десантно-штурмовой и состоял из шести катеров на воздушной подушке типа «Скат». Каждый катер мог взять на борт 40 десантников, из вооружения было личное оружие десанта и 4 гранатомета на катере. Главное оружие этого катера – скорость. До 80 км над водой и над землей. Никакие бугры и рвы ему не помеха. Командир катера старший лейтенант, звена из трех катеров ДШК – капитан-лейтенант и дивизиона – капитан 3 ранга. Стояли катера отдельно, на специально оборудованной бетонной площадке, которая полого спускалась к воде затона. Эта площадка была на другом берегу, на Заячьем острове, который вместе с насыпью и формировал Кировский затон в Хабаровске, где отстаивались в зимний период все военные и несколько гражданских судов.

В 12-й бригаде было тоже три дивизиона. Два таких же артиллерийских, как в 28-й бригаде, а также дивизион тральщиков. Так что силы Отдельной дивизии, сосредоточенной в Хабаровске, были очень мощные для условий действия на реке. Китайцы ничего подобного выставить не могли. Тогда зачем же нужна была такая сила в дивизии на Амуре? Для действий в составе войск Сухопутных сил. Дивизия могла высадить десант в любой точке рек Амура и Уссури на необорудованное побережье, и оттуда десантники могли развивать успех в тылу противника. При высадке десанта дивизия должна была действовать так. Вначале артиллерийские катера подавляют огневые средства противника на берегу и в глубине обороны, затем катера на воздушной подушке на огромной скорости подходят к берегу с передовым десантным отрядом, захватывают плацдарм, а далее десантные корабли и катера доставляют на плацдарм танки, БТР и дополнительные части десантников. Устоять против этой силы китайцы не могли. И вот эту силу привели в боевую готовность в ночь с 8 на 9 мая 1973 года.

Офицеры расходились молча. Часы показывали уже далеко за полночь, спать хотелось всем. Что завтрашний день готовит, никто не знал. Климов размещался в каюте со своим командиром звена, старшим лейтенантом Босым. Тот считался одним из ветеранов бригады, прошел с ней путь из Имана до Хабаровска, был на хорошем счету у начальства. Но он зашел в каюту к дивизионному механику, поэтому Климов какое-то время находился в каюте один. Разделся и забрался на свой второй ярус. Он считал, что ему повезло. На старой плавбазе было полно крыс, они прогрызли в ржавом металле дыры и не боялись лазить даже по спящим офицерам и матросам. А вот на второй ярус не могли забраться. Климов, когда оставался обеспечивающим на плавбазе, на ночь бросал в угол каюты сухарь и ночью слышал, как крысы грызут его. Избавиться от крыс было невозможно. На всех надводных судах они настоящий бич. Вскоре пришел Босый, разделся, и они оба уснули тревожным сном.

Утром было всё как обычно. Подъем, завтрак, построение всей бригады на причальной стенке для подъема флага. Потом с короткой речью перед строем выступил командир бригады, капитан 1 ранга Тановицкий. Он сказал, что перед соединением стоит важная задача, о которой личному составу доложат командиры дивизионов. А сейчас надо будет подготовить катера и корабли к походу. Запастись боеприпасами, топливом, провизией. После этого он распустил строй, и все разошлись по своим кораблям и катерам, а командиры дивизионов последовали за комбригом на штабную плавбазу.

На дивизионе закипела работа. Подъезжали машины, и матросы сгружали ящики с провиантом и заносили на свои катера. Командиры стояли у трапа и отмечали по накладным, сколько чего занесли на катер. Потом катера по очереди отходили от причала и шли к танкеру, стоящему на рейде, заправляться топливом. И, не подходя к пирсу, так же по очереди, шли к арсеналу и загружали боеприпасы. Для Климова эта суета подготовки к длительному выходу была впервые. Он пришел в часть 8 месяцев назад, свой катер получил в начале ноября и ни разу не отходил от причальной стенки. На Амуре весной ледоход закончился накануне 1 мая, навигацию открыли 2 мая, а сегодня лишь 9 мая. Поэтому с Климовым на борту во время его перехода к танкеру ив арсенал находился командир звена Босый и указывал на ошибки. Наконец все приготовления к выходу были закончены, и катера один за другим стали швартоваться к плавбазе. К этому времени командир дивизиона не только получил задания в штабе у комбрига, но и успел провести совещание с дивизионными специалистами – артиллеристом, связистом, механиком и врачом. И когда все катера пришвартовались, последовала команда: «Всем офицерам собраться в кают-компании».

Когда все офицеры собрались, комдив Пунанов доложил обстановку. Оказалось, что китайцы обратились к советской стороне за разрешением провести баржу мимо Хабаровска, ссылаясь на обмеление Казакевичевской протоки, по которой они должны были плавать. Командование Военного и Пограничного округов опасаются, что на барже может быть оружие массового поражения, и китайцы могут его применить, находясь в районе Утеса в Хабаровске, где слияние рек Амура и Уссури, т.е. в центре города. Перед кораблями дивизиона была поставлена задача – не пропустить эту баржу, даже если китайцы, несмотря на запрет, попытаются провести её, нарушив при этом государственную границу. Действовать дивизион будет под видом пограничников. Для этого каждый командир получит флаг морских сил погранвойск, и заменит им свой родной флаг военно-морских сил СССР на мачте катеров. В случае обострения ситуации на борт катеров поднимутся настоящие пограничники в своей форме. Придется идти на абордаж, и именно они должны будут высаживаться на борт баржи. Наше дело препятствовать движению китайской баржи и подойти к её борту с разных сторон. Надлежит получить личное табельное оружие и противогазы всему личному составу дивизиона. Выход в район Тарабаровых остров в 15 часов местного времени.

Офицеры разошлись, горячо обсуждая услышанное. «Да, ну и дела», – подумал Климов. «Так недолго и до войны. От китайцев всего можно ожидать. Напали же на своих союзников вьетнамцев», – думал он, шагая вслед за другими офицерами в арсенал за своим пистолетом Макарова и противогазом. «Надо будет еще приготовиться к приему комдива, который решил выйти на его катере, взяв над ним, как над начинающим командиром, шефство. Что для этого надо?» – рассуждал лейтенант. Решил посоветоваться с Босым, который не раз выходил с комдивом на борту. Тот его успокоил: «Ничего особенного Пунанову создавать не требуется. Разве что кок должен быть хороший». Но Климов знал, что его пулеметчик и по совместительству кок неплохо готовит пищу. Сам он её не пробовал, но матросы, которые с ним служили на других катерах, утверждали, что его кок не хуже, чем у Босова.

В 12 часов, как положено, все в последний раз пообедали на плавбазе, гадая, когда будет следующий. Потом традиционный «адмиральский» час, когда все свободные от вахты офицеры и матросы могут поспать. Но Климову не спалось. Он перебирал в памяти события, которые произошли в его жизни за время службы. Вспоминал, как расстроился, когда вместо большого корабля на море попал на катер на реке. И хотя он был назначен командиром катера, но целых 2 месяца ждал, когда придет из Керчи его «броняшка», как матросы называли бронекатер проекта 1204. Вспомнил, как три дня проторчал в Речном порту Хабаровска, куда были доставлены три бронекатера на платформах. Тогда все переживали. На Амуре началась шуга, ледостав, еще немного, и лед замерзнет, а катеров все нет и нет. Наконец, поступило сообщение от оперативного дежурного дивизии, что катера уже в Хабаровске на станции, в ближайшие часы маневровым тепловозом будут доставляться в Речной порт, где есть краны, которые в состоянии сгрузить бронекатер с железнодорожной платформы на поверхность реки. Вспоминал, как их разгружали, высоко поднимая над платформой, и они раскачивались на ветру, а он волновался, что тросы могут оборваться. И как назло, его катер был самым последним в этой очереди. Уже все бронекатера на буксире были доставлены в Затон, а он все ждал своего катера. И вот он, его корабль, боевой корабль, который пока стоит на железнодорожной платформе. Потом катер спустили на гладь Амура. Рядом уже стоял буксир, готовый тащить катер на место стоянки в Кировском затоне. Потом Климов со всеми членами экипажа по качающемуся веревочному трапу спустились с высокого причала на палубу катера и завели буксировочный трос. И хотя на борту катера был и комдив, который командовал всеми работами, но он очень волновался. Больше всего за то, как-бы шальная льдина, которые разгребал своим форштевнем идущий впереди буксир, не пропорола борт его катера. Ведь шуга была все сильнее и сильнее, льдины становились толще. Мимо проплывали берега с очертаниями домов Хабаровска. Потом показалась громада железнодорожного моста через Амур, и, наконец, очертания острова Заячий. «Дома», – подумал Климов, хотя прошло еще почти полтора часа, пока его бронекатер отшвартовался у плавбазы. И только тогда он понял, что он стал настоящим командиром. Он, лейтенант Климов.

В 15 часов загудели двигатели катеров, выпуская в атмосферу клубы едкого сизого дыма. Потом катера один за другим стали выходить в акваторию затона и малым ходом потянулись к выходу из него. Климов, поглядывая на своего комдива Пунанова, сам отдавал приказы подчиненным. Все у него получалось неплохо. И отдавать приказы, и маневрировать, так что комдиву не приходилось вносить поправки в его действия. Когда катера вышли на простор реки и, выстроившись в кильватерную колонну и, увеличив ход, пошли мимо города Хабаровска вверх по течению, восторг овладел Климовым. Он представлял, как хабаровчане видят своих защитников-моряков, которые впервые в таком большом количестве проходили мимо набережной города. И он командир. Сам управляет боевым кораблем. Да каким! Ему доверено выполнять приказ командования, и он был уверен, что сделает это. Не один, конечно, но у них есть целый дивизион таких грозных катеров. «Пусть только сунутся китаёзы», – злорадно подумал лейтенант: «Мы им сопатки натрем!»

Через пару часов все 9 бронекатеров вошли в одну из проток, во множестве отделяющих разные по размеру острова, которые на картах носят название Тарабаровы. Климов почти освоился на катере и хоть осторожно, но в целом неплохо воткнул нос своей «броняшки» в зыбкий прибрежный песок, работая малым ходом вперед дизелями. Он дождался, когда его матросы заведут канат за какое-то дерево на берегу. Можно было выключить моторы. Первый его самостоятельный переход в жизни завершен успешно. Командир дивизиона похвалил Климов за умелые действия и сказал, что из него будет толк.

На катерах начались приготовления к ужину. «Война войной, а еда по расписанию», – говорят все военнослужащие. Вот и сейчас кок занялся приготовлением ужина, один молодой матрос начал ему помогать, а еще два стали «скатывать» палубу, т.е. мыть её швабрами. Комдив, захватив с собой Климова, сошел на берег, и под развесистым деревом собрал офицерский состав. Узнал у всех командиров катеров о состоянии материальной части и, удовлетворенный их докладами, пошел в радиорубку одного из катеров, чтобы связаться со штабом и доложить обо всем. Получив приказ ждать, он с легким сердцем отпустил всех ужинать и пожелал приятного аппетита. Вместе с Климовым они пришла на катер как раз к рапорту кока, что ужин готов. Потом они со всем личным составом бронекатера поужинали. Комдив и командир катера, обмениваясь репликами, совершили променад после ужина. Настроение было хорошим, один этап задания дивизион выполнил, замечаний нет.

Несколько дней прошло в томительном ожидании. Кто-то ловил рыбу, кто-то гонял радию, ловя музыку или радиостанцию «Маяк», чтобы услышать новости. Любители преферанса собирались у одного из командиров. По утрам комдив устраивал небольшие учения. Катера отходили от берега и перемещались вдоль протоки, отрабатывая навыки маневрирования и швартовки на необорудованное побережье. Но, в общем-то, все было не тяжело. Матросам служба медом казалась. Комаров даже на берегу еще не было. Курорт прямо.

Но однажды после очередного сеанса связи со штабом бригады комдив пришел и сказал, чтобы готовились к прибытию начальства. Комбриг и начальник штаба бригады прибудут на рекогносцировку. И действительно, ближе к полудню вдали послышался знакомый гул работающих вентиляторов и пропеллеров катеров на воздушной подушке. И вскоре в устье протоки показались два катера в облаках брызг. Подойдя поближе к стоянке катеров артиллерийского дивизиона, ДКВП как-то нехотя вползли на пологий берег и затихли. Юбки спали, и катера стали похожи на распластавшихся лягушек. Из одного из них вышли комбриг, капитан 1 ранга Тановицкий, и командир дивизиона ДШК капитан 3 ранга Шмелев, из второго – начальник штаба бригады капитан 2 ранга Чистоклетов. Пунанов пошел к ним, за три метра перешел на строевой шаг, и все стоящие недалеко офицеры дивизиона услышали его четкий рапорт начальству. Тановицкий выслушал рапорт и протянул комдиву руку. Они обменялись рукопожатиями. Потом Пунанов пожал руки Чистоклетову и Шмелеву. Начальство подошло к стоявшим офицерам, которые поприветствовали высоких гостей. Потом начался непринужденный разговор о ситуации, в которой находились и дивизион, и бригада в целом.

После обеда и короткого отдыха комдив сообщил Климову, что он вместе с комбригом и начштаба выйдет на ДШК в сторону Фуюаня, небольшого китайского поселка недалеко от Казакевичевской протоки. Как выразился, на рекогносцировку. Заработали вентиляторы и пропеллеры катеров на воздушной подушке, их юбки надулись, и катера приподнялись над берегом и водой. Из-под юбок полетел песок и брызги воды. Оба катера один за другим медленно развернулись практически на месте и, поднимая тучи брызг, набирая скорость, пошли вверх по течению. Довольно быстро они скрылись за поворотом протоки, и лишь гул двигателей слышался издалека.

Прошло около двух часов, и снова вдали послушался гул приближающихся ДШК. Вот они уже показались из-за поворота и через некоторое время подошли к тому же месту, откуда уходили в сторону китайцев. Все повторилось, снова катера стали похожи на лягушек, замолчали двигатели, и прибывшее начальство вместе с комдивом Пунановым сошли на берег. Комбриг и начштаба о чем-то поговорили с комдивом, не отходя от катеров, потом пожали друг другу руки, и начальство забралось на палубу ДШК. Снова заработали двигатели, катера приподнялись и, поднимая тучи брызг, пошли в сторону Хабаровска. Пунанов подошел к толпившимся на берегу офицерам и предложил организовать большой стол и стулья. Быстро поступила команда на катера, и на берег были доставлены раскладные алюминиевые столы и стулья. Все расселись, ожидая доклада комдива. И он не заставил себя ждать.

Пунанов рассказал, что они на катерах прошли выше по течению Фуюаня на 10 км и никаких барж не обнаружили. Лишь многочисленные китайские лодки были в воде и на берегу. Смеясь, он рассказал, какой удивление было на лицах китайцев, которые при звуках двигающихся катеров на воздушной подушке бежали со всех ног к берегу, чтобы увидеть такое чудо. Раньше ДШК к китайским берегам не ходили, и китайцы их не видели. Пунанов сказал, что наблюдал за китайцами через прибор ночного видения, где очень мощная оптика, и ему показалось, что у китайцев глаза стали широкие, как у европейцев. Все офицеры рассмеялись в ответ на эту реплику своего командира. Пунанов продолжил: «Когда катера шли мимо поселка, им на пути попалась песчаная коса, и китайцы, видимо, думали, что мы сядем на мель. Какое же было их удивление, когда наши катера в ореоле брызг и песка прошли над отмелью, не сбавляя хода. Это я тоже видел в оптику по их жестикуляции».

Далее он продолжил: «Высокое начальства пришло к следующему выводу. Скорее всего баржа – это блеф. Никакой баржи нет и в помине. Торчать еще неизвестно сколько вдали от базы, когда срывается плановый выход на артиллерийские стрельбы в район Сарапульского, нет смысла. Уровень воды в Амуре повышается, началось таяние снега в верховьях притоков Амура реках Зеи и Буреи. Поэтому сегодня по прибытию в Хабаровск комбриг выскажет свое мнение командиру дивизии контр-адмиралу Буйнову, и тот примет решение. Скорее всего, день-два уйдет на согласование с армейским и пограничным командованием в округе и в Москве, и тогда станет ясно, будет ли дивизион еще здесь находиться». После этих слов все офицеры радостно загудели, всем хотелось поскорее прибыть в город, повидать свои семьи, которые находятся в полном неведенье, где их мужья и близкие.

По такому случаю на следующий день комдив решил организовать стрельбы из личного оружия. Офицерам предлагалось расстрелять по обойме патронов из пистолета Макарова и по рожку патронов из автомата. Так и сделали. Определили, где самое безопасное место для импровизированного тира, из листов картона от пустых ящиков провизии сделали мишени и начали стрелять. Шум стрельбы был слышен далеко. Какая-то испуганная лиса побежала вдали как раз под установленными мишенями. И по ней стали стрелять из автоматов. Но длинные очереди задирали ствол оружия вверх, и лиса благополучно убежала. Все, кто стреляли по ней, подверглись насмешкам офицеров, у которых в это время не оказалось в руках автоматов.

Через десять дней после выхода на позицию последовал приказ из штаба бригады возвращаться на базу. Подгонять никого не надо было. Все, что временно находилось на берегу, было погружено на суда, они запустили двигатели и, пока на берегах не было населенных пунктов, дали полных ход. Бронекатера на полном ходу создают высокую волну, и все лодки после прохода катеров оказываются на далеко берег и многие в перевернутом положении. А пока можно было пройти на полных оборотах. С учетом течения реки «броняшки» шли со скоростью около 50 км/час. Вскочив из протоки на простор Амура, они еще некоторые время шли на полном ходу, но с появлением на берегах дач и поселка Чумка сбросили скорость. Но все равно очень скоро весь артиллерийский дивизион отшвартовался в родном Кировском затоне.

Климову, в отличие от остальных женатых офицеров дивизиона, некуда было торопиться. Он уже давно перестал переживать, что не удалось пройти в парадной форме военно-морского офицера с кортиком по улицам Хабаровска, не очень избалованного этим зрелищем, как во Владивостоке. Он продолжал сидеть в боевой рубке своего катера на удобном кресле, которое ему все больше и больше нравилось, смотрел на суетящихся матросов и уходящих за КПП офицеров. Все еще у него было впереди. И женитьба, и рождение дочки, и командование звеном, а потом и дивизионом артиллерийских катеров. Перевод на службу на большие корабли, должность старпома на большом противолодочном корабле. Потом он снова стал командиром. Уже грозы морей и океанов – большого противолодочного корабля «Адмирал Чебаненко». Были дальние морские походы, учения, стрельбы. Но ничего этого Климов не знал, сидя в боевой рубке своего первого боевого корабля.

От автора.

Я не ручаюсь за достоверность фраз, которые произносили герои моего рассказа. Но все события, что в нем изложены, случились на самом деле в те годы вражды двух социалистических государств. И этот небольшой инцидент мог привести к большой войне. Но, видимо, китайцы узнали о решимости нашего флота помешать осуществлению их планов. Да и демонстрация мощи катеров Отдельной дивизии охладила горячие головы и военных, и политиков. И это хорошо. Родину надо уметь защищать!

Особенности национальной рыбалки в зимний период

У капитана 3 ранга Климкина с утра было паршивое настроение. А какое оно может быть, если впервые в истории его дивизиона планируется выход на полигон на стрельбы в зимних условиях? Не всего дивизиона, конечно, а двух катеров на воздушной подушке. Но от этого головной боли не меньше. За все четыре года, пока он командует дивизионом ДШК, или десантно-штурмовых катеров, ничего подобного не было. Одно дело лето. Во-первых, в теплую погоду вся техника работает в более комфортных условиях. Во-вторых, если вдруг выйдет из строя вентилятор, который нагнетает воздух внутрь юбки для создания воздушной подушки и катер потеряет ход, его всегда можно по воде отбуксировать в базу буксиром. А как зимой, по льду, покрытому торосами? Остается только везти ремонтную бригаду и на морозе устранять поломку.

В общем, забот у комдива был полон рот. Уже месяц, как только было принято такое решение – провести высадку импровизированного десанта на необорудованное побережье с предварительным обстрелом места высадки в зимних условиях, – он только и занимался тем, что готовил два катера к этому выходу. Со всеми командирами звеньев, а их у него в подчинении было трое, и с оставшимися 6 командирами катеров, они обсудили, какие два катера наиболее пригодны к выполнению задания командования. И определив, все стали работать, чтобы привести эти два катера в максимальное рабочее состояние. Составили экипажи этих катеров из наиболее подготовленных матросов и старшин. Климкин понимал, что это не совсем правильно, вроде как «потемкинские деревни», но потом, если что случится, спросят с него. И никто не будет разбираться, что четверть моряков недавно пришла после учебки, что треть катеров лишь недавно введены в состав дивизиона. Ты командир, за все несешь ответ. Не спи, день и ночь гоняй матросов, чтобы осваивали матчасть и знали свои обязанности от и до. И никому не будет дела до того, что даже запуск двигателей в зимних условиях сопряжен с большими трудностями и риском. Попробуй завести свои «Жигули» зимой. Сколько автомобилисты прикладывают усилий, утепляют капот и перед запуском двигателя прогревают картер. А тут не автомобиль, а огромный катер с несколькими двигателями, которые невозможно ничем утеплить.

Эти катера на воздушной подушке проекта 1205 типа «Скат» появились на Амуре всего 4 года назад. После доставки их в Хабаровск, на базу КАФ, привели в рабочее состояние, чтобы и огромный вентилятор, и авиационные двигатели работали как часы. Резиновая юбка по периметру катера служила для того, чтобы под днищем катера создавалось повышенное давление и катер как бы парил над поверхностью или воды, или земли, и вот, как сейчас, надо льдом, с огромной скоростью, да 80 км/час. До Амура Климкин служил на Каспии командиром звена и, когда обострилась ситуация на границе с Китаем, особенно после событий на Даманском, его повысили в должности и отправили служить в Хабаровск. И все эти годы он занимался подготовкой личного и командного состава своего дивизиона для максимального полного использования возможностей этих катеров-амфибий. И летом у его дивизиона все получалось неплохо. Но вот как зимой получится, должен показать сегодняшний выход на полигон 2 катеров.

После завтрака в кают-компании и подъема военно– морского флага на плавбазе, комдив собрал всех офицеров дивизиона в учебной комнате, и еще раз обговорил задачи на этот выход. Вместе с комдивом и двумя командирами катеров выходят все дивизионные специалисты, а так же командиры всех остальных катеров. Не для оказания помощи, а для учебы – ведь это первый выход для всех в зимних условиях. Старшим на время убытия командира дивизиона остается заместитель по политчасти. Потом все разошлись по каютам готовиться к выходу.

Климкин оделся тепло – альпак, меховые штаны, унты, теплые кожаные перчатки. Вместо шапки – утепленный шлемофон. ДШК – не прогулочный катер или яхта, для круизов не подходит. Отопления внутри нет, только в рубке командира небольшие обогреватели. Температура внутри как наружи, разве что ветра нет. Так что все собравшиеся на выход офицеры и матросы были одеты максимально тепло. Строем все выходящие в Сарапульское офицеры и матросы пошли на площадку. Так называется большой бетонный плац, на котором, распластавшись как куры-наседки, стоят все 9 катеров на воздушной подушке.

Началась непосредственная подготовка к запуску двигателей. Уже это одно было испытанием и для техники, и для личного состава катеров. Но подготовительная работа сказалась – все двигатели через какое-то время загудели. Шум от этих авиационных двигателей большой, поэтому на всех были шлемофоны, как на летчиках, и общение комдива и командиров катеров шла по рации, через ларингофоны. Через 20 минут двигатели прогрелись, обороты их вошли в рабочую зону. По традиции Климкин произнес: «Поехали» и катера стали увеличиваться в росте. Это под днище огромными вентиляторами стал нагнетаться воздух, создавая воздушную подушку. Наконец, оба катера оторвались от земли и медленно, осторожно стали спускаться с бетонной площадке на лед. Комдив находился на головном катере, которым командовал капитан-лейтенант Терентьев, бывший и командиром звена. Вторым катером командовал старший лейтенант Баталов, очень перспективный офицер, зарекомендовавший себя как знающий и инициативный командир катера. Все офицеры были разделены на две части и распределены по катерам.

Спустившись на лед, катера стали набирать ход и пошли по льду Кировского затона. Климкин увидел, как на штабной плавбазе открылась дверь и на палубу вышли офицеры штаба его 28-й бригады во главе с капитаном 1 ранга Тановицким. Они взяли под козырек, вернее шапки, приветствуя уходящих на сложное задание членов экипажей катеров ДШК. От успеха этого выхода зависело и благополучие всего командного состава бригады.

Катера вышли из Затона, поднимая шлейф снега со льда, и на высокой скорости пошли вниз по течению Амура. Конечно, под толщей льда течения не видно было, но по этому маршруту катера не раз ходили лето, и экипажи знали, что подо льдом метровой толщины течет великая русская река Амур в Татарский пролив. Громко, но без перебоев работали двигатели, раскручивая лопатки турбин, создающих воздушную подушку под днищем. А пропеллеры авиационных двигателей гнали катера вперед. И вдруг в шлемофоне Климкина раздался крик Баталова: «Командир, рыба! И много, надо собрать!». Услышав крик командира идущего вторым катера, Климкин, как командир ведущего самолета после крика ведомого, не задумываясь, скомандовал командиру катера Терентьеву: « Стоп!» и тот сбросил обороты авиационных двигателей. Катер стал останавливаться. «Что за рыба?» – спросил комдив командира катера. Баталов ответил: «Ваш катер прошел над участком тонкого льда, под которым была вода и воздух, а так же рыба. И все это полетело в разные стороны, целое облако рыбы в лучах солнца. Такого зрелища я никогда не видел. Сейчас стоим, собираем рыбу со льда. Нужна помощь!» Климкин улыбнулся и сказал Терентьеву: «Разворачивайся, пойдем на рыбалку». Ничего не понимая, Терентьев развернул катер и двинулся обратно. Метра в 200 стоял катер Баталова, и матросы бродили вокруг, что-то поднимая со льда. Климкин спросил командира: «У тебя ведра есть? Давай все, рыбу собирать будем».

Через некоторое время оба катера стояли недалеко друг от друга. Их двигатели работали на холостых оборотах. Матросы и офицеры ходили вокруг них и собирали в ведра рыбу, в основном карасей. Кое-кто подошел к большой полынье, где продолжала плавать рыба, и ведрами стал вычерпывать её вместе с водой. Наконец, все имеющиеся емкости на обоих катерах были заполнены рыбой, и катера взяли курс на полигон. Настроение, до этого тревожно-мрачное, сменилось разговорами о такой «клевой» рыбалке. Разговоры вспыхивали то в одном, то в другом месте большого, рассчитанного на 40 человек десанта, посещения.

Катера пришли на полигон. Вид его зимой отличался от привычного летнего пейзажа, но штурман точно определил, где находится этот одинокий остров в русле Амура. Катера успешно обстреляли его из штатных гранатометов и пулеметов, потом на большой скорости подошли к острову и стали выползать на пологий берег. Климкин вспомнил, как в первое лето, когда ДШК выполняли первый выход на этот полигон, потребовалось подойти к самому поселку Сарапульское. И он видел, как какой-то старый дед, видя наползающее на него чудовище в тучах брызг и песка, истово молился в своем огороде на берегу. Сейчас никого не было, поэтому катера, развернувшись на берегу, снова сползли на лед и взяли курс на Хабаровск.

Через полтора часа катера стояли на своих штатных местах на площадке. Экипажи катеров и офицеры дивизиона построились, и Климкин перед строем поблагодарил всех за успешное выполнение задания командования. Раздалось дружное «Служим Советскому Союзу», спугнувшее одиноких ворон, сидящих на деревьях в ожидании чего-то вкусненького. Еще через полчаса Климкин вошел в помещение оперативного дежурного штаба бригады, где находились все офицеры во главе с комбригом. Доложив о выполнении задания и ответив на вопросы флагманских специалистов, он кликнул сопровождающего его матроса, и тот занес большое пластмассовое ведро, наполненное отборными карасями. И с улыбкой Климкин сказал: «А это наши трофеи». Раздались удивленные голоса, и Климкину еще добрых полчаса пришлось рассказывать, как и где они «наловили» столько рыбы.

Когда он вечером пришел домой с большим полиэтиленовым пакетом со свежими карасями, удивлению жены не было предела. Она, жена моряка, привыкла к обилию рыбы на столе, и караси были одной из самых любимых рыб. Но есть свежих карасей в середине зимы ей не приходилось. Расчувствовавшись, он расцеловала своего любимого мужа, и пошла готовить ужин. Хотя ужин к приходу мужа был готов, но не пожарить карасей она не могла.

Настроение у командира дивизиона десантно-штурмовых катеров, капитана 3 ранга Климкина в этот вечер было прекрасным. Он не только успешно выполнил задание командования, привел катера в базу целыми и невредимыми, но и был расцелован женой, которая не так часто это делала в последнее время.

Оглавление

Впервые на субмарине

Мостик

Шторм

Условия службы на подводной лодке

На рейде

Торпеда

Боевая готовность № 1

Атака на «Энтерпрайз»

Кое-что о морских сражениях

Впечатления о фильме «Подводная лодка»

Инцидент на границе

  От автора.

Особенности национальной рыбалки в зимний период