Продолжение не следует [Алексей Михайлович Курбак] (fb2) читать онлайн

Алексей Курбак Продолжение не следует

Необходимое предисловие

Я расскажу тебе много хорошего в ночь у костра… Замечательные слова из прекрасной песни. Так уж повелось: каждому рассказчику свойственно стремление говорить. Самому с собой — неинтересно, поэтому нужен хотя бы один слушатель. Говорящий хочет высказать накопившееся к тому моменту внутри, наплести побольше, а к хорошему он автоматически причисляет всё сказанное. И льются речи бесконечные…

А слушателю, наоборот, желательно покороче, конкретно и ёмко. Слушающий в этом процессе имеет целью получение информации. Сказки на ночь хороши в раннем детстве, в качестве снотворного.

Интересно, кто-нибудь из взрослых сможет вспомнить, сколько рассказанных мамой-папой сказочек про белого бычка и красную шапочку он дослушал до конца? В процентном отношении? Наверняка не сто, а гораздо меньше — слушал-слушал, да и заснул, как и требовалось.

Ситуации у костра тоже могут разниться. Два варианта напрашиваются сразу. Первый: приехали двое приятелей. Костер, естественно. Откупорили привезенное с собой… Завтра на утреннюю зорьку — плотва, окуньки… Лещи, если повезет. И тут наш Рассказчик взялся за дело всерьез. Слово, другое, сто, двести и так далее.

Слушателю поспать бы, утром ведь вставать раненько, снасти уже готовы, червячки пока живы, шевелятся… А он все говорит, говорит. Хорошо, если второй, молчаливый, имеет достаточно воли и здравого смысла, чтобы на самом интересном, с точки зрения первого, месте включить холодный душ.

— Э-а-эых!.. — подавляя зевок, — Ну, ты тут поговори еще, а я — спать. А то рыба уже скоро заиграет, а мы не готовы…

И тут опять две возможности. Либо — враги на всю оставшуюся жизнь, либо — нормальный улов.

Вариант второй: тот, песенный. Они — не просто так пришли в этот лес, на эту полянку, Он и Она. Природа, костерок, озеро или речушка — это все не главное. Главное — они здесь вдвоем. Костер дает временное тепло, а основное, постоянное, совместное — ожидает в палатке или шалаше, где с милым рай.

А милый… Милому не до того. Он — рассказчик. Он говорит, говорит… Она уже устала. Она уже к нему и так, и этак, а он все говорит…

Остановись, дурень! Она ведь не слушать тебя пришла в этот лес, на эту полянку, к этому костру. И басенка — якобы женщина любит ушами, придумана совсем не женщиной! Будь это так на самом деле, боюсь себе представить, что рисовали бы в учебниках анатомии. Про камасутру вообще лучше не упоминать…

Остановись, закрой рот на замок и дай волю рукам, пока не поздно. Ибо есть в мире два главных чувства, для которых природа, к сожалению, не придумала специальных органов. Первое — чувство юмора. А второе, и самое главное — чувство МЕРЫ!

Тошкины слезы

Солдат ребенка не обидит… Звучит привычно, неоспоримо, давным-давно считается аксиомой. Но Антон, вспоминая детские годы, то босоногое лето, жгучее солнце, бурчание в вечно пустом животе, речку с «солдатской» купальней, не признавал эту аксиому. Лет до восемнадцати ни за что не мог с ней согласиться.

Грызла давняя обида, жгла, покоя не давала. Хоть и ослабела со временем, но не забывалась никак. Ну, в самом деле — зачем, почему этот здоровый, жилистый, с парашютной наколкой, так с ним?.. Что ему пацан сделал?

Тем далеким летом, в шестьдесят седьмом, на Витьбе солдаты обосновались. Тошкин родной город хоть и не из самых больших, а все в наличии — в центре здания огромные — универмаг, гостиница, вокзал. Панельные и кирпичные жилые дома по пять этажей, театр свой с колоннами, парк культуры и отдыха с танцплощадкой и специальной ракушкой для оркестра. Антон однажды видел, как на блестящих трубах играли — мама взяла после детсада собой в универмаг, ему даже мороженое тогда досталось, эскимо на палочке. В шоколаде, вкусное до невозможности.

И все равно на окраине, где вырос, было интереснее. Особенно летом. По асфальту босиком не походишь, пятки пригорят, а на Тошкиной улице — никакого асфальта. Да и тихо — ни тебе трамваев, ни автобусов, изредка машина проедет, напылит… Ну, еще отцовский самосвал заезжал. Домики все в один этаж, с садами-огородами, по одной стороне. А по другую — поле с километр до самой речки, кое-где березки, елочки. Раздолье!

Вообще Антоном его называли редко. Бывало, конечно, по-взрослому, даже с отчеством — Васильевич, но это раз в полугодие, при обновлении классных журналов. В остальное время он был Тошкой. Тошиком. Иногда, гады, «тощиком» дразнили. Ну да, ребра у него вечно торчали, пересчитать было легко, хотя на отсутствие аппетита парнишка не жаловался.

А тогда таких упитанных, как сейчас, среди пацанов считай и не бывало. Если попадется кто с толстой попой и животиком — тут же «жир-трестом» окрестят. Росли поджарыми, подвижными и хвастались, у кого бицепсы покрепче, загар потемнее. Поэтому как лето — сандалии долой, и в одних трусах на речку. Там и пропадали целыми днями — купались до посинения, загорали, в песке валялись, по дачным садам-грядкам шастали, зелень добывали яблочную да клубничную… Какой-никакой, а перекус! Дома с утра схватишь макарон, пшена-перловки или картошки вареной, хлеба с чаем — и до вечера. Если повезет, сестры или старший брат Мишка яичницу себе делают, и Тошке отломится. Тогда покрепче в пузе…

Витьба — речка небольшая, но и не ручеек. Весной, случалось, метров до ста разливалась, из берегов выходила, потом на прибрежных кустах было видно, каких высот достигала вода. Там сухая трава пучками висит, большой водой нанесенная, вот и можно померить. Бывало, с друзьями спорили, кто найдет самый дальний от берега куст с такой отметиной. Городские, те про разливы не верили, пока сами не увидят.

Размещались в городе, ко всему прочему, и военные казармы. Целый полк. Десантники. ВДВ, не пехота какая-то. Получалось как свой военный городок, или гарнизон, так красивее. Плац для маршировки, клуб, спортплощадка, даже стрельбище за высоким валом, а по верху еще колючая проволока на столбах. Правда, чтоб стреляли там, Тошке слышать не приходилось, хотя детский сад, куда его водили последний раз за два года до обидного лета, стоял совсем рядом с военным городком.

Стрелять из автоматов с пулеметами десантников возили подальше. В лесу, километров за пятьдесят, целый полигон, там можно и из танков, гаубиц палить — никого не зацепишь, пусто кругом. У них и строевая подготовка, прыжки с парашютами… Для этого возле казарм была специальная вышка с тросами, солдатики с нее на белых куполах спрыгивали. Тошка сам видел, как-то повезло. А кроме бега, турника и прыжков солдатам полагалось нормативы по плаванию сдавать. «ВСК» называется — военно-спортивный комплекс. Навроде ГТО, только покруче.

С бассейнами тогда в городе было туго. Попросту не было столько. На все про все один большой, длиной пятьдесят метров, и один или два поменьше. Солдат много, и каждому проплыть надо, да не один раз — никаких бассейнов не хватит, вот и придумали летом на Витьбе оборудовать такое место.

Как-то в конце мая привели строем десятка два солдатиков, приехали машины с досками, бревнами… За день всего такую красоту устроили! Брат Тошку с собой взял, пошли смотреть.

Военные речку жердью с линейкой промерили, в самом широком месте устроили себе как бы бассейн. С одной стороны — мостик перекинули с тремя наклонными тумбочками, для старта. Тросиком отмерили двадцать пять метров, там поперек речки сколотили барьер из досок. Протянули канаты с красно-белыми поплавками из пенопласта — и плавай на здоровье, если вода теплая.

А вода с середины мая и до августа бывала вполне нормальная, даже малышня бултыхалась. Тем более солдатам — не страшно, они же не будут подолгу в речке сидеть. Проплыл на время полста метров и вылезай, грейся. Склон к пляжу лопатами поровняли, скамейки построили. Рядом котловина широкая, с песчаной поляной метров тридцати, так они столбы вкопали, сетку натянули, дерном обложили по размеру, получилась волейбольная площадка. Еще турники на столбах устроили, брусья. Спортзал, только без крыши.

И главное — был организован пост. Это все надо было охранять и днем, и ночью, иначе дачники да местные мигом растащат на дрова, заборы и вообще. Самое интересное началось, когда военные поставили здоровущую серо-зеленую палатку. Сгрузили с «Газона» топчан, спасательный круг, стол с табуретами, чугунную печку в виде тумбочки, ящики, коробки какие-то… А еще там была настоящая рация! В железном футляре защитного цвета, с длиннющей гибкой антенной…

Тошка все видел своими глазами, прямо не верилось. Повезло! Спасибо Мишке. Он сам-то сидел солидно на самом верху ближнего пригорка, и другие там, ему ровня. А Тошику не сидится, хочется разглядеть поближе. Вот и вертелся возле самой красоты, даже пощупать кое-чего умудрился. Солдаты молодцы, не гнали. Только старший среди них — высокий, жилистый такой, подозвал.

— Слышь, малек, поди-ка сюда!

Тошка подошел — жалко, что ли:

— Чего тебе, дядя?

— Не дядя, а товарищ старшина, понял?

— Ну, понял…

— Эх, ты, скелетик… — вздохнул «дядя», — Понял он…

И солдатику, что в кузове сидел, ничего не делал, только доски разгружать помогал да ящики с коробками:

— Карась, прими пацана на довольствие. По первому разряду, с моей нормы…

Тут чудо случилось. Этот, с рыбной фамилией, соскочил, Тошку за руку взял. Тот было дернулся, но у парня ладонь — как железо. И — завел в палатку!

— Руки! — говорит.

Тошка вверх потянул, а Карась смеется, кружку с водой откуда-то достал, заставил ручонки помыть.

— Садись, — табурет подвинул.

Миску перед ним на стол поставил, с какой-то железной штуки крышку отвинтил, откинул… Такого запаха Тошке ввек не забыть! Каши ему Карась навалил полную миску (гречка настоящая!), ложку сунул, потом банку консервов ножом взрезал и половину — в миску.

— Рубай, малек, а то не вырастешь!

Тошка и не заметил, как миску опустошил, хоть каша довольно горячая оказалась… А то, из банки, и вовсе тушенка была. Чудеса! Солдат по плечу хлопнул:

— Молодец, молотишь по-гвардейски! Ну, шагай, только по бревнам не крутись, а то у нас с собой санитаров нет!

И пошел Тошик, даже «спасибо» сказать забыл… Этот, старшина, уже постройкой моста руководил, там топоры с молотками вовсю стучали. Тут и брат позвал. Узнал, чем Тошка в палатке занимался, расстроился:

— Эх ты, лопух, на черта тебе та каша? Не допер значок попросить? Ладно, все лето впереди, еще добудем…

Достроили солдаты свой спортзал, собрались к палатке. Тут же на свеженькой скамье разделись до трусов, а у старшины — плавки оказались, синие с белой полосой. Он скомандовал, и все кроме одного разом в речку! Витьба из берегов выплеснулась… Купались, как хлопцы вроде Тошки — с криками, смехом, «пятнашками». Потом — бегом к палатке, вытерлись, друг другу спины до красноты натерли, оделись, и в строй. Жилистый их пересчитал, и у каждого в руках уже котелок, Карась им черпаком своим кашу раздал, по тушенке на двоих. Быстро-быстро поели, разбрелись, дымом потянуло. Перекур, значит… Тоже недолго, машина подъехала, «Газон шестьдесят шестой» тупоносый, военный.

В кабине с шофером офицер приехал, Мишка определил — старший лейтенант. Солдаты в кузов попрыгали и укатили, а старшина с двумя рядовыми остался. Он после почти бессменно в палатке жил, а солдатики менялись, из них Тошка и не запомнил никого.

В том июне повадился Тошик к солдатам на речку. То каждый, то через день. Каши еще пару раз перепадало, но не за просто так. Неподалеку в овраге родник с чистой, холодной водичкой, тонкая струйка по желобку течет, так Тошка предлагал принести, давали ему две-три фляжки, он наберет, обеспечит. Получалось, заработал.

У каждого в жизни свои секреты. Тошка, хоть и пожил совсем немного, но тоже имел, да какой! Во время войны город несколько раз из рук в руки переходил — то наши, то немцы оборону держали, потом наоборот, брали штурмом несчастное поселение. Наверное, стратегически важное место. И на местах боев можно было найти много чего интересного, если порыться хорошенько. Тошке удалось разузнать: недалеко, за недавно построенным заводом радиоаппаратуры, в Иловском овраге, есть один песчаный обрыв, и там кое-что попадается.

Особый интерес вызывал немецкий порох, в виде макарон. Из него классные ракеты выходили. Берешь пару таких порошин, закрутишь фольгой хорошенько (можно и в трубку железную их плотно набить), и готова ракета. У Тошика отлично получались, лучше Мишкиных, пока батя не поймал за этим делом. Уши накрутил и по рукам надавал. Но главный секрет — у Антона был настоящий снаряд!

В той Иловке копались все кому не лень. Кроме взрослых, конечно, и девчонок. А пацаны — считай поголовно. Но везло по-настоящему далеко не всем. Тошик знал места, где можно и порох найти, и патроны проржавевшие, каску нашел однажды неплохо сохранившуюся. Но главную находку не показал никому, даже братишке и лучшим друзьям Ваське с Саней, потому что проболтались бы, как пить дать, и плакала тогда драгоценность.

Тошик планировал как-нибудь на старом кладбище, что над речкой, соорудить костер, вещицу туда уложить, метрах в десяти окоп сделать и наблюдать, как рванет.

А штучка была знатная. Полностью целый, не очень ржавый снарядик, калибром — сам померил хорошенько — четыре с половиной сантиметра. От «Сорокопятки», самой боевой противотанковой пушки! На хвосте, тоже целый, конус беловатый, похоже, из алюминия. Это — взрыватель, скорее всего. Или трассер, тоже классно. Штука, конечно, довольно тяжелая, но своя ноша — не тянет! Секрет хранился в тайнике, в сухом местечке под фундаментом времянки — так назывался дощатый домик, где Тошкина семья обитала, пока строился постоянный, большой кирпичный дом.

Когда образовался солдатский пост и даже пляж стал называться «солдатской купальней», Тошка решил — пора! Надо принести боеприпас на кладбище, и вперед. Вытащил потихоньку, чтоб никто не видел, особенно брат, сунул под пояс на животе, прижал покрепче, и рванул на речку. Это уже ближе к вечеру было, в конце июня. День выдался удачный, пасмурный, дождик небольшой прошел — стало быть, купальщиков да любителей позагорать не встретится, делу никто не помешает.

Тошке назавтра уезжать, в пионерский лагерь. Он только назывался пионерский, а там и октябрята, начиная со второго класса, отлично время проводили. И, главное, сытно… Что-что, а кормили на славу, три раза в день, да еще и в полдник, после ежедневного мучения под названием «тихий час». Ради полдника стоило потерпеть, на него полагался стакан молока — кипяченого, но это ерунда, и к нему пять штук печенья «Шахматного». Кайф!

А если бузишь, не спишь, то воспитатель заметит и может полдника лишить, зараза… Вот в такую поездку Антон и отправлялся, причем сразу на две смены. А Мишка — на одну. У матери от работы в тот год получилась вот такая удача. Тошка тогда здорово отъелся, и ребра торчать перестали.

Но главное дело надлежало сделать непременно — уедешь, а вдруг кто-нибудь найдет тайную вещь? Могут же опять за уши оттягать… И к солдатам зайти надо было обязательно — позаимствовать кое-чего для костра. У печки в палатке всегда лежали горкой брикеты такие из торфа с углем, что ли. Классное топливо. Вот пару штук их надо было стырить. С таким брикетом, а лучше с двумя, костерок точно наберет жару для салюта.

К палатке подошел непринужденно, хотя штука здорово намяла живот, норовила вывалиться. Тяжелая все-таки, чертяка. У палатки молодой рыжий солдатик костерок разводит, внутри рация шипит, трещит, знакомый голос что-то бормочет. Значит, старшина — Тошка уже знает, его Славой зовут — сам на связь выходит. Удачно складывается — он точно не прогонит. Солидно покашлял, полог приподнял, заглянул:

— Разрешите, товарищ старшина?

Тот ржет:

— Заползай, скелетик!

Наушник снял. Он лихо, с одним управлялся, а солдат — с двумя заставлял, приглашает:

— Садись, скоро ужинать будем.

А Тошке ужин ни к чему, дело важнее. Отнекался, к печке бочком, присел, будто невзначай за брикетину ухватился… И тут «вещь» — вот невезуха — выскользнула и шлепнулась. Хорошо, не об край печки, не звякнула… но старшина углядел.

— Это еще что у тебя, парень?!

— Да так, железку на поле подобрал…

— Покажи, покажи… Нет, стой, не трогай ее пока!..

У Тошки слезы на глаза полезли с досады:

— Да я ее быстренько отнесу, где была…

— Не, давай-ка лучше меняться. У меня как раз ремень с новой пряжкой образовался… Или вот лучше значок, видишь, парашют синий, эмалевый, «десять прыжков», класс! Ни у кого такого не будет! На, держи… И позови мне ефрейтора Мороза, он на мостике портянки стирает.

Сам Тошку от вещи ценной оттер, за полог выпихнул…

— Дуй, а потом договорим…

Сбегал Тошик к мостику, а там нет никакого Мороза! Назад прибежал:

— Слава, будь другом, отдай, не надо мне ни значков, ни ремня! У меня такого больше нет, может и не найду еще…

Старшина в палатке на секунду скрылся, вышагнул, к Тошке боком.

— Ни к чему это ни тебе, ни мне!

И — с размаху из-за спины со свистом запустил «штуковину» в реку! Да не в солдатский «бассейн», а перед мостиком, где поуже, но и глубже гораздо. На самую середку, а там — и взрослому «с ручками». Метра два с половиной будет, не меньше…

Эх, Слава, Слава! Что ж ты наделал! Как ни старался Тошка, не смог слез сдержать, заревел, как девчонка сопливая…

Бегом к речке, скинул все, даже трусы — ни души кругом, кого стесняться? Предателя этого? Место вроде запомнил, доплыл мигом, нырнул… Фигушки, не достал до дна! Еще раз, еще. С четвертого раза донырнул, секунду пошарил вслепую по песку… Ничего. В груди горит, зубы стучат — от обиды, злости, досады, понятно же — пропала вещь! Навсегда, похоже! И не скажешь никому, помочь никого не попросишь…

Без счета нырял, все впустую. Замерз, вылез на берег, сел прямо голышом на песок. Колотит всего. Старшина подошел, рядом на корточки присел, одеялом вдруг накрыл… Подлизывается, гад! Хотел Тошик одеяло сбросить, тот не дал, прижал, подержал минут пять, пока перестал рваться-дергаться. Но ничего не сказал, отпустил просто, вздохнул. Стал Тошка одеваться, а предатель ему:

— Слушай, а ты железку свою не в Иловке подобрал?

— А где ж еще!

— Больше туда не лазь…

— А я завтра вообще на все лето в лагерь поеду…

— Иди к костру, погрейся, чаю попей. Морозу скажи, мой приказ.

Тут Тошка зарыдал прямо:

— Так Мороз же на мостике, а-а?!.. С портянками?

— А тебе приказ — согреться! И чаю со сгущенкой чтоб выпил! Шагом марш!

И, как ни удивительно, послушался Тошка, пошел к костру. Только костер почему-то не возле палатки, а в низинке, где волейбол. Но рыжий тут, чай тоже, сгущенка с ложкой в банке. Хлеба белого Тошке краюха досталась. Старшина негромко Морозу:

— Песочек возьмем здесь, на площадке — сухой, помягче будет…

С полчаса прошло, согрелся ныряльщик. Темнеть начало, глаза стали слипаться, побрел домой потихоньку. С предателем прощаться не стал — много чести. По дороге видел — к «солдатской» военный «козлик» покатил, за ним трехосный грузовик с будкой. Тошка еще подумал: ночное плавание у десантников, что ли?

Дома, конечно, получил по первое число. Уши не драли, но отругали прилично: сколько можно, где шлялся, да бессовестный, да обыскались, завтра в дорогу, брат старший и то дома, мать бы пожалел…

А после лагеря вернулся — конец лета, вода холодная… Ни палатки, ни солдат, ни старшины. Только мостик да скамейки остались. Но Тошка все равно нырнул пару раз. Не нашел. Еще пацаны рассказывали — Иловку на целый месяц колючей проволокой оцепляли, саперы там копались, взрывали чего-то, потом завод в ту сторону расстроился. Значит, поиски интересные тоже кончились.

На следующий год что-то не то с речкой случилось. Говорят, стали болота осушать, и хана Витьбе! Пошла мелеть на глазах, русло занесло. Где с головкой было — по колено. Солдаты на речке больше не появлялись, мостика с палаткой не стало…

Тут уж Тошка целую экспедицию организовал. Лопату взял, прут железный от сварки, электрод называется. Исходил, истыкал всю бывшую глубинку. Впустую.

В то лето попалась ему интересная книжка. Читал уже хорошо, больше всего нравились приключения, про моряков, мушкетеров, индейцев… Брат принес на три дня «Сердца трех» Джека Лондона. Там красиво, страшно говорится о зыбучих песках. Вот и Тошику мысль пришла — наверно, и на малых речках эти зыбуны бывают. Засосало железку, не достать уже.

Время — лучший лекарь для обид, особенно детских. Почти перестало ныть и у Антона. А когда на втором курсе в новостном сюжете увидал, как в столице на стройке отрыли склад снарядов времен войны, сообразил наконец, что к чему. Что за машины приезжали в тот вечер, да зачем нужен был песочек «помягче». И что нырять да рыть в речке можно сколько угодно — нет там никакого снаряда. Это камень продолговатый бросил старшина на его глазах в речку, а сам по рации саперов позвал. И Мороза с костром от палатки отослал подальше.

Нет, не обидит солдат ребенка. А за те давние Тошкины слезы — спасибо тебе, старшина!

Воспитание свирепости

Внимание!

В тексте содержатся сцены употребления табака.

Курение опасно для вашего здоровья!

— Так вот, если до захода солнца этого не сделать…

Возле школы сев кружком, мы дымили вечерком. Место для курения было оборудовано у входа в столовую-кухню. Посередке — пепельница, она же урна. Эту роль выполнял вкопанный в землю обломок шестидюймовой керамической трубы. Вдоль стен прямым углом — садовые скамейки, и еще одна-две ставились, образуя треугольник либо квадрат, в зависимости от числа участников посиделок. Кое-кто приносил себе табурет или, как я, колоду.

За все два месяца коллективных усилий наполнить урну «бычками» так и не удалось. То есть не такие уж заядлые были курцы. Но, конечно, там не только покуривали, в основном — беседовали о том о сем, травили анекдоты, разные байки. Общались, одним словом. Как перед, так и после каждой трапезы. Разнообразие тем не знало границ. Засиживались обычно до отбоя, по распорядку назначенного на десять вечера, а то и до полной темноты.

В тот вечер речь почему-то зашла о гадах. Пресмыкающихся. Ползучих. Конкретнее — о змеях… То одно, то другое, и довольно вялый поначалу разговор вдруг парадоксальным образом оживился посредством появления на сцене трупа одного из героев темы. К курильщикам присоединился крепыш-боксер Юра и приволок за хвост мертвую змею. Гадюку, если судить по раскраске и отсутствию желтых пятен на головке. Довольно крупную, без малого метровой длины и почти в руку толщиной.

— Где взял? — поинтересовался самый старший среди нас, третьекурсник Вася.

— Да на канале, — Юра положил бренное тело в центр «сцены», рядом с трубой, — Бульдозерист монтировкой грохнул, мне подарил.

— И на кой черт она тебе сдалась?

— Браслеты сделаю себе и малышу, Славке еще. Всего и надо — кожу снять, высушить, и готово…

— А ты уверен, она точно мертвая?.. — и Василий, периодически прикуривая новую цигарку, на редкость тоскливо-заунывно поведал леденящую душу историю.

Он, оказывается, по деду с бабкой происходит с Алтая, как Шукшин. Там, в горах и предгорьях, натуральное змеиное царство, плотность гадской популяции просто неимоверная — достигает нескольких тысяч на квадратный километр. Местные охотники и земледельцы в летние дни и особенно ночи даже ходят, не переставляя ноги в обязательных кирзовых сапогах, а как бы волоча их, дабы не давить змеюк, а вроде разгребать… А те, мерзавки, зная высоту сапога, так эволюционировали, что выучились при наступании на хвост прыгать ровно на полметра в высоту, кусая беспечных аборигенов повыше голенища, в колено или бедро. И такой укус для обидчика, понятное дело, безусловно смертелен. Опытные охотники-алтайцы надевают на ноги повыше обувки защитные кожаные манжеты, вроде латных поножей. Страхуются от внезапной ядовитой напасти.

Тамошняя фауна разительно отличается от нашей, равнинной. Наиболее вредные ее представители, здесь именующиеся гадюками, получили зловещее название — «гюрза». Они крупнее и, само собой, ядовитее. Но генетически два эти вида весьма сходны. Например, представленный нашему вниманию экземпляр, судя по размеру и характерным фенотипологическим атрибутам (сию туманную фразу рассказчик почему-то не перевел), запросто может быть мутировавшим потомком как раз тех, горных…

По ходу изложения солнце по-летнему неторопливо клонилось, и к завершению первой части повествования уже приготовилось нырнуть за ближний лесок.

Суть второго раздела алтайской были сводилась к особенностям змеиной физиологии. Якобы у них, гадин этаких, есть присущая из всего животного мира только им способность некоторым образом оживать. Не то чтобы сразу воскресать, а как бы самореанимироваться.

Вот ее убили вроде бы насовсем, но на куски не разорвали и, что самое существенное — не обезглавили. И тогда она постепенно в течение всего оставшегося светового дня набирает в себе жизненную силу, а на закате — р-раз, и оживает! И может мгновенно сориентироваться и прыгнуть на ближайшее теплокровное существо, а именно на человека, в котором чувствует угрозу.

Осторожный скепсис отдельных слушателей Василий походя отмел. Факт полной неподвижности адского порождения не менее получаса только на наших глазах авторитетно объяснил врожденным коварством и замедлением жизненных процессов. Неверующим было предложено убедиться в наличии о-очень редкого сердцебиения в груди монстра путем аускультации, если по-русски — прослушивания. У нас вон в медпункте и фонендоскоп есть… Желающих почему-то не нашлось. Рассказ продолжался, напряжение нарастало. Курить большинству как-то расхотелось.

…Смертоносного яда к моменту возрождения у нее набирается до х…, гм, в общем, достаточно. Ответственные за это железы в условиях посттравматической гипоксии активизируются, поэтому возможна практически моментальная кончина укушенного. Так что для полной гарантии летального исхода ползучей твари змеиную голову надо обязательно отрубить, желательно до захода солнца. Иначе, не ровен час…

Как бы прислушиваясь напоследок, солнечный круг, ставший к этой минуте зловеще-багровым, вплотную прижался к кромке леса. По двору поползли тени, похолодало, но уходить никто не спешил. Общее внимание было приковано к лежавшему в середине «курилки» длинному телу, причудливо изогнутому в виде латинской буквы «S».

Надо отметить, наш стройотряд состоял исключительно из студентов-медиков. Грубо говоря, никак не лопухов в плане биологических познаний. Многие и до поступления в альма-матер успели прочесть не одну книжку, кроме школьного курса зоологии, в биологических олимпиадах участвовали. И тем не менее слушали, затаив дыхание. Солнышко тем временем потихоньку снижалось-склонялось, да и зашло окончательно…

В каком только качестве не использовались советские сельские школы! Это и кладезь знаний, и основа производственной ориентации. Промежуточные склады, амбары, импровизированные временные гостиницы, пионерлагеря. И многое еще.

Тем жарким летом последней четверти двадцатого века школа в белорусской деревеньке Подворица стала базой для «Гиппократа». Не древнегреческого, а вполне современного. В бревенчатые стены на два летних месяца вселился студенческий строительный отряд с таким гордым названием. Ясно — из мединститута.

Отряды создавались в каждом ВУЗе, да и многие техникумы организовывали свои. Польза для страны очевидная — практически дармовая рабсила на летние месяцы, когда штатные трудяги стремятся в отпуска. Да и занять молодежь, чтобы не шлялась где и как попало, не искала себе приключений на филейные места и не создавала проблем органам внутренних дел.

Вот и разъезжались после летней сессии по разным весям всевозможные «Альфы», «Омеги», «Интегралы», «Эскулапы» и тому подобные ватаги молодых, задорных, в основном не ленивых оболтусов.

Дел сезонным работникам в Союзе сыскивалось великое множество. Это и мелиорация, как в нашем случае, и строительство, и прокладка дорог — шоссейных и железных, и уборка урожая овощей-фруктов, вплоть до солнечной Молдавии и Крыма, даже археологические раскопки (!).

В школе нашлось все для нужд студентов-тружеников. Солидное, Т-образное в плане, одноэтажное сооружение послевоенной постройки, но вполне крепкое. Два просторных, метров семь на восемь, класса стали спальнями для «бойцов», совсем маленький кабинет директора принял командира с комиссаром.

Кабинет завуча, он же учительская, с удобным во всех отношениях отдельным входом, отдали девушкам. В отряд зачислили четверых — в основном поварами, а заодно и подсобными «бойчихами». Наши барышни в работе от парней не отставали, маникюр не берегли, не кочевряжились — вкалывали наравне и на дерновке, и с лопатами… Молодцы, одним словом, если допустить такую оценку применительно к женскому полу.

Импровизированный спортивный зал размещался на открытом воздухе — просто огороженная площадка. У нас он славно поработал по основному назначению: турник и брусья укрепили, футбольные ворота подновили, подлатали и натянули волейбольную сетку. Как ни припахивай молодежь, а побегать-попрыгать с мячиком, на перекладинах повертеться, железки потягать желающие всегда найдутся.

Душевой как не было, так и не появилась. Откуда бы ей взяться — средств на такие нужды не выделялось… Водные процедуры бойцы принимали прямо возле колодца, чистейшей ледяной воды в нем хватало с избытком. Имелась своя банька, в ней регулярно грели воду для желающих блюсти гигиену. Туалет — в дальнем конце двора — почистили, и вполне сгодился. Типа сортир, с соответствующими «М» и «Ж». Вот примерно так и организовался быт. В целом разместились вполне комфортно, не хуже, чем в не самых современных институтских общагах.

Во двор прикатили вагончик на два отсека, один — медпункт, второй — штаб, совмещенный с «красным уголком», вроде микро-музея. Там на стенке вымпел, типа знамя, тумбочка с красивыми бумажками, и всегда образцово заправленная койка «почетного бойца». Им у нас числился один из легендарных партизан — то ли Заслонов, то ли Шмырёв, не суть важно.

Кстати, кровать почетному выделили гораздо лучше наших, бэушных — новенькую, блестящую. Она, по отзывам отдельных везунчиков, имевших возможность ознакомиться с вопросом вплотную, даже не скрипела…

Идеальный внешний вид музейной койки регулярно обновлялся. И белье менялось едва ли не ежедневно, ибо хотя официально она пустовала, но периодически использовалась. Для нужд влюбленных — все окрестные поля-луга с перелесками, ну а если дождь? Словом, может, не еженощно, но не простаивала коечка, это точно….

Посреди школьного двора разбили «линейку» для утреннего построения, чтобы на работу не валить толпой, как шарага какая-нибудь, а отправляться строем, предварительно получив задачу. Почти как в армии или пионерском лагере.

Луговину позади школы в день заселения отряда выкосили, и при уборке скошенной травки обнаружились два продолговатых, темно-серых в клеточку трупика. Змейки. Махонькие такие гадючки… Тут бы встревожиться, но — сойдет, они же людей боятся, школьников не трогали, студентов подавно не потревожат…

Кроме спальных помещений была в школьном доме и хозяйственная часть. То есть кухня со столовой, в заднем, третьем крыле здания. Вот в углу, образованном одним из классов и столовой, и помещалась наша курилка.

В домике при школе, называемом по-старинному «флигель», обитала семья педагогов, по совместительству преподававших самые разнообразные предметы. У них целое хозяйство — свиньи, корова с телкой, куры, утки… Общаться по всяким бытовым вопросам нам приходилось с главой семейства, его называли либо просто «хозяин», либо уважительно, по отчеству, Бронислав Титович. Титыч, если уж совсем по-свойски.

Итак, закат свершился.

И во внезапно наступившей какой-то нехорошей тишине вдруг вопросительно тявкнула сидевшая у Васиных ног всеобщая любимица Гекла. О ней чуть позже, но в тот вечер ее партия прозвучала как сигнал к началу главного действа. Третий звонок. Что-то явно должно было произойти. И произошло.

В сгущающихся сумерках замершей аудитории показалось: толстый змеиный хвост шевельнулся!

— А-а-а, ты так, гадина! — и Юра, с неизвестно откуда взявшимся в мускулистой руке топором, бросился на врага.

Удар, другой!.. Далее — как в песне. Эх, раз, еще раз, еще много-много раз… Оставшееся от чудовища через несколько секунд скорее напоминало экзотический фарш, чем недавний метровый шланг.

— Ну, — флегматично осведомился рыжий Славик, Юрин напарник по бригаде и сосед по «казарме», — А как же теперь с браслетами?

Останки змея-Горыныча отважный рубщик на совковой лопате отнес в хозяйство педагогов, на корм кому придется.

— Давай сюды свае мяса, — с этими словами Титыч утилизировал дичь, — Буслы вон ловяць ды ядуць змей, чаму курыца не будзе? Яна хоць i не лётае, але ж таксама птушка!..

Кровавое пятно на арене в лучших традициях корриды присыпали песочком, и драму сочли завершенной.

Кому доводилось летом носить робу с эмблемой на спине, согласятся: стройотряд — самое веселое место на планете! Особенно когда являются гости. Визиты случались оригинальные, на них надо остановиться подробнее.

Что в одной спальне полтора десятка лбов — ничего особенного, в армейских казармах по сотне спят, и нормально. Окна, ясное дело, не закрывали ни днем, ни на ночь, иначе же задохнуться можно! Хлопцы здоровые, пищеварение у всех вполне исправное.

Это нам открытое окно — отдушина, а кое-кому может послужить и дверью. Уже упомянутый спортивный малый Юра почти каждую ночь гулял допоздна, а чаще до рассвета. У них с одной из девушек случилась вполне серьезная любовь. Она, разумеется, тоже наша, медичка, курсом старше, Танюша… Юрик ласково величал ее «малыш». Безжалостно изрубленный змеиный браслет предназначался именно ей. Как-то уже с рассветом влюбленный возвратился, улегся — поспать ему, бедняге, осталось всего часа два — и тут на подоконник взлетел радостный рябой петушище.

Петухов в хозяйстве Титыча было двое. Одного звали Петя, и он по петушиным делам с курами проходил основным, а другого, беленького, тоже крупного, прозвали «джентльмен», как в анекдоте. Ибо за все лето ни разу не был уличен в неуважительном отношении к пеструшкам-несушкам… Если попросту — не топтал кур, и всё тут. Может, по масти они ему не подходили — сам-то белоснежный абсолютно…

Итак, пестрый кочет Петя, каждую зарю будивший нас и заодно всю округу пронзительно-надтреснутым кличем, облюбовал для утренней распевки именно Юрино окошко. Тот обычно крепко спал, натянув на голову одеяло, и на голос рассветного певца — ноль внимания. Но сегодня заснуть не успел, о чем петуху пришлось пожалеть.

Взлетев на подоконник, красавец приосанился, расправил хвост, захлопал крыльями и бодро начал:

— Ку-ка-ре!.. — но закончить арию не успел.

Мощный удар справа с импортным названием «хук» поразил петуха прямо в клюв… Возмущенно кудахнув, птица отлетела на полметра вверх-назад, приземлилась и помчалась по направлению к курятнику, что-то по-своему лопоча. Типа: «Ну, погоди, боксер, поедете на свой канал, тут-то я тебе коечку и обга-ажу! И курочек приведу…» Увалень Славик, приоткрыв один глаз, со знанием дела задумчиво и хрипло со сна прокомментировал:

— Умирать побежал…

Еще одно предутреннее возвращение влюбленного кулачного бойца было отмечено и вовсе душераздирающей сценой.

В нашем «мальчиковом» спальном классе размещалась и совершенно необычная по тем временам барышня. Молоденький щенок. Сучка по полу, ангел по красоте и повадкам. Невообразимо милое, пузатенькое существо диковинной породы, для которой я лично сочинил определение: «нечто среднее между портвейном и Рокфеллером». Черная с редкими рыжими подпалинами, щекастой мордой и толстыми кривыми лапами, непрерывно виляющим обрубочком вместо хвоста… Как вы уже догадались, ротвейлер.

Звали девочку Гекла. Гордое имя красавице досталось от знаменитого исландского вулкана. Ее привез с собой Вася. Будущий лекарь, обладавший редкостным даром рассказчика, причем не только на змеиную тему, внезапно увлекся собаководством. В его мыслях ничего подобного не было, пока не побывал в гостях у дяди с тетей, вернувшихся из одной из стран СЭВ. Венгрии, вроде бы. Они, уже немолодая бездетная пара, завели себе собачонку редкой в Советском Союзе породы, и пошло дело. Прибыльное, между прочим, даже по тем временам.

Вася увидел чудное создание, был очарован юной псинкой, а дядька между прочим просветил.

— Ты, Василий, уж не думаешь ли на одну врачебную зарплату прожить? Так это, брат, зря… А за каждого щенка — половина твоего будущего оклада легко отламывается… Мы ж не для красы эту жабу завели. И охранять нам тут в квартире особо нечего. А она нас кормит! Так-то, племяш…

Ника (так звали Геклину мамашу) оказалась весьма плодовита, проблему составлял только поиск отцов будущего потомства, к последнему пришлось ехать за тридевять земель, в Таллин. Тогда эстонская столица называлась так, с одним «Н» на конце.

Гекле, которую Вася благоразумно привез не сразу, а через неделю после обустройства в деревенской школе, не исполнилось и трех месяцев. Неуклюжая вислоухая и слюнявая животинка покорила всех в первый же день, ей позволялось и прощалось все, вплоть до утаскивания под кровать обуви, носков и прочего, попадавшего в поле зрения любопытного зубастика.

Наши койки располагались рядом. Я в углу, он — через проход в метр шириной, а коврик для Геклы — под Васиной кроватью, поэтому и общаться с малышкой мне доводилось чаще всех. Щенок — существо игривое, веселое и ласковое, а хозяин поставил себе целью вырастить настоящую служебную собаку — послушную, воспитанную и суровую. По этой причине нам категорически запрещалось совать Гекле конфетки, сушки-печеньки и прочие вкусности.

Напротив, полагалось, если тянется к рукам, предложить угощение, а потом не просто не отдать, а еще и шлепнуть легонько по носу. Чтоб по опыту знала: у чужих ничего брать нельзя.

Ну, и шлепали… Жалко, а куда денешься — воспитатель следил строго и очень обижался, если предписания по дрессуре не выполнялись.

Еще мне было поручено способствовать развитию положенной данной породе свирепости. Делалось так: я совал Гекле под нос носок, рукав или штанину, а потом, когда она зубками крепко хватала предложенное, старался добычу отнять, иногда опять же аплодируя по мордасам. Приговаривая примерно так:

— Кто у нас главная злючка? Рычим, кусаемся? Не отдам штаны! Мои штаны, мои!

Игра понравилась, и собака, по возрасту еще толком не умевшая рычать, издавала то писк, то визг, рвала у меня из рук игрушку и истекала слюной. За особо удачные моменты «учебы» Вася меня даже хвалил. Говорил, вот подрастет, детками обзаведемся, тебе первого щеночка отдадим. Недорого…

Возражения — это мне и даром-то не надо — не слушал, говорил: стоит только начать! Некоторые «игрушки» очень быстро приходили в негодность. Так, из рубашки с длинным рукавом пришлось сделать тенниску. Ну, а штаны — штаны регулярно зашивать…

В предутренний час, едва начало светать, влюбленный Юрик вернулся с очередного свидания. Подошел к своей койке, откинул покрывало… Сдавленный возглас разбудил спавших, а уже проснувшихся заставил подскочить. Спортсмен, в два прыжка вернувшись к двери, щелкнул выключателем. Яркий двухсотваттный свет залил «казарму».

Видели когда-нибудь рослого, широкоплечего парня с белым как бумага лицом и глазами по чайному блюдцу?

Юра, беззвучно разевая рот, показывал трясущейся рукой на койку. А там… По простыне, постепенно исчезая под подушкой, двигалось темное, длинное, страшное… Змея! На извивающейся спине, показавшейся неправдоподобно огромной и какой-то хищной, всем (а может, только мне?) виделся зловещий сетчатый узор… Непроизвольно сев на кроватях, бесстрашные бойцы почему-то, как по команде, подтянули ноги.

В полной тишине послышался дробный перестук… Похоже, стучали зубы, и не у меня одного. Хвост скрылся. И тут Юра совершил подвиг! Иначе не назовешь. Достав из кармана перочинный ножик, скользящей боксерской поступью приблизился к вместилищу кошмара и… резким движением поднял подушку! Зрители ахнули… А под ней — ничего! И никого.

— Мстить приходила!.. — мрачно прояснил ситуацию Славик. Зачем-то заглянул под свое одеяло и, зевнув, добавил, — На закате вернется…

Жизнь непрошеному комментатору спасла природная толстокожесть. Дикий взор потенциального Лаокоона мог прожечь броню. А рыжий еще раз зевнул, повернулся спиной к взволнованному коллективу и через минуту снова похрапывал как ни в чем не бывало.

Тревожное молчание было нарушено после непродолжительной паузы. Выход очередного актера лучше не поставил бы и Станиславский. Стоя посреди спальни в семейных трусах и кирзовых сапогах, алтайский змеевед воззвал с трагической безысходностью:

— Геклуня! Собирайся! Мы с тобой здесь больше не ночуем…

В разгар сборов примчался бравый командир в сопровождении мужественного комиссара. Оба до института отслужили срочную, и нам казались опытными во всем, в том числе серпентологии. Поиски с фонарем, ножом, косой и топорами ничего не дали. Обнаружили несколько щелей, тут же их законопатили…

Наутро невозмутимый Титыч, бормоча под нос:

— Змяя… Гадзюка… Адкуль тут гадзюка?.. Вужака, вось хто! Гэта ж просты вуж… Нiкога ен не зъесть, не ужалiть… — принес откуда-то в корзине троих приличных размеров ежей, приподнял доску и запустил колючих змееловов под пол.

Кое-кто выразил сомнение, дескать, вряд ли ежи станут охотиться по указке педагога. Юра, ставший после ночного эпизода главным авторитетом, внес разъяснение. Неоднократно проявленный в борьбе с ползучими агрессорами топорно-перочинный героизм, несомненно, давал гулене право считаться экспертом по вопросам змееборства.

— Ежи — это как бы наши северные мангусты. Они подлых гадов душат просто для удовольствия, из спортивного интереса…

Койки немедленно переместили, подозрительный угол под окошком оставался свободным вплоть до отъезда. И рябой Петя, восприняв такое положение дел как должное признание его певческого таланта, с тех пор упражнялся в вокале совершенно беспрепятственно.

После ужасающего визита Гекла вместе с Васей поселились в штабном вагончике, прямо в «красном уголке» и целую неделю создавали неудобства всем отрядным влюбленным. Не видать бы любителям ночных утех больше счастья, да помогло несчастье в лице явившейся раннимвоскресным утром как снег на голову инспекции зонального штаба ССО. В довершение бед — с участием районной санэпидстанции.

У приезжих комиссаров, числом трех, во главе с очень серьезной дамой из райкома комсомола, едва припадок не случился, когда они узрели на почетной койке встрепанного Василия, а под ней — радостно тявкающую незнакомым дядям и тетям Геклуню… Выражения тогда прозвучали крайне серьезные, нашим вожакам сулили выговоры и прочие неприятности.

Мне до сих пор интересно, а как бы они себя повели, окажись Васькина фамилия, предположим, Шмырев. Или Заслонов?

Грустным было расставание, и два с лишним года я не видел четвероногую проказницу. Следующая встреча случилась замечательным погожим сентябрьским вечерком, когда я с одной знакомой чинно прогуливался по главной улице вблизи от альма-матер.

Знакомая училась в нашем же институте, курсом младше, и я имел на тот вечерок вполне определенные виды. Девичьи мозги были уже запудрены, душу приятно согревало умеренно принятое легкое вино, а сердце — предвкушение дальнейшего.

Мы приближались к цели, в данном случае — родной общаге… На мне сияли великолепные белые джинсы, недавно приобретенные в братской Болгарии. Мне тогда по комсомольской линии, как ударнику стройотрядного движения, досталась путевка на две недели. За труд, за пение в агитбригаде. Не зря мозоли набивал да глотку драл… Брючата — слов не хватит описать. Сидели как влитые, фасон, покрой, фурнитура… Таких не было ни у кого!

Ну, и я в них, скажу без ложной скромности, смотрелся неплохо. А барышне собирался продемонстрировать, как выгляжу и без оных…

По направлению к нам двигался смутно знакомый молодой человек с собакой на поводке. И только оказавшись от него метрах в пяти, я вдруг осознал — Вася! А значит, эта огромная уродина рядом с ним — Гекла! Таких устрашающих псин мне до того видеть не приходилось.

Тогда и пришло на ум: якобы у французов есть четкое разделение понятий «просто глупости» и «большой глупости». По их мнению, глупо искать в темной комнате черную кошку, особенно если ее там нет. А еще глупее — искать в той же комнате черного ротвейлера, особенно если он там ЕСТЬ! Честно говоря, про французов — это я сам наспех придумал, для красного словца, изумить барышню интеллектом да эрудицией. Понятно — в этом деле лишнего не бывает. Удивить, насмешить — все в рифму к «уложить». И в помощь…

Учитывая наличие висящей на локотке девушки, я не стал бросаться к Василию с радостным криком. Но он меня узнал, заулыбался и устремился навстречу. Гекла с ним рядом, естественно… И вижу я — не признает меня собака. Смотрит исподлобья как-то мрачно, настороженно.

Сразу стало ясно — удалось-таки Васе добиться воспитания свирепого охранника! И послушание на высоте. Ей хозяин, обнимая друга, сказал: «Сидеть!» — села, сидит, только на меня глядит по-прежнему угрюмо, как на врага народа. Мы с кинологом задымили привезенным из той же поездки невиданным на наших прилавках «Ротмансом», чуток поболтали.

Поглощенный предвкушениями, я упустил из виду — лично мое скудоумие никто не отменял! У влюбленных парнишек, при наличии предмета страсти под боком, это качество встречается чаще, чем может показаться в неполные двадцать лет. А может, временное затмение вызвало не чувство, а импортный табачок? Как бы то ни было, наивный искатель приключений на свою жопу не нашел ничего умнее, чем приступить к общению со старой знакомой.

— Геклочка, а ты меня не узнаешь? — в ответ, разумеется, тишина, собака-то воспитанная…

— А я тебя тоже не сразу узнал, как выросла, какой красавицей (бр-р-р) стала! — все равно молчит, смотрит презрительно…

— Что, и не помнишь, как мы с тобой в «злючку» играли? — ноль реакции, — Штаны мои делили, помнишь?

Вот как раз этого слова мне лучше бы не говорить. Вспомнила-таки! Ахнуть не успел! Василий и то не смог среагировать, притормозить зверюгу. Неуловимо мгновенным движением она меня за штаны и прихватила. Я попытался было дернуться — куда там! В ответ глухое рычание, и пока Вася ее отцепил, четверть правой штанины уже не была ни красивой, ни белой, ни целой…

Не бывает худа без добра. Свидание прошло как полагается, недаром еще Лермонтов называл сострадание главным врагом неопытного женского сердца. Любовь получилась взаимная и пылкая, хотя и недолгая.

А вот с Геклой я накоротке больше не общался. Василий как-то при встрече в институтском коридоре напомнил о своем давнем предложении насчет ее потомства. Расписал радужные перспективы собаководства, но я почему-то энтузиазма не проявил. Не пришлось мне стать собачником. Может, из-за штанов?

Но шорты, шорты из них вышли просто исключительные…

Необычайный кросс

Забег состоялся в восемьдесят четвертом на платформе эшелона, двигавшегося из Казахстана в Белоруссию. А предыстория такова.

Мне довелось в то время служить в Советской Армии в звании старшего лейтенанта м/с. Не мастера спорта, а медицинской службы. Тогда на территории нашей республики ракетные стрельбы не проводились, и стражи неба регулярно катались вместе со славными боевыми машинами в среднеазиатские степи, где случайно улетевшее в белый свет «изделие» особого вреда не причинит.

Героическим воинам на такой период полагался эскулап; так я к ним и попал. Тогда и подружился с недавно прибывшим из «горячей точки» бравым парнем, имевшим звание капитана.

Андрей выглядел прямо образцом настоящего офицера — высокий, плечистый… И, разумеется, ничего не боялся.

Я-то, конечно, полагал, что и сам в какой-то мере бесстрашен. Ну, например, паучков, в отличие от моей жены, не боюсь совершенно. По прибытии в эти самые степи наше войско расположилось лагерем; до ближайшего городка — естественно, военного — под названием Бережок — километров тридцать.

В первый же день я, как полагается, снимал пробу пищи. Столовая представляла собой большущую палатку типа барака, и окошки там были, стекла вставлялись в специальные кармашки. Но, по случаю жары, кармашки эти пустовали.

Сижу себе у такого окошка, только ложку ко рту поднес, раздается довольно звучное шуршание, потрескивание, и прямо перед моим любопытным носом из кармашка вылезает кошмарное паукообразное. Размером с детскую ладошку, рыжее, мохнатое, лапы соответствующие, а жвалы… Ужас! И глаза мне показались злыми-презлыми.

На этом мое паучье бесстрашие и иссякло. Возможно, даже заорал. И аппетит куда-то пропал надолго. А солдатики-повара с радостным криком: «Ура! Фаланга!» тут же невозможную тварь прикололи огромной иглой к разделочной доске, а потом из нее, залитой эпоксидкой, изготовили страшненькую такую игрушку. Типа, паучок в янтаре. Вот…

Эти существа ведут преимущественно ночной образ жизни, а днем зашиваются в норки-трещинки. Ночью, соответственно, всюду ползают. Бр-р-р!

И когда я прятался в спальник, оставляя только махонькую дыхательную отдушину, мужественный Андрей мне говаривал, мол, в эту дырочку она к тебе, тепленькому, и заползет, хе-хе. Ободрял, так сказать.

Офицеры размещались по четверо в лагерных палатках четыре на четыре метра. И мне вздумалось периметр вигвама соляркой обрызгать, чтобы тварей ползучих отпугивало. Так он тоже нашел аргумент: те из них, что под дощатым полом живут и по ночам в степь отправляются, теперь внутри нашего брезента охотиться станут. Не догадываешься, на кого?

Я, по праву и обязанности медика, регулярно ездил на своей «таблетке» — так в армии ласково называют санитарную машину, в упомянутый Бережок. В госпиталь, противочумный отряд (был и такой), аптеку. Остальные постоянно торчали в степи.

Ну, а у Андрея как раз день рождения. Я и решил ему вроде подарок сделать, свозить в цивилизацию — там в речке можно искупаться, в кафе зайти. Тогда по всему Союзу в общепите действовал сухой закон, но все-таки… арбуз слопать, на девушек поглазеть. Так и вышло. Он накануне командиру сказал: дескать, зуб разболелся, а это серьезно, мне и поставили соответствующую задачу.

У военных всегда по утрам построение, «развод» называется. Я-то не ходил, в палатке пачку сигарет — «Орбита», по-моему, распечатал, закурил, а обертку целлофановую с пачки снял, в хрустящий шарик скатал и бросил, да попал не в урну, а в хромовый сапог. Это Андрюша хромачи свои начистил, приготовил к поездке, а на развод — в кирзовых подался.

И только я хотел мусор достать, как он прибегает, кирзы пыльные снимает, один хром сверкающий надел, начинает натягивать второй… Глаза его стали ну очень большие.

Бравый офицер выпрыгнул из палатки, махнул ногой, да так, что бедный сапожок описал дугу, как зенитная мишень. И грохнулся перед строем дивизиона, получавшего задачи на день.

На глазах потрясенных военнослужащих срочной службы, а также офицеров и прапорщиков подбежавший в одном сапоге отважный ветеран «горячей точки» прыгнул на несчастное обувное изделие и принялся его топтать.

Потом, сняв с необутой ноги носок, надел на руку, сунул ее в сапог, достал. И, обращаясь к строю, четким командирским голосом отрывисто бросил:

— Фаланга!

Все присутствующие вздохнули с облегчением. А то ведь могло показаться, что у офицера от жары рассудок помутился. А так — все ж понятно, само собой…

Съездили мы тогда в Бережок нормально. Почти. Но об этом в другой раз. Стрельбы прошли на «отлично», Андрей, конечно, был на высоте, если можно так сказать про зенитчика.

И вот, уже в эшелоне на обратном пути, вышли мы с ним покурить. С этим нам повезло, к офицерскому вагону пристыковали платформу, на которой стоял только командирский «УАЗ-469». Там, вообще-то, по два грузовика умещалось, а тут — «козлик». Хоть танцуй вокруг, только растяжки немного мешают. Машинку же, хоть и маленькую, полагается на все четыре стороны тросами притянуть, чтоб в дороге не болталась.

Уже сентябрь, ветерок, эшелон тронулся, ход набирает. Компаньон мой мастерку решил натянуть. Это такой тонкий шерстяной джемпер, обычно синий, с воротом на «молнии», надевался через голову. Там на рукаве репей прицепился, рука не лезет, покалывает, ему не видно. Он чертыхается:

— Что за фигня там? Доктор, глянь, будь другом…

Тут я возьми да брякни:

— Фаланга?

Как он подпрыгнул! Чуть не свалился, да. Отцепил репей, хмыкнул. Посмотрел на меня внимательно…

Мне бы промолчать, но язык мой — враг мой…

— А помнишь, тогда утром, в сапоге? Это ж вот… — и шарик из целлофана скатываю…

Ну, в общем, не догнал он меня тогда. Кругов пять-шесть мы вокруг «козлика» нарезали, пока вышедшие на перекур стражи неба наш кросс не прервали. Потом года два он на меня дулся. Я, правда, никому…

А то ведь, хотя дуэли у нас не в ходу, но он-то плечи-и-и-стый!

Чистюля

Капель — это когда весной с крыш капает. Красота! Но бывает и другая, рукотворная. Или биогенная…

Случилось это в далеком уже девяносто втором. У наших друзей был замечательный кот Кузя. Полуперс, то есть мама его, Анфиса, была обычной, пушистой, правда, а вот папаша — настоящий Персик, как по имени, так и по породе, даже с родословной. Но это, в общем, к делу не относится.

Хозяин его Саша — мужик, что называется, рукастый — и по слесарному делу, и в электрике (по образованию он энергетик), и в авто соображает, и поплотничать, и поштукатурить умеет и любит.

Ну а с сантехникой у него отношения, так скажем, не складывались. Не то чтобы уж совсем ему это было до лампочки, но не лежала душа, и поэтому у них в квартире на шестом этаже и унитаз постоянно журчал, и краны то подтекали, то требовали титанических усилий при открывании-закрывании. Но это их особо не беспокоило, ну, поноет Лена день-другой, да и успокоится понемногу…

Счетчиков на воду тогда не знали, платили по факту наличия кранов с трубами, а расход — как Бог на душу положит, в ЖЭКе сами посчитают, копейкой больше-меньше, поэтому, сами понимаете…

А вот сток, особенно на кухне, в советские времена был устроен по-особенному: этакая шаткая коленчатая конструкция из плотных черных пластиковых труб, с переходом в чугунные. Ну, и сифон, естественно.

Так у наших друзей упомянутый Кузя любил под кухонный сток забраться и спинку о трубу-сифон почесать. И при этом периодически там начинало слегка подкапывать. Не струей, напора ведь нету, так, по чуть-чуть. А он потом под капельки подставлялся и типа умывался, Лена говорила — душ принимает. Чистю-ю-уля наш. Под мойкой было открыто, кто заметил капли, тот и поправил трубу, и опять порядок.

Как-то собрались они отъехать более чем на двое суток — на дачу, что ли. Кузя, понятно, дома оставался, а что — ему еды-воды положат-нальют, лоток у него в туалете свой имеется; за хозяина, словом. Собрались по-быстрому, да и поехали.

Последней из кухни уходила их восьмилетняя дочка Маринка. Она — то ли попила, то ли чашку сполоснула, а кран надежно прижать — какие у нее силенки? Струйка, видимо, и осталась, ну не на пол же, чего там…

Соседи снизу, те с месяц как на своей кухне ремонт произвели. С шикарной отделкой стен-пола-потолка, шкафчики там опять же всякие, вытяжка. Супер! Тогда называлось «евро».

Деньги вбухали, конечно, но дело-то стоящее. Не нарадовались, одно слово. Так они тоже на дачу подались.

А Кузя тем временем хобби своим и занялся…

Ну, прошли эти дни-ночи. Вернулись все. Соседи снизу, те первыми приехали. Когда наши в лифте поднялись, этот мужчина их уже у двери поджидал. С соответствующим выражением лица. И калькулятором…

Лена потом говорила, что за тот Кузин душ они могли всей семьей в сауну-люкс с бассейном полгода каждый день ходить!

А Сашино отношение к сантехнике с тех пор иначе как трепетным не назовешь.

Вот такая капель. Красота, говорите? Это как посмотреть…

Не все коту масленица

(не Островский)

Мир тесен. Банально, избито, но — на все времена. Опять же известно: пресловутая теснота служит основой доброй половины анекдотов, а заодно — самых разнообразных жизненных коллизий, крутых поворотов и виражей.

Эмоциональная окраска виража может ощутимо разниться. Так, легко вообразить восторг на лице проктолога или уролога, обнаружившего в очереди к своему кабинету инспектора ГАИ, накануне немилосердно оштрафовавшего за пустячное нарушение.

Не менее представимо уныние уже почти счастливых сослуживцев пола «М+Ж», попавших в совместную командировку. Кафе-бар в шаге от гостиницы, предвкушение сладостно-адюльтерной сцены. И тут на пороге возникает, предположим, муж…

Одной женщине досталось необычное для наших мест имя. Камила. Именно так, с одним «Л». Почему вдруг ее родителям в малороссийской глубинке подобное взбрело в голову — тайна, покрытая мраком. Вероятнее всего, сказалось влияние Дюма (на мать). И возлияние (счастливого отца). Маме виделся французский вариант, но вследствие избытка папиной радости вышла подмена. При записи в «метрике» была упущена вторая буковка, вот и приобрело имя новорожденной вместо парижского шарма багдадский. Или каирский.

Но полным именем ее практически никогда не называли, только сокращенно — Мила. Причина проста — в свои «под тридцать» Мила была на редкость милА. Хороша неброской, очень земной красотой, при этом приветлива и добродушна.

Для классических «девяносто-шестьдесят-девяносто», пожалуй, тонковата, высоковата, но вполне пропорциональна. Отметим правильное лицо, яркие даже без помады губы, ровные зубки, изящный носик, большие серые с искоркой глаза, пышные темно-русые волосы. А еще — хорошая осанка, легкая походка…

Редкий мужчина, разминувшись с Милой на улице, не ловил себя на желании обернуться. И женщины поглядывали, побуждаемые несколько иными чувствами.

К тому же — аккуратная хозяйка, хотя и не чистюля. И мама добрая, в меру строгая к дочери. Но, с точки зрения супруга, имелся-таки минус, перечеркивавший все ее достоинства. О нем чуть позже.

Подрастающая дошкольница Вика пошла в мать, обещая стать со временем такой же красавицей. А от отца девочке досталась родинка на щечке.

Вадик восхищался — то, что надо! Изюминка! Никто не усомнится — моя!

Он — я вам скажу, экземпляр… Мужская красота тоже имеет право на существование, и Милин муж являл собой ходячее воплощение.

Вадим был высоким, стройным, подтянутым офицером. В звании самом что ни на есть военном — капитан. Мечта! Больше звезд на плечах просто не бывает. Пусть небольшие, зато — полные погоны. И петлицы артиллерийские, замечательно красивые: скрещенные стволы старинных орудий.

Наш капитан и лицом вышел на славу. Четкие черты, белозубая открытая улыбка. Мужественный взгляд глаз «чайного цвета». При этом — яркий брюнет с ранней, придающей пикантности проседью. И на правой щеке, чуть ниже наружного угла глаза — родинка. С копейку. Почти идеально круглая, темно-кофейная.

Когда улыбался, у него из-за пятнышка возникало выражение несправедливо обиженного спаниеля. Ко всему прочему Вадик прекрасно танцевал, пел под гитару бархатным баритоном. Гусар!

По военной специальности он был, как сам выражался, «цветоводом». Имел под началом батарею самоходок «Акация». В Советской Армии пушки побольше и пострашнее именовались всякими лютиками-цветочками. Видимо, для маскировки и секретности.

Выйдя замуж за симпатичного лейтенанта, которого помнила пареньком, учившимся в школе классом старше, Мила вскоре узнала: военная служба опасна и трудна. У строевых, кадровых командиров — особенно. Кроме прочих трудностей есть еще тяготы и лишения, связанные с выездами на полигоны, стрельбами, маршами, дежурствами, караулами, нарядами, и так далее до бесконечности. Поэтому офицер, всерьез посвятивший свою жизнь армии, себе (и жене) не принадлежит. Даже по ночам.

И Мила не удивлялась, когда ее любимый и единственный частенько не ночевал дома. Она все понимала и не роптала. Отдельные детали его образа мыслей и жизни до поры были ей неизвестны. Да супруге, как оказалось, их бы лучше вовсе не знать.

Наш «комбат, е-комбат» имел в характере и поведении интересный ноюанс, следствием коего и стал серьезный «недостаток» жены. Непоправимый женский изъян, впрочем, не реальный, а скорее анекдотический.

«Своя!» Как много в этом слове… Бородатая, но вечная история: «и красивая ты, и ласковая, и готовишь… была б чужая — тебе цены бы не было!»

Дело в том, что Вадик был ходоком. Не в смысле известной картины, где нечесаные мужики в зипунах обсуждают проблемы села и угощаются чайком в компании кремлевского мечтателя. Он в зипуне не ходил и прическу имел аккуратную, строго по уставу. А в смысле более расхожем, по женской части. Чтобы лезть под каждую юбку — нет, такого не наблюдалось, но шансов сходить налево не упускал. Наоборот, находился в постоянном, так сказать, поиске.

Мест для такого искания в военных городках, увы, не отводят. Может, и напрасно. Сделали бы спецплощадку, всем было бы спокойнее. Но совсем близко, почти в шаговой доступности, на окраине большого города, находился ресторанчик с нескромным наименованием «Орбита». На такси — рукой подать.

Именно на этом островке среди бетонных джунглей и происходил поиск. Регулярно, ежевечерне. Причем часто взаимный. Не только охотники высматривали дичь, но и сама дичь бывала не прочь стать «трофеем». Жертвой необузданных страстей. Пасть от стрелы Амура в жарком поединке.

А завсегдатаи «Орбиты» из числа бравых военнослужащих самых разных чинов и званий (кроме, естественно, рядовых с сержантами-капралами) для обмена впечатлениями даже завели особый жаргон. Сленг, иначе говоря. Узкоспециальный.

Вот, к примеру, диалог перед утренним построением под названием «развод». Встречаются две слегка помятые лицами, но образцово отутюженные мундирами персоны в погонах:

— Ну, как вчера в космосе?

— Полет нормальный!

Или еще варианты:

— Стыковка прошла в штатном режиме…

— Не было предполетной подготовки, наступила невесомость…

— Экипаж непроверенный, пришлось воспользоваться скафандрами…

— Случился аварийный сброс горючего…

— Подвела тормозная система, приземлился в тундре…

И — великое множество прочих «вариаций на тему».

В те годы, непосредственно предшествовавшие кончине нерушимого Союза, с рядом товаров первой и не самой первой необходимости в магазинах, даже военторговских, наблюдались определенные проблемы. Попросту говоря, ни черта не было — ни носков с чулками, ни одежек более-менее модных, ни бытовой техники с электроникой, ни косметики с бижутерией. Выкручивались, как могли. Но случались и удачные оказии.

Вадимов сослуживец, такой же комбат, дружок-соратник еще по училищу, неожиданно для всех вернулся из ГСВГ (проще сказать, из Восточной Германии, или ГДР) прямо в свою часть. Это была редкая, неслыханная удача. Потому как обычно счастливчиков, побывавших в зарубежных советских «анклавах», при возвращении засылали куда подальше. Чаще — в Забайкалье. Или на Север, в Среднюю Азию. А тут вдруг — домой! Чудо…

Он, правда, полунамеками пояснил: в истоке чуда лежала заранее согласованная щедрость по отношению к некоторым кадровикам. Но речь не об этом.

В багаже возвращенца прибыло немного интересного дефицита. И он не жадничал, поделился с другом. Дефицит оказался деликатного свойства, чисто женский… С таким стимулом для приманки дичи шансы «орбитальных охотников» на успех существенно повышались.

Между тем Мила ждала гостей. У мужа состоялся тридцатый день рождения, но отпраздновать строго по календарю не удалось — он был на очередных учениях, и решили отметить сейчас. Раньше — не положено, а позже допускается. И теперь они с Вадимом ожидали приезда старых друзей. Старых не по возрасту, а по стажу отношений — дружили с ними, Надей и Костиком, еще со школы. Решили позвать и общих знакомых, соседей.

Ну а чем удивить да порадовать дорогих людей, кроме скромных разносолов? Правильно, прибраться самой, одеться понаряднее. И о других деталях внешности позаботиться. То есть — прическу изобразить. Волосы Мила имела шикарные, но хотела подвить красиво, волной. Вот еще надо упомянуть — она умела и любила рукодельничать. Вязала — на удивление. Благодаря этому обзавелась кое-какими полезными знакомствами. Например, в парикмахерской городошного Дома Быта.

Туда и подалась за красотой. Знакомая кудесница визажа, в очередной раз восхитившись Милиной гривой, взялась за дело — аккуратно подрезала, подровняла, чем-то смочила, поколдовала горячими щипцами, укрыла с головой тонкой накидкой и отсадила в уголок цирюльного зала. Закреплять результат.

Звякнул колокольчик у двери, явилась очередная посетительница, тоже, как выяснилось, не чужая в салоне. Новоприбывшую усадили на маникюр в кресло перед трельяжем, и пошел обычный женский щебет. Легкий, ни к чему не обязывающий треп, но Мила волей-неволей оказалась в «партере».

— Я смотрю, ты все хорошеешь! На все сто выглядишь, дорогая!

— На себя погляди! Вся из себя на уровне, колготки супер, небось импортные… Где добыла?

— Итальянские! Слушай, расскажу — не поверишь! «Орбиту» знаешь?

— Кто ж ее не знает? Только я там практически не бываю.

— Да я тоже нечасто, но вот недавно классно зашла! Удалось заарканить одного, военного. Красивый — с ума сойти. Капитан. И обходительный, обаяшка просто! Мани не зажимает, угостил по высшему разряду, музычку заказывал для меня… Танцует — закачаешься, и парфюм — я отвечаю! Ласковый, ну прямо ко-отик… Я его так и звала весь вечер… И не женат к тому же.

— Да ну?!

— Точно! Кольца нет, и не просто, а даже следа не видно. Я этих хитрецов сразу раскусываю. Посмотришь, колечка нет, а полосочка от него светленькая — тут как тут! Вот у него — ничего подобного. Так что и перспектива есть…

Кстати, у военных особое отношение к атрибутам семейственности. Точнее — к обручальным кольцам. Это не простое украшение, и офицерам на службе их носить не полагается. Якобы при работе с техникой и вооружением, разных спрыгиваниях, лазаниях в люки, заряжаниях-разряжаниях и тому подобное возможны травмы по вине перстней. Вплоть до отрыва пальцев.

Вот офицеры кольца и не надевают, причем не только в служебное, но и в сугубо личное время, а это очень способствует при знакомствах с дамами. Типа «свободен, и всегда к Вашим услугам, мадам…» Надо ли говорить, что этого правила Вадим придерживался неукоснительно?

— И он тебе эти колготки подогнал? За красивые глазки? Ввек не поверю!

— Да ты дослушай! Короче, предложил съездить к нему на службу, взял такси… Он же не какой-нибудь лейтенантик взводный, у него целая батарея!

У Милы почему-то что-то где-то шевельнулось…

— Вот, и при казарме у него свой кабинет. Называется, надо же — канцелярия. А там все в полном порядке, и двухкассетник, и умывальник, и диван. Кожаный!

— А не скрипит?.. Ты проверила?

— Ладно, не завидуй. Проверим, никуда денется!.. Ну, поцеловались, то да се. А потом он сейф открыл — иди-ка, солнышко, выбери, какие хочешь, по размеру, цвету и узору. Пар десять лежит. И не в пакетиках, что подешевле, а в коробочках. Ну, там еще лахудра такая их на свою жопу натягивает. Я вот эти взяла. Хотела еще одни прихватить, он говорит, в следующий раз… Понятно, с перспективой! Да, повезло… Коньячку налил. И улыбается так, как бы застенчиво! С этой родинкой…

— Что, и родинки есть?

— Одна. Как у Соломина в «Адьютанте», только на правой щеке…

Вот тут Милу громом поразило. Не совсем уместная рифма, но иначе не скажешь… Чувства нахлынули несколько противоречивые. С одной стороны, что-то вроде гордости за любимого, можно сказать родного человека. Надо же, «обаяшка», ласковый да щедрый!

А с другой — ей-то как раз от мужниных щедрот никаких коробочек с «лахудрами» пока не перепало. И в ресторан не водил, не предлагал даже. Музыки не заказывал. Служба не позволяла!

Правда, и в казарму не приглашал, слава Богу…

Не то чтоб ей неинтересно стало, просто все уже услышала. И чего хотелось бы, и наоборот… Позвала мастерицу, сказала: торопится за дочкой в садик. При выходе мельком глянула на сидевшую перед зеркалом. Оценила. Женщине ведь для вынесения приговора полчаса не требуется, секунды вполне хватает. Ничего особенного. Блондинка, по корням заметно — крашеная. И, между прочим, довольно облезлая, хотя явно моложе. За двадцать, не более того.

Выходя, отметила проводивший ее пристально-завистливый взгляд из кресла. Ибо, разумеется, в свою очередь была оценена.

…Вадим, как всегда безупречно выбритый, слегка надушенный (туалетную воду, между прочим, Мила дарила на двадцать третье февраля), встречал гостей. Кроме приехавших издалека пригласили соседей по городку, пару той же возрастной категории. Все по плану.

Походя, как бы в оправдание отсутствия дорогого коньяка, икры с балыком и других деликатесов, хозяин непринужденно обмолвился при женщинах:

— С финансами напряженка, пайковые опять придерживают… Ничего, водочкой обойдемся, градус будет соблюден, а это главное…

Пока дамы помогали Миле накрывать «поляну», мужчины покуривали на лоджии. Костя недоумевал.

— А с чего это вам пайки зажали? У нас в провинции и то все вовремя…

— Да это я для женушек… Просто поиздержался. На днях в «Орбите» такую лялю снял! Блондиночка. Все при ней, пальчики оближешь! Уломал поехать ко мне в роту, там оборудовано по высшему разряду, и коньячок припасен. А для презентов милашкам мне Славик Хмелин — тоже наш, ты должен его по кадетке помнить — из-за бугра подбросил десяток пар колготок итальянских. Она выбрала, глаза загорелись, так что, думаю, не последний раз я на этой ниве пахал…

Позже, получив в подарок неплохой несессер, Вадим произнес тронную речь. Поблагодарив, пообещал не забыть приближающийся аналогичный праздник Надежды. Посетовал…

— Умеют у нас из ерунды проблему устроить! Развели всеобщий дефицит! Магазины завалены черт-те чем, а купить мало-мальски дельное нашим милым дамам негде, нечего, да и вообще… Может, свяжешь, мамочка, для лучшей подруги чего-нибудь? Ты же у нас умелица, ручки золотые…

Слушала Мила, слушала, да и не удержалась. Потрепала ласково благоверного за щечку с родинкой. Хотя, если честно, хотелось влепить изо всех сил…

— Да я так думаю, вязать ничего и не надо… — и обратилась к подружке: — Надь, ты не суеверная? Можно, мы тебя немножко заранее с Днем Ангела поздравим?

— Да не проблема, в срок же может не получиться…

— А у тебя итальянские колготки есть? Черные?

Та не совсем поняла, о чем речь:

— Н-нет…

— Отказалась бы?

— Ничего себе… нет, конечно!

Воздух на кухне, казалось, сгустился и заледенел.

— Вот! — и, глядя прямо в остановившиеся чайные «зеркала души», продолжила вкрадчиво: — Сейчас наш обаяшка в свою казарму сбегает, из сейфа достанет и принесет! Размер — примерно как у твоего солнышка белобрысого… Узор без разницы… Там же, надеюсь, хоть пара коробочек осталась? А, КО-ОТИК?

Нечасто бывает такое выражение лица у военного человека. Наполеон при Ватерлоо…

Всепобеждающая сила

Говорят, среди женщин-водителей бывают настоящие Шумахеры в юбке. Мне, правда, такие пока не встречались. Даже самая стажированная из знакомых дам-автомобилисток, и та далеко не виртуоз руля.

Но в противовес этому в борьбе с инспекторами ГАИ имеет оружие, которому позавидует любой мужик-автогонщик. Мужчины наивно полагают: главное на дороге — рулить да газовать-тормозить. Только этого мало…

Когда к твоему авто с жезлом наперевес движется фигура в форме, специфически отороченной светоотражающими полосами, невольно ощущаешь волнение. Или дрожь в поджилках, это зависит от типа нервной системы. Даже при полной уверенности как в себе, так и в машине: не пил, ремень пристегнут, резина в порядке, «Цэ-О» не зашкалит, скорость не превышал, документы в ажуре…

Вот! Документы… У нашей Елены однажды случилось страшное. Тормозит ее гаишник уже на предпоследнем повороте, километрах в пяти от дома. С ней тогда в машине еще моя жена сидела. И Ленина дочка, дошкольница, на заднем сиденье.

Он подходит, строгий такой. Она непринужденно в подставленную руку сразу все, найденное в «бардачке», и впихнула. Именно так, потому как пачка оказалась приличная. И права там, и техпаспорт, и доверенности, и талон техосмотра, и медицинская справка, и гаражный пропуск, и прочее, и прочее.

Капитан просмотрел бегло, а далее состоялся диалог — он спрашивает, она очень правдиво отвечает.

— А страховка у Вас есть?

— Конечно! — Лена отвечает, — От пожара, других стихийных бедствий, и на случай болезни, травмы, и на доченьку до восемнадцати лет…

— Я имею в виду обязательное страхование гражданской ответственности владельцев транспортных средств!

— Ой, а я же не владелец… У меня же муж владелец всего, он очень ответственный! Меня без доверенности даже до магазина съездить не пускает! И дочку всегда он из садика забирает, это только сегодня…

— Я…

— Он даже колеса всегда обязательно для страховки проверяет и подкачивает, если я без него куда-нибудь собираюсь…

— Вы…

— И масло в моторе проверяет, и чтобы бензина хватило! Очень ответственный!

— Он…

— Я же все Вам отдала, что здесь в машине из документов, там все нужное должно быть, он мне сегодня сам так сказал! Неужели не все?!

Тут инспектор стремительно перехватил инициативу:

— Нет страхового свидетельства!!!

Последовала пауза в стиле лучших театральных актрис эпохи, способная пронять самого искушенного зрителя. На глазах Лены, только что потерявшей веру в самое святое, показались слезы…

— Подлец… Какой подлец!.. Двадцать долларов! Я же ему давала двадцать долларов! Неужели… Ну, все… Больше я ему никогда…ничего…

В тишине салона офицеру послышался всхлип ребенка…

С усилием вкладывая в руки водителя документальную груду, мужчина в погонах спас ситуацию:

— Знаете, Елена Павловна, Вы только не волнуйтесь! Успокойтесь, езжайте домой, скорость не превышайте, а мужу скажите — он очень ответственный и честный! Только документы пусть внимательно пересмотрит на всякий случай!

Машина тронулась, поездка продолжилась. Наталья осторожно поинтересовалась:

— А что, Саша в самом деле двадцатку заныкал?

Женщина за рулем, не отрывая глаз от дороги, аккуратно переключила передачу.

— Кто, Саша?! Ты с ума сошла! Это я ему уже месяц обещаю страховку сраную оформить, у меня контора прямо около работы, да все руки не доходят!

Не по чину важность

Один из сокурсников по мединституту, по имени Анатолий, решил жениться. Весна, третий курс, он парень вполне взрослый, до ВУЗа в армии отслужил, словом, самостоятельный.

Вот только жить было негде. В том понимании жизни интимно-супружеской, которого в нашем Эсэсэре официально как бы и не существовало. Это теперь без секса не обходятся даже новостные программы, а в семидесятые прошлого века — дети, понятное дело, появлялись, но сам предшествующий процесс скромно замалчивался.

Будущие муж с женой обитали в разных общежитиях, а чтобы снять отдельную квартиру или даже комнату — тогдашним студентам практически не под силу. Со стороны родителей большой помощи не поступало, учились средненько, стипендии хватало на еду, а на жилье — никак.

Поэтому семейная жизнь могла разладиться еще до юридического оформления семьи как таковой. Тут же подпитка важна, в смысле совместного, образно выражаясь, сна…

Ясно, молодую барышню в мужскую комнату на ночь не приведешь. А вот парню в женскую на такой срок прийти вроде как допустимо. Особенно при определенной доле так называемого «второго счастья». Нахальства, проще говоря. Наш Толян так и поступал, причем вполне систематически, на протяжении более года.

Еще на первом курсе, в самом начале обучения и, соответственно, проживания в общаге, Толика неформально прозвали «Толя-генерал». А чаще — просто «генерал».

Причина вот в чем. При росте выше среднего парень он был габаритный. Бог не обидел рельефными плечами, гм… бедрами, и еще на редкость выдающимся был животик. Можно сказать, брюшко. Из-за этого майки-рубашки на Толике смотрелись кургузо даже при соответствии размера. Отказывались полностью скрывать объем внутреннего мира… Но важнее всего — привычка погуливать в майке с трусами. Трусы же у Толяна всегда были особенные. Не просто «семейные», а до колена и с широкими ярко-красными лампасами, независимо от основного окраса. Через них и стал «генералом».

Этот крепыш имел еще привычку иногда перед сном употребить. Стаканчик-другой, оно же для любви и последующего крепкого сна с храпом и другими сопутствующими звуками — то, что надо! А соседкам его избранницы Валюшки куда деваться? Приходилось терпеть.

И вот однажды наш молодожен — они уже в ЗАГСе отметились — в подпитии на автопилоте поднялся и отправился в удобства. Туалет с литерой «М» в той общаге располагался в противоположном, мужском, крыле, и требовалось преодолеть метров пятьдесят коридора. По дороге две рекреации, в одной — импровизированная дамская читалка, где жаждущие знаний с первого по последний курс сидят-зубрят почти круглосуточно. В другой тоже не пусто — танцевальная «зала», в полумраке под музыку из кассетника соответствующие движения, объятия и вздохи.

Только достигнув места назначения, Толя окончательно проснулся и обнаружил: он частично, вернее ровно наполовину наг. Не как змей Киплинга, а в смысле ГОЛ. Или неодет. До пояса. Как предлагают пациентам на приеме у врача, но с точностью до наоборот. То есть майка, хоть и скромненькая, в наличии, а лампасоносная часть экипировки — отнюдь…

Во все времена и независимо от географии жизнь в студенческих общежитиях на ночь не замирает. Скорее активизируется. И вызывающее дефиле «генерала» не осталось незамеченным. К его счастью, один из хлопцев-одногруппников тоже оказался среди свидетелей триумфа. Вошел в положение и принес страдальцу штаны для сокрытия срама хотя бы на обратном пути.

В такие моменты приходит осознание смысла фразы: «Остановись, мгновенье!..» Прекрасного мало, но хочется, чтобы все пропало. Навсегда. И завтра не было бы вообще. Но, как пела некогда примадонна, время ни на миг не остановишь.

Следующий полдень все-таки пришел. На курсовой лекции, в присутствии полутораста молодых людей обоего пола, герою был задан вопрос. Задавал его представитель деканата, и суть кратко сводилась к нравственной оценке состоявшейся демонстрации. Оценить предложили самому автору экспозиции.

Крови и слез не было, но, чтоб из института не поперли, стриптизер краснел, потел, каялся, заверял, приносил, обещал и тому подобное.

А как только доцент исчез с горизонта, Анатоль, расправив плечи, выдал:

— Ну, подумаешь!.. С кем не бывает? И вообще, невелика важность!

Нокаут всегда случается внезапно. И ухмылка на лице виновника торжества мгновенно скисла после комментария скромницы-отличницы Ирины.

Она сказала сочувственно, поправляя очки:

— Да, Толя! «Важность», действительно, невелика!..

Напутствие

Краткость — сестра таланта. Еще есть такое понятие «лаконизм». Значит, умеет человек максимум информации и смысла передать минимумом слов, букв и тому подобное.

Особенно это ценится у военных. Еще с Цезаря. И Суворова, разумеется. Потому что Цезарь — не наш, и вообще, давно и неправда. А нам надо, чтоб по-нашему. И желательно с колоритом.

У нас как было? Стремишься в армию родную, нет ли, а служить придется. В восьмидесятые годы минувшего века возникло такое явление «двухгодичник». Кадровых военных периодически не хватало, и молодых людей, окончивших ВУЗы, где имелась военная кафедра, призывали на два года послужить лейтенантами.

К медикам это тоже относилось. И меня, что называется, забрили. Побывал в штабе округа, тамошний кадровик со змеями в петлицах дал Це-У, потом — Це-У в штабе пониже, и вот я уже в родном, так сказать, подразделении с гибридным военно-медицинским наименованием «медицинская рота».

Там меня с распростертыми объятиями приняли два майора. Один, соответственно, командир этой самой роты, другой — начальник медицинской службы. Полагалось представить меня командиру соединения. И повели они меня, еще в «гражданку» одетого, пред ясны очи.

Под дверью кабинета с полчаса постояли. Они то и дело козыряли проходившим военным: отдание чести — процедура у них, в отличие от девиц, многоразовая даже в течение дня.

Наконец выглянул молодой офицерик, их позвал. Я было сунулся — стой, говорят! Стою еще минут двадцать. Там рядом солдатик какую-то тумбочку красит, запах едкий до ужаса — глаза на лоб, у меня сопли, дышать нечем… Зовет один из моих майоров, на ухо шепчет:

— Подойдешь к столу, кратко и четко о себе доложи…

Вошел. Кабинет — в длину еще больше, чем у моего районного главврача — метров десять! По стенам карты развешаны, от области до Европы. Мои майоры в углу жмутся. В глубине за столом сидит здоровенный мужик с погонами полковника на чем-то черном.

Я и забыл — соединение-то танковое. А подумал: вот влип, блин, СС какой-то! И цвет волос арийский такой… Можно сказать, очень светлый шатен. Потом уже узнал: неформально-ласково нашего старшого кличут «рыжим».

Шаг печатать не стал — смешно бы очень получилось… да я, честно говоря, за всю последующую службу так и не научился… подошел, хотел кратко и четко, а в горле от коридорного ацетона пересохло, и вышло как-то кое-как:

— Я, кхе-кхе… фамилия-имя-отчество… прибыл для прохождения службы на должности… Образование кхе-кхе… высшее — такой-то институт окончил в этаком году… Работал, кхе-кхе… в такой-то больнице, хирургом… Кхе…

Полковник на протяжении моей речи молча в стол смотрел. Потом поднял глаза, а взгляд у него, как сказали бы Толстой с Тургеневым, «тяжелый» был… Я и кашлять перестал. Он помолчал еще минуты три. И лаконично так спрашивает:

— Ты там, наверно, резал?

Вот что тут отвечать прикажете?! Что у медиков резать не принято, это больше по части бандитов да раскройщиков? Или уточнять: мы, дескать, не просто режем, а с лечебно-диагностической целью, вслед зашиваем, и вся процедура называется «ОПЕРИРУЕМ»? Я и уклонился от прямого ответа… Получилось довольно путано.

— Приходилось, исходя из диагноза и данных обследования, лечить пациентов различными методами, в том числе и хирургическими…

До собеседника, похоже, не все из моей тирады дошло… Он брови домиком сложил и снова в стол уставился, минут на пять. Мне показалось, полчаса прошло. Опять новобранца глазами посверлил и выдал еще лаконичнее, четко так:

— А тут ты них…я резать не будешь!

У меня вовсе язык отнялся. Что-то невнятное промямлил… Очередная пауза с разглядыванием стола. И завершение — Цезарь отдыхает…

— Зато будешь дох…я получать!.. Иди!

Наш, краткий, колоритный лаконизм… И ведь прав оказался полковник! Чего-чего, а получить пришлось по самое не могу…

Эх, Ася!

Тургенев тут ни при чем. Кошка у нас такая была. Некрасивых котов, да и вообще животных не бывает, а эта запомнилась особо. Хотя с виду ничего особенного — бело-черное создание, может, чуть крупновата для обычной короткошерстной. Только глазки смолоду были у нее грустные такие.

Потому жена ее так и назвала. По классику, значит. При ее появлении в квартире жила еще морская свинка, Мартой звали. Что «морская» — не имеет никакого отношения к водоплаванию. Это просто ее предков когда-то завезли в Европу из Перу, что ли. В России — заморскими назвали.

А потом название само собой сократилось, вот соленый колорит и прикипел. Ну, ее что Марта назови, что Карта — все равно не поймет. На редкость безмозглое существо. Но и безвредное, кстати.

У них с кошкой иногда соревнования случались — жаль, не засняли. По перетягиванию клевера или тимофеевки, что попадется. Я для Марты сено-траву заготавливал — травоядное все-таки, а Ася любила тоже травинку ухватить, и они наперегонки тянули. Обычно свинья побеждала. Она ведь не просто тянула, а еще и ела. До кошкиного носа догрызет, тут и финиш. Та уступала, не оставаться же без носа.

Ася хоть и грустила, считала себя в доме полноправной хозяйкой. Это четко проявлялось при появлении гостей, в основном женского пола. Раз пришли бывшие женкины одноклассницы, она на холодильнике обосновалась… Я думал, испугалась — куда там! Это засада была.

Одна близко проходила — чудом без глаза не осталась. Легкое, понимаешь, движение. Просто рядом шла… Потом как-то родня гостила, самая из них безобидная барышня в кресло присела, а кошка тут как тут — хвать! Кровь у девочки из раны на ноге полчаса останавливали.

Наш сосед, военный, солидный такой, захотел выйти на балкон покурить — с четверть часа меня ждал(я как раз за пивком отскочил), потому что жуткая тварь сидела, шипела, скалилась и пройти не давала…

Только физик один сразу понял, что к чему. Он в кресло уселся, тут Ася, приятно так щурясь, к нему подбирается, а он ее — пустой пластиковой литровочкой! Почуял подвох… она сразу подобрела, к ногам, помурлыкала. За своего приняла.

К своим насилия с ее стороны не наблюдалось, дочку не царапнула ни разу.

С котенком история вышла вообще уморительная. Ася была девушка строгих нравов, сколько ни пытались ее к женихам возить — ни в какую. Пока не погостил у нее рыжий котяра.

Кто-то при переезде попросту оставил во дворе, а жена по доброте душевной взяла в дом. Мы ему даже имя дали — Рома. Всего дня три у нас и пробыл мальчик. Успел, скотина, так пометить мягкую мебель, ковры и углы — год от запаха избавиться не могли. Но красив был, ничего не скажешь. Увидев его, наши друзья, имевшие домик в деревне, тут же предложили парню ПМЖ, и зажил бомж барином…

А после отъезда гостя вскоре обнаружился растущий животик у нашей Аси. В срок котенок появился, как ни странно, всего один. Но аппетит у кормящей мамы сделался просто неправдоподобный!

Я было предложил ей слегка умериться в еде. Так и сказал:

— Сколько можно? Переедать вредно!

Последовала душещипательная сцена. Она ушла с кухни, а через минуту снова явилась, да не просто, а с сыночком в зубах! Приволокла малыша за шкирку, положила на пол посреди помещения, стала над ним в позу скорби и исполнила с подвыванием: «Мы сами не местные, помогите, люди добрые!». А жене послышалось: «И не стыдно вам кормящую мать голодом морить?!» Ясное дело, все ограничения были сняты.

А летом мы собрались на озеро. Ездили регулярно в лесной район, недели на две, большой компанией, с детьми, собаками, палатками, лодками… У меня тогда машинка была, «копеечка». Места в ней немного, так что Марту в коробке разместили, а Асю жена обещала на руках держать.

Но ехать-то полторы сотни километров! Удержи-ка, у нее ведь и лапы, и когти, и зубки, и тревожно ей. В сумку тоже не засунешь, а «перевозку» специальную не удосужились купить. Вырвалась, в общем, и ехала на самом спокойном месте в машине — у меня под ногами, где педали. Когда приходилось тормозить (хорошо, не часто), я ногой туда-сюда пошурую, она пошипит, отодвинется, и можно нажимать. А то эффективного торможения не получится, да и цапнет еще!

Там, на озере, кошку будто подменили. Грусти как не бывало. Все окрестности обегала, все деревья облазила. Но мы наблюдали, наверное, только полпроцента ее похождений, причем дневных. А уж по ночам!

Те леса из-за людской деятельности крупного зверя лишены напрочь. Получился мышиный кошмар «страшнее кошки зверя нет». Особенно не повезло местным кротам: к утру у входа в палатку наша зверюга выкладывала по десятку-полтора трупиков несчастных землекопов. Рыбу вроде бы сама не ловила, но нюх на нее имела.

Я вовсе не заядлый рыболов, и заплывы с удочками на надувной лодочке бывали пустыми, но стоило поймать хоть пяток-десяток — она сидела на берегу, терпеливо дожидаясь возвращения кормильца. Как узнавала? Наверное, есть-таки какая-то кошачья энергетика.

Недолго это счастье длилось, засобирались назад. Сложили вещи, палатки, навес, лодки, Марту… Собачка наших друзей сама в машину залезла. А кошка где? Ася-а-а! А нету! Мы туда-сюда, все вокруг обежали… Нету! Звали-кричали — кис-кис-кис и все такое, позвали на помощь студентов-экологов — они рядом лагерем размещались, лес на километр прочесали — нулевой результат.

Друзья укатили, мы остались. Ночь прошла — кошки нет. Жена с дочкой от слез опухли. Я предложил: давайте-ка я на лодочке с удочкой типа на рыбалку, может, чего поймаю, а она — встречать и выйдет… Мне в ответ: ты свою удочку знаешь куда засунь? Ну, я-то знаю… рыбалка, стало быть, отпадает.

Еще день-ночь, округу опять обошли, голоса сорвали, кашу-тушенку съели, да и вернулись домой без нее. Я потом через месяц побывал в тех краях, зарулил на поляну, посмотрел, позвал-покричал…

Мужик какой-то на крики вышел, закурить стрельнул. Разъяснил.

— Не пропадет твой кот, тут вон, видал, на поле — скирды здоровые стоят? Так там все местные коты всю зиму пасутся, потому как мышей прорва. Да и в лесу — птички, белки, зайчики…

Конечно, понятно: кошка сама выбор сделала — чем в квартире как в тюрьме, лучше на воле королевой леса пожить! А все равно грустно. Будто осиротели мы.

Эх, Ася, Ася…

Первая кровь

«Не ошибается тот, кто ничего не делает». Только эта древняя мудрость спасла меня если не от мучительной смерти, то как минимум от пощечин, плевков под ноги, словесных оскорблений и прочих выражений недовольства со стороны целых трех (!) возмущенных женщин.

Кто баб по жизни знает, согласится — такое их количество стоит двенадцати разгневанных мужчин.

А начиналось все вполне безобидно, даже скорее весело и приятно. Мой старый знакомый, успешно трудившийся на ниве шоу-бизнеса, подкинул прямо-таки царский подарок — билеты на концерт «Машины времени». Причем не поскупился, и я смог пригласить друзей. Набралось трижды три, из них трое — девочки, две Маринки и Оля, по восемь-девять лет.

Происходило это в далеком девяносто пятом, местом проведения шоу выбрали Дом Офицеров. Зал вместительный, акустика хорошая. Один минус — буфет в то время не работал, затеяли ремонт.

Но я всех заинтересованных на этот счет успокоил — поблизости, метров двести всего — большущий гастроном «Центральный». Вот мне наши дамы и поручили обеспечить соответствующую компенсацию. Как принимающей стороне.

Времени до начала почти не оставалось, поэтому я включил высшую передачу, фактически перебежками метнулся, прихватил для мужичков бренди, для жен — винца «Шардоне», на закусь — горсть конфет, а дочкам — мороженого и литровую пластиковую бутылку газировки.

Когда старт принимал, заботливые мамы меня напутствовали:

— Имей в виду, «кока» и «пепси» для детей не годятся — просто жутко сладкие, а в «фанте» вообще гвозди растворяются, не то что желудки!

Я обещал что-то другое присмотреть. И присмотрел…

Попалась мне на глаза яркая красивая этикетка, газировка там тоже красненькая такая, нарисовано что-то вроде птиц над замками, башнями…

Я, вообще-то, вижу неплохо, особенно вдаль. Как говорится, зрение хорошее, а руки коротковаты. Поэтому мелкий текст на этикетке не вычитывал, но у продавщицы поинтересовался, не слишком ли сладкое. Она успокоила:

— В самый раз!

С тем и явился, уже к самому началу действа. Взрослые по-быстрому на грудь приняли, барышни мороженое слизали, и в зал. Места у нас были в двух рядах: пять в пятнадцатом и четыре в шестнадцатом, друг за другом.

Детей усадили впереди, с боков подперли мамами Леной и Люсей, а мужики с моей половинкой Наташкой позади них. Я девочкам газировку открыл аккуратно, чтоб не пролить, стаканчики раздал, и пошел концерт.

Звучало все замечательно, хотя на мой вкус и громковато. А малышня с середины первого отделения начала вовсю подпевать и даже подтанцовывать. Ну, думаю, надо же! Не ожидал от молодежи такого понимания репертуара Макаревича со товарищи.

Только тут Люся, докторесса наша, взяла у своей дочурки Маринки бутылочку, почти пустую, посмотрела внимательно (очки специально надела, змея!), и оборачивается ко мне со словами:

— Ты чем, сволочь, детей поишь?!

— А в чем дело? — интересуюсь невинно…

Ее ответ печатать не полагается.

Уже в антракте, когда детишки мирно спали — утомились, как видно, от музыки и танцев, мне три фурии разъяснили.

Это оказался напиток под названием «Дракула». В нем восемь процентов алкоголя! Как раз по процентику на год детского возраста. И никакие не птицы там на этикетке летают, а вампиры…

Андрей, Люсин муж, вступился за друга. Аргументы привел: надо же приобщать понемногу, так сказать… Эстафета, мол, смена поколений, неизбежность жизненных коллизий и прочее в том же духе. Он эти речи вел вполголоса, лояльно вполне. Но тоже был удостоен весьма строгой оценки и увял.

Вот тут я и оправдался упомянутой мудростью, добавив от себя (цензурно, между прочим):

— Воистину ни одно доброе дело не остается безнаказанным!

Ван Гоги

Что за времена теперь настали! Славно жить нынче, истинно вам говорю, особенно касаемо такого важного бытового вопроса, как ремонт. Например, на кухне — ведь это же в квартире самая напряженная составляющая.

Год-другой прошел, и кое-что уже обновлять надо; а раз в пятилетку — так уж точно! И тут сразу к твоим услугам и материалы самые разные, и технологии, и приспособления, знай выбирай да деньжонок не жалей.

А вот в приснопамятные восьмидесятые совсем по-другому было. Обоев виниловых и тех не найти, про потолочные подвесные да натяжные штуки не слыхивали. А уж если подумаешь нанять кого из так называемых профессионалов — сразу штаны снимай, все равно без них останешься…

Поэтому обходились сугубо своими силами. Так, придя на семейном совете к выводу: мыть кухню стало бесполезно и надо бы к весне привести ее в божеский вид, мы с женой поручили основную грубую работу, конечно, главе семьи. Мне.

Я подошел к делу серьезно. Отмывание потолка и стен от многолетних наложений, как дело второстепенное, доверил жене. Она доверие оправдала и за три дня справилась. Мел для потолка и специальный красящий состав для стен закупили вдвоем. Была такая краска, вроде теперешней акриловой, ее смешивали с особым «колером». Наносилось это дело, как и побелка на потолок, валиком либо распылением с помощью обычного пылесоса.

У тогдашних «Ракет», «Чаек» и им подобных на хвост вешался шланг. Потом на банку с тем, что требовалось разбрызгать, надевалась особая крышка с пипкой, и — вперед! И неплохо получалось, на то время — первый сорт. А краска та, как высохнет — не отдерешь.

В общем, помню, в ту субботу, проводив женку на работу, я с утра потолок в темпе побелил и хотел было за стены приниматься, как заявился сосед-приятель Вова.

Мужчинка плотненький такой, веселого нрава, с хлестаковским уклоном. И этот Вова с порога предлагает:

— А не выпить ли нам, скажем, пол-литра?

А я весь в мелу, с газетной панамой на голове…

— Не видишь, — серьезно вполне отвечаю, — Я нынче маляром работаю!

Он разумно обосновал вышеизложенное предложение:

— А ты видел когда-нибудь трезвого маляра?

Признаться, я и вовсе их нечасто встречал… Уговорил, в общем. Аргумент он еще привел просто неотразимый.

— Мы, как примем на грудь, такое тут уделаем — Рафаэль с Ван Гогом в гробу от зависти перевернутся!

К концу второго пузыря решили мы — пора!

Под Вовиным руководством я размешал в краске колер. Задумывался нежно-лимонный оттенок, для эталона он извлек из холодильника натуральный цитрус и собственноручно сыпал, пока не совпало. Приступили к живописному процессу. Мой изобретательный напарник придумал держать по краю потолка этакий экранчик, тут же сооруженный из попавшейся под руку картонки. Ну, а я — распылял.

Сначала-то я валиком хотел красить, но Вова авторитетно сказал: валиком — это пещерная технология, а мы — в двадцатом веке!

Тут и жена явилась… Посмотрела. Села прямо на пол, в мел с краской и газетами. Я-то их равномерно подстилал, но они, конечно, уже в кучку сбились. И зарыдала прямо в голос. Мне невдомек: от счастья, что ли? А оказалось…

— Ты, художник хренов, хоть видишь, чего натворил?!

Тут я свет включил и, естественно, увидел. Вова исчез как-то мгновенно…

Эти ядовитые желто-оранжевые потеки так и не удалось ни смыть, ни закрасить. Стены пришлось клеенкой оклеить, а потолок — пенопластовыми плитками. И то просвечивало лет пять…

А Вова потом еще и маляра откуда-то привел. Типа, профессионала. Подшофе, разумеется. Тот заявил вполне авторитетно:

— Работы, в общем, немного, за недельку-другую управлюсь…

И цену назвал. Я хотел было поторговаться, но жена возразила:

— Мы уж лучше квартиру поменяем. Оно и надежнее, и дешевле выйдет!

Шутники

Юмор как общечеловеческая культурная ценность весьма и весьма многообразен, в его постоянно пополняемых многовековых кладовых каждый найдет себе что-то по вкусу. Если, конечно, есть вкус и главное — чувство этого самого юмора.

Кому-то нравится английский, который почему-то принято считать громоздким и чопорным, кому-то еврейский в его одесской разновидности, кому-то «женский»… Находятся любители военного, черного и даже туалетного. В общем, сколько людей, столько и вкусов. Тут уж как в кухонных пристрастиях — каждому свое, веганцы никогда не поймут мясоедов, а ведь есть и исландские блюда… О вкусах спорить будто бы не принято, но и навязывать свои кому придется, пожалуй, не следует.

На наших безграничных, пусть и поделенных на кучу вотчин постсоветских просторах в последние десятилетия сформировалась особая разновидность человекообразных, так называемых «новых». Их часто именуют еще и «русскими», хотя как раз национальность не имеет никакого значения. И юмор у них своеобразный, и шутки с шалостями — тоже. Частенько бывают беспредельными, бессмысленными, а порой и беспощадными.

Услыхав, что именно собирается проделать с ним амбал за угловым столиком, Антон с трудом подавил готовый вырваться смешок. А через секунду стало совсем не до смеха. И возникла обоснованная мысль: ощущения пресловутого грека, сунувшего руку в кишащую раками реку, вряд ли назовешь приятными.

Подумаешь, рак! Сдавившая плечо громадная клешнеподобная конечность скорее могла принадлежать какому-нибудь фантастическому монстру из хичкоковских кошмаров. Казалось, еще чуть-чуть, и ключица хрустнет. Вечер становился все менее томным.

Стараясь не морщиться и исподволь готовясь изо всех сил врезать носком ботинка по берцовому гребешку, а там — будь что будет, Тошка подивился внезапному озарению: вот оно, закономерное завершение!

Перефразируя своего тезку Антона Павловича, мрачно сыронизировал про себя: «Если в первом акте классической пьесы на сцене висит ружье, то в последнем оно должно выстрелить. Коль пьеса индийская, берданка обязана спеть либо станцевать. А в еврейской — есть варианты: первый — к финалу их станет как минимум два… второй — грозное оружие превратится в обрез. Так что нарядился мусульманином — будь готов! Но отвечать: «Всегда готов!» почему-то не хотелось…

В следующее мгновение полет мысли застрял на ритуале укорочения. Тонкостями искусства стволовой модернизации с ним однажды поделился раввин местной синагоги. С кем только не сводят врачебные пути-дороги! Как известно, от тюрьмы, сумы и паховой грыжи не застрахован никто. Ребе, волею судеб оказавшийся на операционном столе, внимательно вслушивался в щелканье ножниц. Опасная близость режущих кромок к деликатным частям тела кого угодно настроит на философский лад…

— Молодой человек! Скажу Вам, как хирург хирургу… В этом деле таки главное — не перестараться… Как в песне, и проповедник довольно музыкально пропел цитату из шоферского гимна, — «Чтобы не пришлось любимой плакать…» Согласитесь, ведь есть рациональное зерно в народной мудрости?.. Пока не отмеришь семь раз, не режь ни одного!

Под местной анестезией многих тянет поболтать, и в дополнение пациент поведал не новую, в общем-то, байку, как одна новобрачная оправдывала свои горькие рыдания в первую супружескую ночь: «Да знала я, знала — их обрезают… Но не на столько же!»

Теперь, похоже, перед мастером скальпеля замаячила перспектива интимного усечения. В приятный вечерок, под са-амый корешок…

А виной всему послужил невинный маскарад. Когда позвонил бывший одноклассник Саня и пригласил на юбилей жены, поначалу о каких-либо перевоплощениях и мысли не было, но вслед объявились Борька с Серегой, и пошло-поехало…

Друзьям-шутникам приспичило изобразить «трех кенаров», по примеру небезызвестных Пласидо, Лучано и Хосе. С существенной разницей: те, всемирно знаменитые — тенора, а мы будем — певчие птахи. Исполнить предполагалось что-то на мотив «Санта Лючии», «Возвращения в Сорренто» или «О соле мио». Остановились на «Соле». Сергей набросал текст, Борис с Антоном подшлифовали каждый свой куплет, а сопровождение ожидалось вообще профессиональное, на высшем кабацком уровне.

Учитывая Сашкин статус, можно было готовиться к загородному супер-ресторану. Но виновница будущего торжества заупрямилась, скомандовала — надо попроще. Пояснила: будут коллеги с работы, изощрения ни к чему. Поэтому вечер спланировали в одном из уютных старых кафе в центре губернской столицы.

Ну, а раз все равно придется вылезать на сцену и блистать, захотелось смудрить еще кое-что. Один приятель, изрядно помотавшийся по миру в поисках денег и приключений, презентовал Тошке своеобразный сувенир. Куфия, гутра или, по-простому, «арафатка» пришлась к его бородке как нельзя более кстати.

Взять темные очки побольше, белую рубашку навыпуск, и получалось то, что надо. Женка сама поехать не смогла, но помогла с куплетами. Сказала — «выходная ария арабского шейха», а вдобавок изобрела и маску афроамериканца. Это если политкорректно, а по-нашему — негра. Черный капрон, белые обводы глаз, ярко-красные валики толстых губ, косички на макушке… Прикол! И тоже с песенкой.

Для завершающего хита Антон взял за основу студенческий фольклор. Переиначенная песня из комсомольского прошлого звучала как баллада о многострадальных человеческих органах, где каждый куплет завершался рефреном: «товарищ глотка», «товарищ сердце», «товарищ печень» и так далее, вплоть до пениса и ануса. Словом, на праздник отправился во всеоружии.

Банкет начался безукоризненно. Декор арендованного зала дополнили лозунгами, гирляндами и фотоплакатами, оркестр превосходил сам себя. Две солистки, одна черненькая в белом, другая наоборот, радовали хорошо поставленными голосами.

Стол ломился… Тосты, поздравления, шум-гам, веселье, смех, танцы и всеобщее ликование. Среди трех с лишним десятков гостей преобладали медики — коллеги хозяйки застолья, красавицы Наташки.

Почти никто не обратил внимания на появление к середине вечера в затененном углу еще одного, отдельного столика. Метрдотель, уже поставив его, подошел к Наталье и мягко поинтересовался, не будет ли принципиальных возражений, если тут немного отдохнут и покушают хорошие ребята. Знакомые, надежные и все такое.

Веселая юбилярша не возражала, и на балу появились чужаки. Компания «хороших ребят» оказалась троицей невообразимо здоровенных мордоворотов. С ними — девица довольно разбитной наружности, ярко накрашенная пышная платиновая блондинка в коротком и излишне облегающем леопардовом платье.

Новоявленные отдыхали, развязно рассевшись на специально принесенных креслах и откровенно-нагло разглядывая танцующих дам. Очевидно, пришли проголодавшись, ибо «кушали» изрядно. Из блюд предпочитали вискарь с «Абсолютом». Сразу бросилось в глаза распределение ролей. Центральный персонаж — самый крупный и заметно обрюзгший. Длинный нос и вислая нижняя губа придавали его лицу какое-то унылое выражение. При нем двое калибром поменьше. Физиономия первого отчетливо напоминала кукиш, а вторым был желто-рыжий веснушчатый увалень с поразительно живыми острыми глазками.

Чуть позже Серега, пообщавшись с музыкантами, прояснил ситуацию. Прибыла местная братва. Основной — «приблатненный» Миша по кличке «Сопромат». Он — «бригадир», крышует несколько объектов общепита, в том числе и этот ресторан.

Прозвище носит заслуженно. Лет пятнадцать назад пытался получить высшее образование в технологическом институте, который, к слову, окончил наш Сашок. Но Мишане гранит науки оказался не по зубам. Споткнулся именно на «сопротивлении материалов». Раз, другой завалил, потом — теормех, начерталка… Поперли малыша. Чтоб не идти в армию, схватил мелкую уголовную статью, подстраховался фиктивным нефритом. Подался на вольно-разбойные хлеба. Начинал рядовым рэкетиром, быком, теперь вот подрос…

Но — мелочью был, мелочью и остался. По-настоящему рулит здесь, почти весь город «держит» и «смотрит», более серьезный кадр, среди нас не присутствующий. Бывший Санин одноклубник по «Спартаку», Янка Купала. Ян — его настоящее имя, а «Купала» — кликуха, «погоняло». В юности всерьез занимался спортом, стал мастером, как Санек, но не по боксу, а по плаванию. Псевдоним к белорусской классике никакого отношения не имеет. Есть у него привычка топить конкурентов, иногда и подельников. Не в переносном, а в прямом смысле. Купать… Если зовет на «стрелку» и предлагает взять плавки — жди очередного топляка.

Речка, озеро, и дачный бассейн послужили местами упокоения не одному бедолаге. Кое-кто из джакузи в его баньке не вынырнул… А органам правопорядка и спокойнее — концы в воду, следов насилия на всплывавших через некоторое время останках не находили. Подумаешь, пошел человек искупнуться, чаще под мухой, да и того… Поблизости Янек на бережочке загорал. Ну и что? С кем не бывает!

— Вот такой раскладец, — продолжил информированный. Но тут же успокоил, прикуривая сигарету, — Не писай в чайник, нам бояться нечего. Напротив нашего Сашеньки — видишь, плешивый, в золотых очках? Между прочим, второй в области милицейский чин… А справа — вообще телохранитель, самый настоящий. Не похож? Как раз потому, что настоящий…

Когда гостей знакомили, Антону понравились все. Нос никто не дерет, общение раскованное, вольное, но и без излишнего панибратства. Лысоватый мужчина в изящных тонких очках и явно очень дорогом костюме оказался мужем Наташкиной коллеги, заведующей отделением зубопротезирования. По-научному — «ортодонтии». Полноватая улыбчивая женщина назвалась без затей:

— Валя, — и чуть толкнула супруга в бок, — Расшифруйся, полковник!

Тошка, представленный как «лучший врач и певец всех времен и народов», и уточнивший: — Среди выпускников десятого «Г»… — при упоминании звания попытался схохмить.

— Настоящий полковник?

— Ну уж, сразу… — из-под очков взглянули внимательные светлые глаза, — Липовый, разумеется… полков под началом нет. Викентий Дмитриевич. Для Саши — просто Димыч. Вы — его друг, значит, и для Вас.

Позже Антон тишком кивнул Наталье на шикарный костюм:

— Что, вправду Карден? — именинница хмыкнула: «А то!»

А «телохранитель» отрекомендовался лаконичнее всех: «Тоже Саша».

В роли тамады выступали поочередно сам Саня, его старший сын и быстро хмелеющий румяный круглолицый ортодонт Иван Иваныч. Гостям по очереди предоставлялась возможность поздравить, сказать, вручить и тому подобное.

Торжество уверенно шло намеченным путем. На мультимедийном экране демонстрировались кадры из детства, отрочества, юности. Пришел черед и «трем кенарам». Выступление приняли на ура, припев исполнялся на «бис». Но после слов: «Дитя Камчатки, ты вслед за солнцем в край голубых озер перелетела…» из-за углового столика донеслось:

— Во дает, блин! В край «голубых», ни х…ра себе! Типа тут пидоры все… Гы-гы-гы!..

Тоже вроде одобрение, но какое-то сомнительное… Пристального внимания на по-своему веселящийся квартет старались не обращать, и все же, все же… «Белокурая Жози», как Антон для себя окрестил братковскую соратницу, в отличие от грузных спутников, на месте не сидела. Регулярно взбадриваясь горячительным, встревала в быстро-танцевальные кружочки, время от времени пыталась составить пару оторвавшимся от супруг стоматологам…

К сожалению, обладательница пятнистого наряда, помимо парфюма, попахивала по́том. Бригадная подружка весь вечер оставалась инкогнито. Парочка подчиненных именовала красотку попросту «Белая», а старшой и вовсе «Цитрой».

Чувство меры, и в трезвом виде свойственное далеко не всем, у милащки по мере нарастания градуса в крови отказало напрочь… Вольные позы и жесты не оставляли сомнения — похоже, молодка решила: центральная фигура здесь — именно она.

По сценарию подошло время «восточного» выхода. Антон, отлучившись в гардеробную, вернулся уже неузнаваемым. Под заранее согласованный аккомпанемент и восторженные аплодисменты преподнес «арию арабского гостя». Колорита добавили барышни из оркестра, изящно задрапированные искрящимися накидками наподобие паранджей. Синхронные изгибы бедер, подпевка «гули-джан, гули-джан, ай, джан-джан!» вышли на диво слаженно. И это — без репетиций!

Приглашенные, понимая: им демонстрируется не эстрадный номер, а костюмированное поздравление, оставались на местах. А вот «братки», вдохновленные белобрысой лялькой, почему-то решили: настал их час! Благоухающая «Джонни Уокером» троица, потрясая телесами, пустилась в пляс… Ну, что тут скажешь! Испортили песню, дураки…

Спасая положение, «шейх» пригласил танцевать всех присутствующих дам, посулив за лучшее исполнение «танго живота» место любимой жены в своем гареме. Вошедшие в ситуацию музыканты грянули «Если б я был султан», завертелась-понеслась круговерть. И тут Тошку схватили за рукав. Оказалось — пахучая «жози»…

— Эй, Махмуд! А меня в гарем возьмешь?

— Видите ли, мисс… Я бы с радостью. Но Вы ведь блондинка… Хотя, по-моему, ненатуральная?

— Сто процентов, козел!

— А во дворце все места блондинок заняты… Правда, могу посодействовать, у визиря найдется местечко. Как раз по вашим габаритам… Составить протекцию?

— Ах ты, шах-мудах трахнутый! Я те, блин, дам визиря-пи…диря! — взъерошенная, разъяренная непонятно чем «королева бала» нетвердой походкой направилась к своему столику.

И через минуту оттуда донеслась судьбоносная фраза, без труда перекрывшая залихватскую мелодию.

— А ну, Дуля, давай сюда сраного араба! Счас мы с энтого шаха́ будем делать евнуха́!

Гадать об авторстве пьяного распоряжения не приходилось… «Основной» уточнил:

— Леха, готовь инструмент!

И рыжий подмастерье послушно вооружился двумя столовыми ножами, с силой чиркая ими друг о друга. От тупых лезвий полетели искры… серьезный подход, однако!

Плечо попало в тиски. Ситуация складывалась тупиковая… И без закона подлости не обошлось — вокруг образовался своего рода мужской вакуум. Представители сильного пола были заняты кто беседой, кто закусками. Друг Борька под осуждающим взором жены кокетничал с певучей брюнеткой, Серега вышел покурить…

Мелькнула шальная мысль — выкручусь, рвану за дверь, мигом поменяю маску, и в обличье папуаса затеряюсь в каменных джунглях…

Но внутренний голос вполне резонно возразил — такой ход изменит положение ненамного. Вся перемена — на его похоронах взамен порядком опостылевшего Шопена уже дуэт «кенаров» затянет: «Ай-яй-яй, убили негра, убили… Ни за что ни про что, гады, замочили!»

— Господи, ну до чего же умирать сегодня не хочется! — не на публику, чисто себе под нос пробормотал Тошка и был просто сражен неожиданным юморком фигообразного визави.

— Не ссы, чувак, не отрежут! — почти добродушно утешил громила, — Шутит Миша. Просто узелок на память, быстро и не больно… Дам раз по мозгам, будет тебе типа наркоз!

Пока Антон, чувствуя себя глупее некуда, готовился к борьбе за свое «достоинство», события развивались стремительно, сплетаясь в калейдоскопическую карусель.

Александр с четверть часа сдерживался, не желая доводить драму до крайности. Но откровенный наезд на друга детства переполнил чашу терпения. Кивнув соседу справа, он коротко вздохнул, как перед нырком под канаты ринга, и спустя секунды оказался у столика разошедшейся братвы. В сопровождении «тоже Саши».

Подтянутый сухощавый молчун был все-таки не настоящим телохранителем, а начальником службы охраны Саниного многопрофильного холдинга. До того — сотрудником некой организации, одной из тех, где служба и опасна, и трудна.

Когда прямо перед Мишей-«сопроматом» возникло нечто недоступное его пониманию, он решил — привиделось, послышалось. Ему — и такое! Быть не может…

— Слышь, ну-ка, пойдем. Поговорить надо.

— Чего?! Да ты хоть знаешь…

Саня мог бы сказать: он знает много чего. И о самом Мише, и о происхождении его клички. Сообщить: в отличие от «бригадира», завалившего тот самый предмет, он-то его успешно сдал. И еще много разных экзаменов, не только учебных, но и по жизни — таких, что Мишане не снились. И поэтому не шустрит по городу на бэушном «Бумере». Его возит высококлассный водитель, на новеньком «Майбахе». И кроме суперпрестижного автомобиля имеет целую «конюшню», от джипов до кабриолета… И от армии не косил. Честно отслужил, в Афгане побывал.

Как ни странно, не отличавшийся гвардейским ростом хозяин праздника в сравнении с «братанами» совершенно не казался мелким. Совсем наоборот. И перекричать музыку не пытался, но услышали его очень хорошо.

— Да, знаю. И тебя, и тех, под кем ты, бычара, ходишь. А вот ты, похоже, меня не знаешь. И лучше тебе этого не знать. Целее будешь. Так что, раз уж пришел, догуливай. Но тихо. Не шуми, не мешай людям… Усвоил?

Дуля, сообразивший — запахло жареным, мигом отпустил Тошку и теперь стоял за спиной своего принсипала, изображая грозный оскал.

Но «тоже Саша» смотрел не на него. Чего на него смотреть — пока шел, опытный глаз оценил: чист. А вот у сидящего Лехи явно что-то есть. Тот, будто уменьшившись в размерах под тяжелым взглядом, в процессе разговора машинально выполнил ряд жизненно необходимых действий.

Во-первых, аккуратно, без лязга-звона опустил на скатерть оба ножа. Во-вторых, зачем-то вытер руки салфеткой, а ее подсунул под тарелку. Положил пятерни на стол перед собой и теперь старательно держал их на виду.

Веснушки на разом побледневшем лице проявились гораздо отчетливее. Всем своим видом здоровяк будто давал понять: больше всего на свете ему хочется поднять руки над головой, раскрытыми ладонями вперед…

А еще — встать по стойке «смирно» и прокричать нечто вроде: «Нихт шизен!» или «Гитлер капут!» Торчащий сзади за ремнем верный «Тэтэшник», обычно придававший Лехе смелости и уверенности, сейчас казался лишним, неуместным и жалким. Вот в такие моменты церковь и приобретает неофитов…

Между тем, как только два Саши выступили в поход, «просто Димыч» будто невзначай извлек из дорогущего кармана миниатюрный мобильник, потыкал в него пальцем и поднес к уху. Говорил недолго, закончив не терпящим возражений: «…Прямо сейчас!». После чего, не проявляя никакого интереса к событиям в темном углу, вернулся к обсуждению с соседями особенностей подледного лова на местных водоемах.

Молча выслушав Санину тираду, Сопромат был готов совершить абсолютную глупость и уже начал открывать рот, а моментально вспотевший Леха понял: безобидная «терка» вот-вот перейдет в крутую «разборку». Ему все-таки придется сунуть руку за спину. И получить пулю.

Не обладая могучим интеллектом, рыжий имел редкостный нюх, благодаря которому очень четко осознавал, в чьей колоде все козыри. Жилистый мужик шанса не даст — неважно, что под расстегнутым свободным пиджаком не видно ствола. Он есть, однозначно. Может, и не один…

Спасение пришло с песней. Лежавшая перед Мишей «труба» голосом Владимира Мулявина издала вопль: «Ой, рана-а-а, на Йвана!». Бригадир вздрогнул, взял телефон.

— Я, кто ж еще… Какие шутки? Не по… понял, понял!!! Две минуты, всё, всё! Уже! Нет, не надо плавки… — и почему-то чисто по-военному добавил в прерывисто гудящую отбоем «Нокию», — Есть!..

После короткого: «Ходу!» поле несостоявшегося боя опустело. Леха ледоколом шел впереди, раздвигая танцующих, но при этом непостижимым образом умудряясь никого не толкнуть. Сопромат, по длинному радиусу обогнув обоих Саш, шагал, ни на кого не глядя. В арьергарде Дуля волок упирающуюся «Цитру».

«Баллада об органах» прозвучала как ни в чем не бывало. Борька лихо наяривал на синтезаторе, девушки-солистки грамотно подхватывали рефрен. Уже через полчаса инцидент забылся. Да ничего особенного и не произошло, верно?

Только Тошка, почувствовав, как на рукаве снова кто-то повис, непроизвольно дернулся. Неужели вернулись?

— Ну, товарищ Печень, — так его переименовал румяный Иван Иваныч, впечатленный «балладой», — Ну напишите слова, очень-очень прошу!

Любитель пародий не успокоился, пока не получил клятвенного обещания сегодня же поделиться прикольным текстом… А «товарищ»? Эх, товарищ!.. Пил-кутил, гулял-шутил, да о слове позабыл…

Мельпо… Нема!

Из всех искусств для нас важнейшим является… ну, разумеется, так и тянет закончить по Ильичу: «кино». Но это — предельно тривиально, уныло и обыденно. Да и ошибочно, на мой взгляд.

Ибо искусство — гораздо многограннее. В кино, в театре обязательно должна быть своя прелесть, и в цирке, на вернисаже…

Даже в выступлениях артистов так называемого разговорного жанра, а также — писателей, поэтов et cetera.

Называется эта самая прелесть, как очень правильно подметил и воспел Григорий Остер в своих вредных советах, БУФЕТ. Без него полного впечатления от перечисленных номинаций для меня лично нет и быть не может. Именно буфет — важнейшее во всех искусствах!

В этом мнении я отнюдь не одинок и не оригинален. Не зря Мельпомена изображалась древними греками в виде женщины в венке из винограда — в честь вина, не иначе!.. в мантии, с маской в одной руке и палицей в другой. Дубина здесь мне видится как символ неотвратимости наказания для нехорошего человека, закрывающего театральный буфет.

К нам тогда впервые приехал Игорь Губерман. Не домой, к сожалению, а в Дом Офицеров. Там зал приличных размеров, но в то время был существенный недостаток — буфет оказался на ремонте. Он (Губерман) читал «гарики», рассказывал много разного. К концу мы уже смеяться не могли, животы болели.

А в перерыве он нам позавидовал. Прямо вот так сам и сказал, глядя на нашу теплую компанию в пятом ряду. У нас там возле крайнего кресла у боковой стены почему-то стоял обыкновенный жесткий табурет. На нем все и разместили — бутики, мандаринку дольками и, конечно, стакан. Из него (не табурета, а стакана) мы периодически, прикрывая друг друга с боков и сзади, понемножечку выпивали. Регулярно, на протяжении всего первого отделения.

Остальные зрители это дело не видели и поэтому завидовать не могли. А спереди ведь не прикроешься! Игорь Миронович со сцены отлично наблюдал весь процесс и, заканчивая первое отделение, посоветовал зрителям в антракте обязательно чуток принять для лучшего восприятия второго. Они бы и рады, а буфет-то закрыт!

Видно, у военных так принято — зрители как бы приравниваются к солдатам. На фронте, перед боем, нальют «наркомовскую норму», а в мирное время — ни-ни…

Вот так для большинства ценителей истинное искусство оказалось недоступно. А у нас с собой было! Я как знал, пару флаконов бренди прихватил. Спас друзей, себе помог. И мэтра порадовал.

В начале второго отделения он обратился к залу с вопросом:

— Все приняли? Можно начинать?

У него ведь тексты не простые, а зачастую, мягко говоря, солененькие. На сухую можно недопонять чего-либо важного. И хором зал ему в ответ:

— Не работает буфет!

Увы, увы… Не ко всем снизошла благодать! Тут он на нас посмотрел и сказал:

— Вот пример, достойный восхищенья!

А через неделю в том же зале уже без меня друзья смотрели «Чайку». И история с главным составляющим искусства повторилась. А позаботиться о компенсации оказалось некому…

Тогда у моего друга Аркадия и родились, по-моему, бессмертные строки:

«Коль в театре нет буфета,

А в горчице нет огня,

И если любят без минета,

Это скучно для меня!»

Языковый барьер

Она сидела на самом краешке, свесив изящно согнутые в коленях стройные ножки и протянув, казалось, прямо к нему маленькие чуть смугловатые руки. Сияющие глаза, белозубая улыбка, красное в белую полоску платьице, розовые туфельки… А главное — совершенно невообразимые, пышные, иссиня-черные волосы! Мечта…

«…Ганна!!! Дуй сюды, тут трусы дають!.. На меня тож бери!.. Размер? Неважно, бери, какой есть. А это почем? Не-е, не трэба, у нас дешевле… Ну, чего стал? Бегом до той витрины, там уже почти пошло белье. Ты куда? Какое пиво, на то у нас денег нема. Тебе — взять носки, пятьдесят пар. Чулков тоже. Можно сто. Я кому сказала?! Тут стой, скоро начнут выгружать. Ну и до вечера простоишь, туалет вон, рядом. Чого? Платный?.. Не барин, у проезде справишь свою нужду. Дома як робишь, забыл, у гаражах ваших? Ось и тут приспосабливайся…»

Поневоле прослушанный монолог вызвал из глубин памяти песенное: «Три слова, будто три огня…», но в новом звучании «Как будто вестники беды, три слова: «Ганна, дуй сюды!..» Потирая правое ухо, заложенное после первых звуков прямо-таки пушечного призыва, папа пробирался к выходу и на мгновение утратил бдительность.

И совершенно напрасно: пришлось тереть еще и колено, онемевшее в результате столкновения со здоровенным баулом — его волокла спешащая на зов гиппопотамоподобная дама в цветастом платье. Она смахнула зазевавшегося с дороги, как уборщица пушинку с полированной столешницы, а в довершение чуток добавила могучим бюстом.

«Есть-таки что-то полезное в толпе», — подумал мужчина, ощутив пусть недружественную, но поддержку окружавших его суетливых, потных, пахучих шоп-туристов, — «Хоть упасть не дадут». Вырвался на волю из битком набитого магазинчика и направился дальше, к очередной стеклянной двери. Если и там не будет, значит, все зря. Убил почти три часа, а нашел только две книжки — Даля да Оруэлла.

Воланд был неправ. Не квартирный вопрос портит людей. Людей вообще испортить невозможно. Человек таков, каков он (или она) есть. Ни прибавить, ни убавить ничего нельзя. Квартирный вопрос — всего лишь мелкий фрагмент гораздо более многопланового явления, ставшего первопричиной всеобщей мерзости рода человеческого.

Можно, конечно, ссылаться на определенные трудности со снабжением, обеспечением, наличием отсутствия и тому подобные коллизии. Кто знает, может, где-либо на старой доброй планете Земля есть совсем другой вид человеков, отличный от наших. Каких? Таких… Не готовых удавить друг друга за кусок чего бы то ни было дешевого. Или дармового. Или просто «того, чего дают». А чего, собственно, дают? Да неважно, лишь бы этого было ограниченное количество. Чтобы у толпы возникло ощущение: «это» вот-вот кончится. На всех не хватит. И — ура, вперед… Вывод: если что и портит людей, то — дефицит. Острая недостача. Любого предмета, вещи, товара, еды, воды, нефти, газа, воздуха…

Неподвластны разлагающему влиянию только дети. Детишки любых стран и народов, всех национальностей и цветов кожи, еще не умеющие разговаривать во взрослом смысле слова, совершенно бескорыстны, общаются между собой свободно и дружелюбно. Для них пока не существуют понятия черной зависти и стремления выделиться любой ценой. Им всего важнее не «быть не хуже других», а единственно любовь, ласка и забота мамы-папы. Да элементарная сытость, само собой. Все гадости и пороки придут к ним позднее, благодаря взрослому воспитанию и постижению мира.

Начало девяностых. Стародавняя столица. А может, никакая и не столица, а просто красивый самобытный литовский город. Каунас. Небольшой, очень чистый, тихий и зеленый. Сейчас, вполне возможно, он уже совсем другой, а тогда, в последнее лето существования «нерушимого Союза», запомнился именно таким.

В той экскурсионно-познавательно-покупательной поездке довелось узнать много нового. Но не о дивном старинном городе, его архитектуре, музеях-костелах и прочих достопримечательностях, а о невольных попутчиках — знакомых, добрых и почти интеллигентных людях. Такого, чего лучше бы и не знать, ибо некоторых это знание выявило совсем в ином свете. Получилось, не такие уж они вежливые, добрые и интеллигентные…

Прав был древний мудрец Соломон — чем меньше знаешь, тем меньше поводов для грусти и печали. Не дословно, но смысл где-то такой… Оказывается, высшее образование и немалый опыт работы в разных больницах-поликлиниках, даже служба в армии толком ничему не научили. Это позже само понятие «шоп-тур» стало привычным, а тогда — сплошь удивление, изумление и потрясение. А самое главное — запоздалая тоскливая мысль: ну и за каким чертом меня сюда понесло?

Шел очередной непростой, переломный год. Если родились после девяностого — можете не читать. Не поймете. Одна девочка, ровесница Перестройки… Помните? Тогда продолжайте. Так вот, девочка росла в обстановке нарастающих психоатак. Нет, враги-империалисты тут ни при чем. Атаковали наши, из «ларца», распрекрасные с лица. Проще говоря, уже начались телевизионные наезды на мирных граждан, не подозревающих о том, что они, понимаешь, жить не могут без «Марсов» со «Сникерсами», прокладок с крылышками, тушенки из дяди Бэнкса и детского масла «Джонсонс Бэби».

А еще в кошельки пап с мамами и дедушек-бабушек бессовестно лезли под девизом «Даещь Барби!» Ну, и Кена, само собой, лошадок, домики и остальное… А знаете, сколько стоила тогда настоящая Барби? Не китайская негнущаяся подделка — их, кстати, тоже было пока негусто, а оригинал? Жванецкий в свое время озвучил, устами Райкина: сумасшедшие деньги, слушай… А если учесть всеобщую нехватку всего, начиная от элементарных продуктов питания до мест на кладбищах… Тот же сатирик говаривал: «Чего у нас только нет! Чего надо, того и нет…»

«Папа, подари мне куклу!» Была и такая песенка. Так и хочется сказать: да сколько угодно… А вот и нет. Голыши, пупсы и прочие неваляшки, даже шагающие и уакающие, не в счет. Нужна была именно она и только она — Барби… Это не просто кукла, это — символ. Символ счастливого детства, родительской любви и заботы. Ведь куклами как таковыми ребенка удивить невозможно. Нужно что-то особенное. А тогда Барби, будь она неладна, стала еще и признаком достатка, определенного уровня благосостояния семьи. Если у девочки в пять лет не было Барби, это могло стать причиной рыданий с одной, детской, стороны и нервного срыва — с другой, родительской.

Наша девочка уже почти год мечтала о ней. Никому не говорила об этом, не приставала к отцу с песенной просьбой, и даже маме, как казалось ребенку, о ее тайне не было известно.

Подумаешь, кукла. Но эта должна быть правильная, настоящая, чтобы ручки-ножки гнулись в положенных местах под нужным углом, волосы, глазки и улыбка, платьице, туфельки…

Все мало-мальски важные, значительные, неважные и незначительные новшества проистекали из самого вредного изобретения человечества. Из телевизора. В ту пору не только в детских программах, но и практически во всех только-только появившихся рекламных заставках непрерывно мелькала иноземная Барби с нездешним же Кеном, ее домиками, мебелью, лошадками, каретами, посудой и прочей мелочью. В совокупности все перечисленноезакономерно стало навязанным нестойким детским умишкам атрибутом воплощенной мечты.

И вот на носу день рождения единственной, горячо любимой доченьки, а вожделенной куклы нет и не предвидится. В городе еще не открылся специализированный магазин. И базарных развалов не существует. Это через пару лет после крушения огромной могучей страны детский дефицит будет шутя преодолен. Только денежки давай и бери, что душеньке угодно, хоть Барби, хоть Кенов, хоть подделки под них — сколько влезет. С домиками, стульчиками, лошадками, штанишками и прочим.

Но это — впереди, да и неизвестно, будет ли вообще, а пока прилавки «игрушечных» отделов в универмагах и прочих многопрофильных промтоварных магазинах завалены отечественными уродцами. То есть они-то, куколки самых разных обличий и размеров, с точки зрения взрослого вполне приемлемы для игр, в том числе ролевых. У них красивые одежки, у них закрывающиеся глазки, они могут даже сказать что-то вроде «мама». Для них есть и коляски, и кроватки, и посуда. В изобилии мягкие собачки, котики, лошадки… Мишки, а как же без них. Но телевизор уже сделал свое черное дело. Нужна Барби, и все тут!

Причем дочь была, в общем-то, не капризной, послушной девочкой, росла с пониманием: есть вещи, для нее пока недоступные. Не имела скверной привычки требовать, кричать, топать ногами. Напротив, однажды случилась потрясающая сцена. Приехавшая в гости папина сестра, а ее родная тетя после процедуры знакомства достала из сумочки и протянула малышке шоколадку — приличных размеров, в яркой обертке… А та, хотя и смотрела на лакомство с явным, вполне объяснимым интересом, но… убрала ручки за спину и тихо, но твердо произнесла знаковую фразу: «У нас все есть!»

И ставшую фетишем пластиковую красотку она вслух не просила. Просто, увидев очередное рекламное явление на телеэкране, могла встать и уйти, не досмотрев «Спокойной ночи, малыши». Не демонстративно, отцу было невдомек, а мама — та женским сердцем все понимала. Правда, как-то однажды девочка проговорилась.

— Мамочка, а разве у Барби обязательно должны быть белые волосы? Ведь она как настоящая, а у настоящих людей бывают темные, даже черные, правда? Вот если бы у меня когда-нибудь была своя Барби…

Что было ответить маме? Она-то видела всемирную ляльку тоже только на экране…

Поэтому, когда в трудовом коллективе клинического НИИ пронесся слух: организуется экскурсия в Каунас, мужчина записался в числе первых. Прибалтика в Советском Союзе была особенным регионом, наподобие Греции, где все есть. Не заграница, но — почти другой мир. Потребительского энтузиазма большинства попутчиков он не разделял. Не то чтобы у него действительно все было, но ехать за тридевять земель ради беготни по магазинам и скупки тряпок — увольте.

А вот посмотреть старинный город — хотелось. И обязательно зайти в музей-галерею, где собраны картины художника, о котором довелось услышать еще в школе. Тогда историчка рассказала — был такой литовец, единственный в своем роде — и рисовал очень своеобразно, и музыку писал. Но увидеть его можно только там, на родине, в самом центре Литвы, больше нигде. Так что если случится, не упустите…

Перед поездкой начальники — главврач с начмедом — по старым добрым советским традициям провели инструктаж. О возможной вербовке, правда, ни слова. Страна пока одна. Зато распылялись об осторожности в общении с почти поголовно бывшими «лесными братьями», фашистами и ярыми националистами. Злодеи на любой вопрос обязательно наврут, обманут, оскорбят, наплюют в ранимую душу, укажут по примеру Сусанина путь в болото… Или вообще не скажут ни слова. Посему следует держаться всем вместе, ходить группами не менее пяти — шести человек. Деньги на виду не держать. С местными без крайней необходимости не заговаривать.

Сидений в автобусе на всех желающих, естественно, не хватило. Его трижды пытались отговорить, потом — просто вычеркнуть. Он-то думал — все свои, вот и ляпнул кому-то: мол, едет не по магазинным делам, а поискать куклу да по музеям пройтись… Пришлось чуть не ругаться, понаблюдать слезы и истерики… Отношения с несколькими коллегами испортились напрочь. Они, выходит, откуда-то знали: Советский Союз дышит на ладан и вот-вот развалится?

Соседи в «Икарусе», в основном женщины, в продолжение поездки с ним практически не разговаривали. Чувствовал себя если не инопланетянином, то как минимум чужестранцем. При этом, как ни странно, лучшую половину посадочных мест занимали люди, в институтских коридорах ранее не встречавшиеся. Трое мужчин, сидевших рядом и перед ним, оказались родственниками одной из сестер-хозяек. Но вот удивительно — не знали, как ее имя-отчество…

Компания сразу после отъезда принялась есть-пить, шумно обсуждать, где, что и почем… Тогда мысль «за каким чертом?» посетила его впервые. На вынутую для дорожного времяпрепровождения книгу смотрели, как на некую диковину. Пришлось пожалеть — вязать не научился!

Следующий магазин, уже последний на центральной пешеходной улице старинного города, был, к счастью, не так набит. Может, из-за своей специфики — он был не промтоварным, а скорее антикварным. Всего два отдела, в одном — разнообразная посуда, керамика-чеканка, фарфор… В другом на полках — книги, кое-какая электроника, фототовары, а в самом правом углу в глаза сразу бросилась единственная в своем роде вещица. Она! Она сидела… Ну, не будем повторяться.

Почти бегом вернулся к автобусу, терявшемуся в череде одинаковых темно-вишневых громадин. Пробрался к своему месту положить смешные на общем фоне приобретения, подивившись внезапной тесноте еще недавно просторного огромного салона. Чемоданы, коробки, свертки, тюки, узлы… До Маршака не хватало, может только диванов с собачонками. Холодильников, правда, тоже не было. Пока. А сотоварищи-закупщики все сновали туда-сюда, трамбуя и пакуя… У водителя поинтересовался — до отправления осталось два с половиной часа. Может быть, все-таки успею… Знал — надо перейти на параллельную дорогу, чуть выше. Свернул, миновал два перекрестка. Куда теперь?

Улица, по резкому контрасту с центральной аллеей, полной магазинов и роящихся толп озабоченных туристов, была абсолютно безлюдна. Лишь по противоположной стороне неторопливо приближался одинокий пешеход. Абориген, сразу определил мужчина. Аккуратный светлый костюм-тройка. Неспешная, но какая-то собранная походка. В летах, судя по короткому седому ежику на голове. Высокий, сухощавый, подтянутый. Когда приблизился, лицо показалось суровым, морщинистым, а глаза за стеклами очков — серыми и холодными. Да, совершенно очевидно — из бывших. Или, как минимум, ярых. А идти, идти-то куда? Наугад — промахнешься, а время поджимает… Ну, была — не была…

— Добрый день! Прошу прощения, можно к Вам обратиться?

— Слушаю Вас… — никакой враждебности или пренебрежения, лишь вежливая заинтересованность. А где же хамство, коварство, происки?

— Если Вам нетрудно, подскажите, правильно ли я иду к музею знаменитого художника Чюрлёниса?.. Мне очень бы хотелось посмотреть…

— О, молодой человек! Вы совершенно верно сказали. Это действительно великий художник. И Вы идете правильно. Но галерея в такие дни как сегодня, когда приехало много… посторонних, после обеда обычно не работает. Уборка…

— Какая жалость! — на лице приезжего, по-видимому, отразилась настоящая трагедия… — Я столько слышал о нем…

Эх, сорвалось! Получается, приехал за игрушкой… Главное увидеть, наверное, не удастся…

— Но Вам повезло. Идемте со мной, я Вам помогу попасть в музей. Рекомендую еще и послушать музыку Мастера…

«Сусанин» развернулся и быстрым шагом направился в обратную сторону. Мужчине пришлось почти бежать, чтобы не отстать. Буквально через сто метров пришли. Седой литовец без церемоний постучал в стекло закрытой двери, где красовалась табличка «uzdarytas remontu¹». Увы, ее содержание без всякого перевода не оставляло надежд на проникновение внутрь. Да, непруха… Ремонт — он и в Африке ремонт!

Но, о, чудо — дверь приоткрылась, неизвестный негромко произнес несколько слов, и выглянула пожилая женщина, до боли знакомая всем, кому когда-нибудь приходилось либо бывать в музеях, либо слышать знаменитую миниатюру «В греческом зале». Согласитесь, в облике всех без исключения музейных дам с возрастом проявляется нечто бело-мышиное. Выслушав проводника, она с легким поклоном сказала «Gerai… Вutinai!²», а когда тот, улыбнувшись на прощание, удалился, обернулась к посетителю и строго спросила:

— Вы действительно знаете творчество Миколоюса… Николая Константиновича?

Понимая: врать бессмысленно и опасно — выгонит к чертовой матери, мужчина покаянно вздохнул.

— К сожалению, знанием похвастать не могу… Но слышал, и очень хочу посмотреть. Я заплачу, сколько нужно, честное слово!

— Для тех, кто хочет сердцем прикоснуться к искусству, оно всегда бесплатно… Пойдемте, мой дорогой, вы все увидите. И услышите.

Если бы можно было описать словами все увиденное и услышанное в последующие час или полтора, их все равно было бы мало. Не надо описывать. Никаких слов все равно не хватит. Хранительница сокровищ не устраивала экскурсии — она просто включила музыку и позволила непрошеному гостю пройти по нескольким залам. А когда он, не удержавшись, взглянул на часы, со вздохом спросила, сколько у него осталось времени до отъезда. Услыхав — не более часа, просто покивала головой.

— Что ж, общее представление у вас теперь есть… А откуда вы знаете нашего директора?

— Просто случайно встретились на улице…

— А кто вы по профессии?.. — услыхав ответ, «мышь» понимающе кивнула, — А-а, конечно… он вас, врачей, сразу узнает. Говорит, у вас глаза особенные… Вот что, молодой человек. Не пожалейте еще четверть часа, подите к чертям. О, простите, в «Музей чертей», напротив. Они не закрываются, там свободно. Немного отдохнете. А то после нашей экспозиции может остаться грусть, а из Каунаса надо уезжать веселым!

И через полчаса компанию утонченной брюнетке в багаже мужчины составил забавный керамический чертик… Так вот, оказывается, за каким! С веселым дьяволенком в кармане ему почему-то стало глубоко плевать на негодующие вопли шоп-попутчиков — из-за музейных причуд задержались аж на десять минут. К тому же пришлось ожидать еще троицу его соседей, липовых родственников, не нашедших в себе сил вовремя оторваться от местного пива…

Вернулся поздно ночью, дочь крепко спала. Будить, разумеется, не стали. Сюрприз — всегда приятней, если получается полная неожиданность.

Ее усадили на подлокотник детского диванчика. И теперь, свесив согнутые в коленях стройные ножки, она протянула маленькие чуть смугловатые руки как будто прямо к личику спящего ребенка. Сияющие глаза, белозубая улыбка, красное с белым платьице, розовые туфельки. И пышные, иссиня-черные волосы…

— Я знаю, тебя нет. Ты мне снишься… Только прошу, побудь еще немного. Я сейчас посплю совсем чуть-чуть, а ты посиди, не уходи сразу…

SOS

Есть на свете ряд профессий, достойных преклонения или, по меньшей мере, безграничного уважения. Среди них, безусловно, педагог. Учитель. Гуру. Или сэнсэй.

А если становиться педагогом приходится в силу необходимости обычному среднестатистическому мужчине? Да по отношению к собственной половине, иначе говоря, жене? Да в деле обучения вождению автомобиля? И после учебного курса оба остаются живы и даже здоровы, без следов побоев на теле и лице?!

Ему ж не просто уважение — памятник при жизни полагается!

Рассуждая серьезно, это — тяжелая, неблагодарная работа, сопряженная с риском для здоровья и целости семьи.

Есть у меня хорошие друзья — Паша и Маша. Он — профессиональный водитель, механик, в прошлом автогонщик, она — однокурсница моей супруги по мединституту, детский доктор.

У них в семейной жизни все складывалось хорошо, пока Маше не пришло на ум — с тех пор задумываюсь, есть ли он у женщин?.. научиться водить машину по крайней мере как Паша, а то и лучше. Аргумент она привела неслабый.

— У меня высшее образование, а у тебя?!.. Ха! Восемь классов с коридором… Я вообще начальник в горздраве! Я людей, можно сказать, ежедневно спасаю, если захочу. А с этой железякой, — у них тогда был «Гольфик-второй», — Одной левой управлюсь!

И, как ни удивительно, вполне успешно отучилась на курсах по вождению, права получила. Пришло время самой ездить.

Ну, пока Паша с ней рядом сидел, справлялась, по его словам, не хуже обезьяны. Трогалась почти без рывков, сцеплением горелым время от времени переставало в машине вонять… Даже на светофорах не глохла. Голос он, само собой, сорвал, валидол стал в кармане носить.

И вот впервые поехала мадам в магазин без него. Там по краю стоянки низенькие такие столбики, типа ограждение. Она лихо задним ходом подрулила да малость, что называется, передала.

Задней панелью легонько, сантиметров на пять всего, на столбик наделась — в зеркало его не увидела, скорее всего. А поскольку он уже под машиной, то и при посадке не разглядела. У Маши зрение не ахти, очки носит с о-очень приличными диоптриями. Между нами говоря, если б не горздрав — фиг бы она получила справку о годности к вождению…

За руль уселась, сумку рядом поставила, мотор завела, передачу включила, плавно сцепление отпускает… А машинка не едет! Маша — газу! «Гольф» — автомобиль переднеприводной, легкий, колеса буксуют, визжат, уже и дымок пошел… Не едет!

С четверть часа изощрялась, потом Паше позвонила. Только-только она мобильником обзавелась. Он, к счастью дома был, уборкой занимался. Услыхал про чрезвычайное происшествие, подумал — все, хана сцеплению, надо буксировать. Но решил сначала на месте разобраться, выключил пылесос и поехал на выручку. На такси. А на полдороге встретил счастливую жену.

Оказывается, всего за пузырь водки ей три местных мужичка помогли. Спасли, можно сказать. Она, правда, и не видела подробностей. Они там рядом на выпивку стреляли, стояли, дым из-под колес нюхали, пока одного из них не озарила счастливая идея.

— Вы, женщина, сами не справитесь, — говорят в приоткрытое боковое стекло чуть нетрезвые спасатели, — Мы поможем. На секундочку из машины выйдите… и отвернитесь, пожалуйста…

Чуток приподняли, сдвинули со столбика.

— А теперь с вас пол-литра, и езжайте с Богом!

Маша с тех пор твердо убеждена: женщине без бутылки родимой за руль лучше не садиться. Паша ее не разубеждает…

Узник замка у ив

А еще я подругу к парной бане приучал. Поехали мы в девяносто четвертом навестить папину вторую жену. С мамой предок не ужился, но речь не о том. Его-то самого уже, к сожалению, на свете не было, а с ней у нас отношения хорошие сложились.

Дом стоял на краю деревни. Район лесной, воздушный. За подворьем прудик, ивушки зеленые. Постройки надворные, все как полагается, банька в том числе. Папа сам многое там делал, в том числе и дверь из предбанника в парную, она же моечная. И умудрился при этом дверные петли навесить с открыванием внутрь. И засов приладил — зачем, спрашивается? Не иначе, самогон втихаря гнать… Я, когда впервые увидал, намекнул: внутрь не надо бы, противоречит это пожарной безопасности, но переделать он не успел. Зато уж пар держался на удивление.

Ну, приехали, то да се, я баньку протопил круто, дров не пожалел. И женку с собой позвал, она не хотела, мол, у меня голова от жары кружится, а я — надо тебя приучать! Вот и приучил…

Короче говоря, определил ее на полок, попарил легонько, помассировал, водичкой окатил — понравилось! Она помылась в темпе и говорит: пойду к Павловне, чаек сообразим, а ты уж тут сам как-нибудь.

Я только рад, пару-то немеряно. Говорю, любовь моя, ты ступай себе куда хочешь, а дверь прижми, но не запирай… Не учел женскую сущность — она, как и все бабы, за редчайшими исключениями, из всей моей речи услышит только первые два слова. Что касается любви. А относительно двери решит по-своему, на автомате.

В общем, наподдал жару до невозможности, уши задымились, дышать аж трудно стало. Словом, кто парится, поймет. И — на полок, и давай хлестаться-изощряться. Когда совсем невмоготу уже, я к двери, вода-то холодная в предбаннике.

А дверь не открывается. За ручку что было сил рванул, ручка и оторвалась, а дверь — никак. И выбить не могу, она же внутрь… Все, думаю, приехали. И пар — похоже, только прибавляется… но это, видно, со страху почудилось.

Звал, кричал, стучал… Мне показалось, час прошел… на деле — минут десять, но когда вот-вот помрешь, минута за десять считается. Жить хочется… что делать, надо окошко вышибать — не выберусь, так хоть подышу перед смертью. А оно, как положено в деревенской баньке, размером со стандартный лист четвертого формата. И рама двойная. Хорошо, папа меня не послушал, когда я ему советовал стеклоблок туда вмуровать…

Выдавил я стекла, а как протиснулся — до сих пор не пойму. Ободрался, само собой. Там под стеной еще и крапива славная такая разрослась. Тоже заряд бодрости. Баньку обежал, на двери глянул, а на задвижки закрыты обе — и наружная, и в предбаннике. Ну, гадюка, погоди!

Я, когда их увидел на веранде за чаем, с блюдечками, подумал: быть мне одиноким — не убью, так разведусь! А она радостно: «А вот и Ле-е-ешенька наш!». Да. Перегрелась…

Конечно, пока окошко починил, остыл, пришлось по новой париться. Так что немцы неправы, не надо вместе с бабами в баню ходить!

Что нам стоит дом построить?

Теперешнюю отечественную эстраду, на мой вкус, слушать просто невозможно! Более того — вредно. Смотреть тем более. Прыгают по сцене под не всегда ритмичные мелодии полуголые девицы да мало отличающиеся от них телосложением и макияжем молодые люди…

А зачастую уже совсем не молодые, но все равно при макияже. Издают звуки, которые и песнями-то назвать порой трудно. Малорифмованные наборы букв, слогов и междометий…

Сейчас ведь не говорят о песне «музыка такой-то, на стихи сякого-то». Типа Пахнущевой и Злобоздравова. Объявляют примерно так: «проект вот его, а текст вон кого…». То есть объявители и сами понимают — ни музыки, ни стихов в предстоящем звучании публику не ожидает. Зарубежные и то приличнее, у тех хоть голоса есть, фонограмма не на каждом шагу. И смысл, к счастью, неясен в принципе.

То ли дело — знаменитая советская эстрада! Всего-то чуть более трех десятков лет назад, а как все по-другому было!.. В каждом радио- или телеконцерте соблюдалась строгая подборка: сначала о Родине, потом о Ленине, Партии, комсомоле… О труде, само собой героическом и бескорыстном, подвигах военных и прочих.

Ну и к завершению, если не заснул, удавалось услышать что-нибудь про облака в школьном окне, первый вальс-поцелуй или речку по камушкам. Исполнители — любо-дорого посмотреть! Все как один серьезные, в одинаковых аккуратных костюмах, при галстуках… Прически — волосок к волоску. Женщины фигурные, платья не выше колена. Движения выверенные, чинные, поклоны скромные.

Публика соответствующая, культурная, аплодисменты вовремя, умеренные. И, боже упаси, никаких танцев в проходах и возле сцены, не то что нынче. Если у кого язык повернется назвать танцами эти бессмысленные ужимки и кривляния, с воплями не всегда пристойными и трезвыми…

Еще и поучительные песенки встречались, о работниках различных профессий, хороших и разных. Особенно мне как-то с юности запало в душу: «что нам стоит дом построить — только вырыть котлован, а потом приладить рельсы и пустить по рельсам кран…» и так далее.

Да-да, это только присказка. Один мужчина, мой знакомый, тоже, видимо, в детстве похожие песенки слышал. И усвоил для себя: ничего-таки сложного в строительстве нет! Надо только вырыть, приладить, подвести и тому подобное, по тексту. Серьезному человеку ведь любая работа под силу, было бы желание, настроение и устремление. Опять же поддержка важна, в первую очередь семейная.

Он вообще-то по роду основной деятельности никакой не строитель, а обычный инженер-электронщик, изначально военный. Начинал путь в Советской Армии зенитчиком-ракетчиком, потом еще поучился, достиг если не совершенства, то вполне солидного профессионализма в радиоэлектронике пополам с кибернетикой.

И большую часть сознательной жизни о постройке дома вовсе не помышлял. Но повезло. С женой. Крупно повезло, иначе не скажешь. С виду — женщина как женщина, его по-своему любит. Детками обзавелись — у них двое, девочка и еще девочка. Мамой она стала хорошей, заботливой да хозяйственной. Дом-квартиру содержит вполне аккуратно. И его, хозяина, тоже в строгости держит.

Так чтобы просто пойти на пиво — нет, у них это невозможно. Инженер тогда придумывает различные маневры, обходные пути и хитрости, как какой-нибудь следопыт. Или последний из могикан. Предположим, вынесет мусор либо в булочную отлучится на полчасика, а потом выслушивает от нее нотации. Чем-то не тем от него попахивает, глаза нехорошо блестят… Контроль — СМЕРШ отдыхает. Разговорные тесты нам преподносят как достижение психологов. Дудки! У жен эти штуки давно в ходу. Вот, к примеру, такой:

— Мусор, говоришь? Ну-ка, скажи «сиреневенький»!

И, не приведи господи, запнулся — все, обструкция… А еще почище — «экстерриториальность»… Е-мое! Но мужчина живет себе, не протестует. Нравится ему так, видимо.

Мы периодически встречаемся, известно для чего. И однажды после стаканчика я определил его подконтрольность как «изначально глубоко инфантильный тинейджерно детерминированный морально-интеллектуальный садо-мазохизм»… Обиделся!

Как по мне — сказал бы твердо, ничего не утаивая:

— Ксюша, я пошел! — и за дверь…

Она вслед кричит:

— Куда, подлец?!

А уже все, поезд ушел… Зато потом, когда вернулся на бровях и с соответствующим амбре, можно смело заявить, лучше наутро. Весомо так, уверенно:

— Я же говорил!..

Именно спутница и стала причиной грандиозной стройки. Точнее, одна ее характерная особенность. Она физически не способна стерпеть, чтобы у друзей-знакомых было что-то, чего у нее нет. Даже если ей это самое что-то абсолютно ни к чему.

В том году, так уж вышло, сразу трое наших общих знакомых обзавелись загородным жильем. Разной степени солидности и удаленности от основного места жительства, но все же. И, естественно, на радостях созывали друзей-приятелей на смотрины-новоселья.

При этом ни одни, ни другие, ни третьи «с нуля», если можно так выразиться, не начинали. Одни вообще готовый дом по случаю очень недорого купили, другие — тоже почти законченный коттедж. А третьи — те присмотрели в не слишком далекой деревне добротный бревенчатый сруб. Их хороший знакомый, работник леса, обеспечил необходимыми материалами. Тот сруб за неделю разобрали, к ним на участок доставили, собрали — и готово дело!

Инженерша на такое поглядела, да и решила: «А мы чем хуже?» И началось…

Уровень своей компетенции в строительно-монтажных делах заказчица как-то продемонстрировала на моей кухне, свежеотремонтированной с применением современных, прочных, красивых и надежных материалов. Недорогих, кстати. Состоялась сцена с элементами воспитания и умеренного бытового насилия.

— А ну иди-ка сюда! — и послушно явившийся на зов благоверный получил легкий профилактический подзатыльник… — Полюбуйся, сволочь, как надо на кухне плитку класть!

Ошеломленная жертва, наспех дожевывая закусь, пыталась было обратить внимание на вопиющую несправедливость:

— Но, дорогая, это же линолеум… — возражения оборвал повторный подзатыльник, помощнее, для ликвидации остатков жажды и аппетита,

— Все равно сволочь!

Участок под будущую стройку искали с полгода. Нашли, купили… Потом выяснилось: дом там строить нельзя, только дачу. Оказывается, отличия весьма существенные, доплата понадобилась солидная. Пришлось начинающему домовладельцу вербоваться на заработки за тридевять земель.

Благодаря всесоюзной щедрости по всему третьему миру полно бывшей нашей в основном военной техники, которую местные умельцы наладить физически не способны. Их познаний хватает кнопочку нажать, а что из этого получится — понимают далеко не всегда. Поэтому и спрос на наших военспецов, неприхотливых и недорогих, есть постоянно.

За год, загорев на экваториальной жаре до черноты, исхудав и освоив несколько смежных профессий, энтузиасту удалось-таки раздобыть потребную сумму.

Пришло время начинать с «рытья», как в песне. Ей, верной подруге, учесть бы неоднократно проявленное умение муженька подбирать себе помощников³… Но упустила бразды.

Участок располагался на краю дачного поселка, где аборигены устроили подобие свалки. Несколько ям, доверху наполненных битым стеклом, металлоломом, кусками кирпичей, досок, гвоздей, тряпок, прочими остатками, обломками… Все это плотно утоптано, утрамбовано, поросло бурьяном… Находка! Но скорее для археолога, лет через пятьсот. А для строителя — очень сомнительное удовольствие.

Как он все это расчищал — никому не известно. Не хвастался. Но справился. И приступил к собственно рытью. Котлован — конечно, слишком, но фундамент под дом полагается. Если кто не представляет — отрывается глубокая траншея по контуру будущих стен, ее заполняют бетоном, и можно возводить.

Меня застройщик как-то привез туда — показать, похвастать будущей красотой. Я отпил пивка, благо не за рулем, и присоветовал сразу нанять экскаватор. Грунт там уж больно упорный, глина сплошь. Он возразил.

— По цене не потяну. Дорогое удовольствие — технику привлекать!.. Но есть у меня наметки, один хороший парень берется выкопать вручную.

Парня никому не показал, отвез на место, снабдил инструментом… Потом, на пятый день работ, пригласил нас с женой посмотреть разгар стройки. Она у меня глазастая, издалека заметила непорядок.

— Этот твой работник, никак, кальяном балуется? — там отчетливо дымок виднелся…

— Да ну, какой кальян, может, перекуривает просто…

Подъезжаем. Да, кальян отсутствует. Разгара, однако, тоже не видно, как и работ. По всему периметру планируемого жилья земля вроде бы поцарапана. И канавка прокопана, метра три в длину и с полметра в ширину, глубиной по колено… Ну и дерн местами аккуратненько срезан.

Знатный копатель, несмотря на довольно теплую майскую погоду одетый в плотный комбинезон, а поверх — еще и в курточку из плащевки, с сигаретой во рту, несуетливо приблизился, вежливо поприветствовал. Улыбнулся металлозубо.

— Вот, хозяин, видите, сколько уже сделал? — уверенный в грядущей похвале наемник горделиво повел рукой по фронту превозможенного. У нанимателя от такой наглости волосы дыбом встали… — За сегодня планирую углубиться… Да, с вас еще шестьдесят! Нынче с утра полных шесть часов отпахал!

Я опешил… Не может быть!

— Не понял, он у тебя что, по времени?!

Оказалось, так и было дело. Уж чем околдовал-загипнотизировал бывалого военного пахарь, как оказалось, недавно откинувшийся из мест не столь отдаленных? Но электронных дел мастер действительно договорился платить ему не за объем канавы, а по временному тарифу… Десять «зеленых» в час! Ого… Но, как моя подруга прокомментировала, у богатых свои причуды.

К месту работы и обратно грунтоборец добирался на велосипеде, на обратном пути заезжал к хозяину за расчетом. Минута в минуту. Дело в том, что наш строитель после возвращения с финансодобывающего промысла только-только устроился в весьма солидную фирму и не имел возможности ездить на участок для контроля происходящего. Чем ушлый труженик лопаты не преминул воспользоваться…

Разумеется, экскаватор обошелся бы примерно в такую же сумму… Скорее всего, осталось бы и на опалубку. Узнав о расходе, хозяйка кое-что сказала мужу. Слова, видно, были волшебные, потому как мот собственноручно за неделю в сухой глине прорыл-таки все необходимое. Ни на час не сокращая основной рабочий день… По ночам, что ли?

Расходы по найму пахаря на том не закончились. Трудяга решил: грех не наказать несостоявшегося благодетеля за очевидную глупость вкупе с кажущейся слабостью. Стал регулярно являться на дом, требуя приплатить ему еще и «дорожные», за амортизацию велосипеда и напряжение икроножных мышц. В размере ни много ни мало — треть уже нагло выуженной суммы, то бишь еще сотенную. Оскорбленный в лучших чувствах строитель в сердцах намекнул вымогателю на физическое воздействие. Попросту — намекнул на возможность получить расчет кулаком по морде. Тот не растерялся.

— Пугаешь, фраер? А в клетку за побои с угрозами жизни — слабо?

И пришлось через посредников прибегнуть к помощи местного «авторитета». Шантажиста приструнили. Увы, не бескорыстно…

А потом была еще кладка цементных блоков. Нанятая бригада умудрилась первые венцы положить в виде ромба и посреди начатых стен «горбики» изваять, с разницей высот не менее ладони. Прогнал, переделал… Последовали окна, двери, пол, перекрытия, стропила, кровля… За всеми «умельцами» по очереди хозяин поправлял, подчищал, ровнял… В нашей компании бедолагу сочувственно окрестили «Давидом-строителем»… Я, честно говоря, предлагал Голиафа!

Дом получился хороший, добротный, красивый. Правда, стройка растянулась на четыре года, два из которых зодчий добывал на экваторе денежки. А чуть погодя пошло дальше: веранда, забор, гараж… в плане — банька, беседка, для детей кое-что, в том числе малолетних — внук успел образоваться… Ну и в самом деле, что нам сто́ит?

Провожая добытчика в очередную валютную экспедицию, я поинтересовался. За стаканчиком, естественно.

— Слушай, а на кой хрен оно все тебе надо? Летаешь черт-те куда, горбатишься там, как проклятый, — я отхлебнул, затянулся сигаретой, — Ни попить, ни пожрать толком… да и небезопасно — постреливают же, небось?

Приятель кивнул, а я продолжил издевательство:

— В джунглях этих поганых нечисти полно, зараза всякая летает-ползает… Прививки ты, насколько мне известно, не делал? Грызанет какая-нибудь цеце, и привет…

Он посмотрел свысока, грустно-снисходительно вздохнул и выдал… Поэт!

— Да, тяжкий труд, суровая природа…

Зато — благословенная свобода!

Разминка

Каждому спортсмену известно: рекорды сами собой не рождаются. Как ни качайся-тренируйся, а чтобы прыгнуть высоко или далеко, копье с диском метнуть, пробежать быстрее всех и прочее, важно хорошо размяться. Без этого никак… Шахматы, шашки и покер не в счет.

Но спортивные радости доступны не всем. С трибун или по телевизору — другое дело. А реально в недавнем прошлом целой категории мужчин занятия спортом были официально противопоказаны. Более того — запрещены. Опять же кроме умственных, вроде домино.

Слыхали песню бывшей всесоюзной примадонны про «настоящего полковника»? Там он военный в кавычках, на самом-то деле — уголовник. Полагаю, как раз настоящий вряд ли смог бы ее очаровать… за саму мадам не ручаюсь, а героиню той песенки. Она ж — знойная женщина, при всех прелестях. А всамделишного нашего полковника видели когда-нибудь? Это, ей-богу, зрелище не для слабонервных!

Тем полководцам, как мне по секрету рассказывал знакомый армейский ворюга… простите, начальник вещевого склада, старший прапорщик Скорохватченко, так им даже ремни шили специальные. С растяжимыми вставками. На первый взгляд портупея как портупея, а ее можно было напялить хоть на носорога, и все равно выглядела как простая кожаная.

В Советской Армии все до мелочей было предусмотрено, расписано и регламентировано. Доходило до того абсурдов — некоторые важнейшие приказы издавались с учетом народного мнения и заботы о психическом здоровье этого самого народа.

По словам того же завскладом, специальным секретным приказом, доводившимся под роспись до каждого самого старшего офицера одновременно с вручением погон и папахи, было предписано: «При любых, самых чрезвычайных обстоятельствах, Вам, товарищ полковник, бегать категорически запрещается!» И пояснялось: по всенародному убеждению, вид бегущего советского полковника в мирное время вызывает бурный смех. А во время войны — панику…

Один мужчина, мой сосед и приятель Вова, каким-то непостижимым образом умудрился дослужиться почти до заветной папахи. Дорос, как он сам с гордостью говорил. Вернее, «докладывал». У них, профессионалов сапога, сложился свой особенный диалект. Не скажут «да» или «нет», а только «так точно» и, соответственно, «никак нет». Если надо что-нибудь сообщить, то — «довожу до вашего сведения» или «докладываю»… Каста, блин!.. Вот Вова рос-рос, да малость не дорос. В звездах. А по весомости — достиг-таки положенных габаритов!

Всю карьеру укрупнялся не только в званиях, но и в размерах. А поскольку анатомический рост мужчины в высоту по достижении двадцати пяти лет неизбежно прекращается, то для прибавления должной солидности к вертикальным полутора метрам ему пришлось раздаться вширь. И к моменту увольнения в запас уже не имело значения, как проходить в дверь — анфас или в профиль. Хоть по-пластунски, головой вперед либо ногами. Все измерения сравнялись…

Еще один мужчина, по имени Геннадий, всю сознательную жизнь служил в так называемой пенитенциарной системе. В тюрьме, короче. Надзирателем. Интересное словцо, составное. «Взирать» означает «смотреть». А «над» — понятно, сверху. Тамошним клиентам раз в день положена прогулка, специальный дворик отведен, с решеткой поверху. Вот он их с верхотуры и созерцал. Или надзирал.

Такого там насмотрелся… поэтому вполне понятно его стремление по выходу на пенсию людей видеть вообще поменьше, с любого ракурса.

Купил себе хутор за полста верст от ближайшего райцентра, до соседней деревеньки — тоже неблизко. Обзавелся коровой, козами, курами да пчелами. Сказал, уходит в агротуризм. Я возразил было: а туристы? За ними же присматривать придется? А он — сам, говорит, и аграрием буду, и туристом. Но против дружеских наездов насчет погостить, воздухом подышать не возражал.

И вот однажды Вова уговорил нас с женой навестить отшельника. Он как раз уволился, устроился в какой-то банк начальником охраны. А кем же еще? По чину и комплекции — полное соответствие! Машину приобрел подходящую. Пока служил, его специальный автомобиль возил, «козлик». Местами брезентовый, эластичный, практически безразмерный. А на гражданке выбор авто не ограничен, были бы деньги.

Вот соседу и разыскали что-то вроде автобуса, чуть поменьше в длину, но в ширину — один к одному. На таком и ездить-то в одиночку просто несолидно. Сели вчетвером с баулами, подарками да припасами, любой совковый «Жигуль» сразу бы крякнул. А у этой — лишь пружины чуть-чуть прогнулись. И то — с Вовиной стороны.

Хозяин баньку организовал, корову показал, похвастался своей дрессурой: поглядите, говорит, чего можно добиться — скотинка поутру с колокольчиком на шее в лес гулять уходит, а к вечерней дойке возвращается. Жилистое такое животное, и при вольном выпасе молока выдает вполне прилично! Где только траву находит… Я бы не удивился, если бы она зимой лапу сосала, в смысле копыто. Аграрий пообещал поработать в этом направлении. Похлопотал по хозяйству, подоил буренку, позвал нас к столу.

Что касается разминки, то с этой целью нам была предложена вещь под названием «медовуха». Можно, конечно, назвать ее просто самогоном из меда, но это не отразит всего многообразия произведенного эффекта. Женщины отведали чисто символически, удивились волшебству, да и остановились. Ну, а мужчины, естественно, продолжили тернистый путь к рекордам.

Офицеры, говорят, бывшими не бывают — понятия достоинства, чести мундира и толерантность к алкоголю остаются навсегда. Кстати, высокие звания кому попало не давались, за этим следили секретные кадровики. В числе прочих был критерий: кто после литра мордой в салате — выше майора ни-ни!

Наш хозяин, как и я, закончил службу Отечеству в скромном звании капитана. Поэтому соревнование с бравым почти полковником на его поле могло привести к излишествам. Мериться силами со старшим офицером себе дороже, и я потихоньку отполз, присоединился к дамам, созерцавшим пейзаж.

А Володя, достигнув седин, не утратил чисто детской любознательности. И в тот вечерок, приняв еще пару-тройку стопок, решил постичь глубинную суть веселящего зелья. Докопаться до корня. Мед откуда берется? Правильно, его добывают специальные летающие труженицы.

Побывать на агротуристической ферме и не поинтересоваться, как они, пчелки, поживают — на это Вова пойти не мог. Гена, кстати, предупреждал: с запашком к ульям лучше близко не подходить, но пьяному, как известно, море по колено… На дворе поздний вечер, медоносы уже не летают. Он и решил: добытчицы сыграли отбой. Смело так подошел, крышку на ближайшем домике приподнял, заглянул…

Вся компания в это время на лавочке у плетня расселась, покурить, поболтать о том о сем. И тут… Шум налетающей горной лавины, дрожащая земля… Братья Люмьер полжизни бы отдали! У них всего лишь прибытие поезда⁴, и то вошли в историю.

Ведь по-настоящему сенсационные кадры создаются только парадоксальностью сюжета. Поясняю. Кого удивит скачущая лошадь, кенгуру, гепард? Или летящие по дорожке стадиона Льюис с Болтом? Оливер еще, с барьерами… А вы представьте на той же дорожке несущегося быстрее звука средних размеров бегемота. Хорошо, Моргунова. Семчева, Хорхе Гарсиа…

От подворья до речки была как раз примерно стометровка. И барьеры попадались — два заборчика, не очень высоких, примерно по грудь. Сказать, что наш спринтер их перепрыгнул, было бы преувеличением. Но преодолел — вполне успешно, с треском…

Через полчаса бегуна из речки достали. Жужжалки к тому времени успокоились. Геннадий тогда всерьез задумался: а если его пчелок сдавать в сборную по легкой атлетике? Либо футболистам всяким с биатлонистами? В аренду, для стимуляции тренинга, с почасовой оплатой?.. Это ж озолотиться можно!

Пищевая цепь

Говорят, кошка с собакой — извечные враги. Но, по опыту очень многих любителей живности, если с детства или котятства-щенковства эти ребята рядом живут, спят, едят, никакой вражды не бывает. Даже наоборот, может получаться что-то вроде взаимовыручки. Правда, иногда выгода — совсем не взаимная.

У одних наших друзей постоянно живут коты с собаками. Меняются периодически, конечно, век-то у меньших братьев короткий. Собаки всегда ризен-шнауцеры, девочки. А коты — по-разному.

Из последних приметен был полуперс Кузя, крупный, жирный и чрезвычайно ленивый. И, мягко говоря, не храбрец. Мы, бывая в гостях, частенько наблюдали сцену его «охоты». Охотиться кот ходил на кухню. Он располагается на табурете под кухонным окном, кладет передние лапки на подоконник, осторожно высматривает дичь. А там, рядом с окнами последних этажей высотного дома, постоянно летают стрижи, мошек ловят.

Вот наш охотник приблизился к стеклу… И вдруг за окном, в полуметре, проносится стриж! Зверь мгновенно… Нет-нет, не бросается на стекло с хищным рыком — прижимается к табурету, зажмурив глаза! Потом опять медленно-медленно поднимается, выглядывает, снова прячется. Умора! Лена говорила, редкий смельчак. Это ж какая отвага нужна, чтобы не убежать под диван, а снова рискнуть!

Коврик для собачки в том доме размещался у двери в кухню. Угольно-черная Тина, очень большая, сильная и прожорливая собака, отличалась выдающейся хитростью в деле воровства съестного. Хотя кормили ее в полном соответствии с требованиями содержания таких охранников, но ей вечно было мало.

И вот картинка. На кухонном столе в вазочке лежит печенье, небольшая такая горка, штук десять-пятнадцать. Надо сказать, Тине без разрешения хозяина на кухне находиться было нельзя, Саша ее в строгости держал и за этим следил особо.

А Кузя был волен ходить везде и делать что вздумается. Он вскарабкивается… именно так, прыгать у него по причине ожирения и лени не получалось, да и не хотелось, на табурет. Протягивает лапу, когтем подцепляет печенье, понемножку, в несколько приемов сдвигает его к краю стола.

Наконец печенье падает на пол. Кузя грузно разворачивается, теряя добычу из виду… и в мгновение ока от коврика и обратно мелькает черная молния! Пока кот опять же медленно сползает с табуретки, печенья уже и след простыл…

Хищник с обиженным выражением на мордочке (ну было же, только что было!) некоторое время ищет его, обнюхивает пол, жалобно-вопросительно мяукает… А Тина лежит с отсутствующим видом, вроде даже спит… История повторяется, и опять добытчику ничего не достается.

Лена рассказывала: однажды состоялось десятка полтора дублей. Жаль, не было тогда ни видеокамеры, ни смартфона, чтобы заснять. Такой сюжет для передачи «сам себе режиссер» пропал!

И ведь «спасибо» он, кормилец, от твари неблагодарной так ни разу и не дождался…

Фигаро

Экономия — дело полезное. Только в меру, а то может получиться наоборот — и накладно, и смешно до слез.

Мой сосед-приятель Вова — мужчина полненький, веселый, не вредный. Только есть у него в характере этакая хлестаковщина. И часто увлекается. Просто заносит его.

Это я вот к чему. В те уже неблизкие восьмидесятые мы экономили, прямо скажем, на всем подряд, потому как заработки были ну совсем смешные. Доходами назвать — язык не поворачивался, хотя подоходный налог с нас удерживали исправно.

И вот как-то глянул я с утра в зеркало и осознал: пора бы космы укоротить. Подстричься, в общем. Ну и подумал, а чего мне обязательно в парикмахерскую идти? Я ж и сам смогу, ежели постараюсь.

Машинки электрической у меня в ту пору не было, это уже на сорокалетие друзья подарили, и я вспомнил давнее парикмахерское наблюдение. Эти стригунки, мастера шевелюрного визажа, пользуются так называемой филировочной бритвой. Если кто не знает — штука такая разборная в виде расчески, куда вставляется обычное безопасное бритвенное лезвие.

В магазин бежать было лень, взял старую редкую расческу, прикрепил к ней новенькую бритвочку «Нева» в полутора сантиметрах от верхушек зубьев, смочил волосы… Возился часа два, все проклял, но добился вполне приличного эффекта. Ножницами у меня бы так ни за что не вышло.

Потом, правда, еще жену подключил, для шлифовки, так сказать. Не могу не отметить один немаловажный нюанс: я, как бы помягче, был уже несколько лысоват, спереди и сверху. Сзади росло погуще, вот там супружница и постаралась — с ножницами, бритвенным станком, расческой и множеством разных выражений. В итоге получилось, по ее словам, «для деревни — первый сорт!»

Тут Вова и заглянул. Чего хотел — не помню, но застал завершение моего самодеятельного эксперимента.Участия жены он не видел, а я гордо продемонстрировал и инструмент, и результат.

Приятель неожиданно увлекся идеей, прямо глаза загорелись. Он-то волосатый вполне. И в плане бережливости — еще экономнее меня. Убежал, охваченный энтузиазмом.

А через полчасика звонит его жена с мольбой и дрожью в голосе.

— Скорее беги, спасай Вову!

— Поранился? — спрашиваю в ужасе, — Бинты брать? Может, «Скорую?»

— Хуже, — отвечает, — Но «Скорая не поможет, а бинты, пожалуй, захвати…

Оказалось, наш Кулибин привязал бритву к расческе резинкой. Я-то ему показывал — надо нитками, крепко-накрепко. Не послушался, прицепил кое-как, повернул изделие лезвием к коже и с усилием протянул по всей голове…

Что не зарезался и даже скальп не снял — это, по-моему, просто чудо! Но дорожку в два пальца шириной от затылка до лба срезал начисто! И пришлось мне его, страдальца, станком, как Остап Бендер Кису, наголо обрить.

Мучительная процедура шла больше часа. Под пол-литра, естественно. Ему наливали для анестезии, а мне — чтоб руки от смеха не тряслись. Потом еще специальную маскировочную шапочку пришлось Вове купить, и на работе вопросы возникли: а не в отделении ли тебя, мил человек, подстригли под ноль?.. А за что взяли? Небось, по пьяни в вытрезвитель угодил? А еще старший научный сотрудник… Его правдивым рассказам не поверили и на всякий случай премии лишили…

А бессердечная супруга вместо сочувствия «жопой с ушами» окрестила!

Так что Вовина экономия не состоялась. Ох, не зря придумана поговорка «скупой платит дважды, дурак трижды, а лох — всегда!»

Иллюминация

Свет во тьме, как правило, приносит радость. Даже только луч. А целый фонарь? Или фара? По логике, обязаны быть восторг, песни с танцами и полное счастье всех причастных. Увы, увы, далеко не всегда.

В восьмидесятом после окончания мединститута я попал в интернатуру. Это год работы врачом под контролем ВУЗа в одной из больниц, располагающих соответствующей базой, опытными кадрами и тому подобное. Уже вроде бы дипломированный специалист, но самостоятельно пока — ни шагу!

Мне повезло оказаться в Могилевской областной. Тысяча коек, множество отделений практически всех профилей, все условия… короче, почти мечта! Общежитие хорошее, ребята, девушки, куча новых интересных знакомств…

Но были и минусы. Один их них — и сама больница, и общага — на самой окраине, за городом практически. И там — ну никакой, что называется, инфраструктуры. Ни кино, ни кафе, не говоря уж о пивбаре, ни магазинов, вообще ни черта! А до ближайшего района, где все эти блага располагались — не менее полутора часов ходу.

Транспорт общественный, правда, имелся. Автобус марки «Икарус» ходил почти регулярно, особенно с семи утра до семи же, но вечера. В рабочее время. А в остальное — как Бог на душу положит. Но в него-то в те времена не верили, его вроде как и вовсе не было у нас в отдельно взятой стране. Согласно этому постулату упомянутый автобус мог и не появиться, сколько ни жди. Но — ждали, ездили. Пива-то хочется. Да и поесть тоже.

В дополнение были и еще минусы — например, на остановке того транспорта освещение ночью напрочь отсутствовало. Столб для этой цели стоял, а вот абажура или плафона какого-никакого с лампочкой приладить не удосужились. Наиболее хозяйственные из интернов обзаводились своими фонариками, что в годы всеобъемлющего дефицита тоже требовало некоторых жертв. Заимевшие источник света счастливчики хвастались персональными фарами друг перед другом и радовались несказанно.

А еще стояла по соседству с больницей и, соответственно, общежитием так называемая «школа для трудновоспитуемых подростков» — интернат, где обитала орава или орда, иначе не скажешь, вечно орущих, матерящихся, курящих, сорящих, плюющих, во все швыряющих чем попало и ко всему живому цепляющихся юношей.

Среди них, впрочем, встречались экземпляры покрупнее иных наших начинающих врачей, хотя нашим-то — кому двадцать три, а кому и двадцать пять… «Трудным», разумеется, полагались воспитатели. И самим по себе гулять, а применительно к ним я бы сказал — шляться без дела — им не следовало. Но, по-видимому, у опекунов находились занятия поважнее. Со всеми вытекающими не самыми приятными последствиями.

Как-то один из наших молодых докторов Витя Серов в очередной раз прибыл автобусом на конечную остановку в совершенно безлунный, мрачный поздний осенний вечер. Освещения, понятно, нет… Витя был не один, а с девушками, и произнес во весь голос, адресуясь в пространство:

— Ну, сколько ж мы тут будем по лужам в темноте шлепать? Хоть бы фонарь какой навесили, что ли!

А Фортуна шуток, оказывается, не приемлет. Пожелание исполнилось прямо на подходе к жилью. И уже назавтра наш Виктор, лежа в травматологии, светил огромным фонарем под глазом… Но восторга по поводу обретения личной иллюминации коллега отнюдь не выражал.

За отвагу!

Сейчас расскажу, только не перебивай. Постараюсь не рассусоливать, хотя и так — ни прибавить, ни убавить. Погоди, не наливай пока, дай сосредоточиться, это ж не вчера было.

Короче, в жизни всегда есть место. И время. А иногда и подвиг. И все совпадает. Мой кореш знакомый, офицер, совершил поступок, за который в мирное время была вручена боевая медаль. «За отвагу» называется. Тот старший лейтенант по имени Сергей любил футбол — не так, как мы с тобой, а сам играл, вратарем был неплохим. Я видел, он и за ЦСКА бы смог, но у тех своих хватает.

Началось все с мелочи, о ней надо сказать отдельно. Вот ты знаешь, кого больше всех боятся начинающие боксеры и… да, согласен, странная компания… военные, инструкторы? А я знаю!

Эти офицеры с сержантами, а заодно с ними кулачные бойцы всерьез страшатся, не поверишь, обыкновенных левшей. Не мастеров, кузнецов разных, а просто чуваков, что вместо правой руки используют левую и наоборот. Могут гвозди забивать, рисовать и писать, камушки кидать и причесываться, ложку-вилку в рот носить не как мы с тобой, а одной левой.

В той учебной части или «учебке», если по-нашему, по-простому, завели практику повсеместно входящей в моду ротации, для усложнения процесса и повышения боевой, так сказать, готовности обучаемых. Будущих сержантов. Сводилось все к неожиданным заменам: на зачетных стрельбах и прочих экзаменах к курсантам вместо привычных, своих командиров приставляли офицеров из других рот и взводов, а могли и из штаба подсунуть.

Так и поручили этому взводному Сереге на зачете по гранате заменить командира в одном обыкновенном учебном взводе. А в том взводе был парень-левша. Крепыш такой, добродушный, медлительный немного, но в целом — ничего особенного. Арсением звали, сокращенно Сеня. Что левша, догадаться было непросто — только если сам скажет. Его с детства переучили, и он руками пользовался не как мы с тобой, а одинаково владел обеими. Правда, гитару держал не как мы… да кончай ты ржать!.. Короче, как Маккартни с Хендриксом, грифом вправо. Как он со струнами разбирался — уму непостижимо… Сергей-то про него знал, а вот майор из штаба, кого поставили на то занятие инспектором, понятия не имел. Ясно — он же к ним в клуб на танцы не ходил.

А штабист больно опасливый оказался. И шибко грамотный к тому же. Покомандовать любил, а кто не любит покрасоваться? Он прямо перед огневым рубежом, откуда служивые гранаты мечут, взвод построил и «проинструктировал». Примерно так…

— По команде ОГОНЬ! левой рукой выдернуть чеку, а правой — бросить гранату! Всем ясно?

Взвод хором, как полагается:

— Так точно!

И тут начальник спрашивает:

— Левши есть?

Честный Сеня отвечает — да, он таки левша. На это старший офицер (во мудрец!) заявил:

— А ты левша, следовательно, делаешь все наоборот! Понял?

Что должен тут понять парнишка, впервые в жизни берущий в руки смертельно опасную штуковину, не мне судить. Но вот бросил первый, второй, десятый…

Сенин черед. Он с гранатой, майор рядом, Серега — позади, в нескольких шагах. Инспектор командует, не забывая уточнение для левши…

И Сеня, держа «Эргэдэшку» в левой руке, правой выдергивает чеку и, само собой, что было сил бросает ее в сторону мишеней. А граната остается в левой…

Серега говорил, майорские глаза сами по гранате стали. И он уже шепотом Сене:

— Бросай, дурак!

Тот и бросил. Точнее, уронил. Прямо под ноги. И на всю жизнь у них осталось четыре секунды…

Вратарям без хорошей реакции никак нельзя, а Серега своей сам удивился. Прыгнул к ним и гранату отфутболил в поле. И крикнуть: «Ложись!» успел. Сеню — под себя…

За этот самый подвиг медаль «За отвагу» и дали…

Глупый вопрос — кому! Дураку понятно… Майору, естественно, кому же еще? Сеньке — по шапке, но к концу учебки сержанта присвоили. Только не просто, а младшего. А Сереге?! Сереге что, спрашиваешь?..

А выговор в приказе по части! За недостаточную отработку с личным составом навыков и приемов применения боевого оружия. Хотя взвод-то не его был!

Брехня, говоришь? Может быть, может быть. Своими глазами не наблюдал. А ту медальку на бравой груди видывал…

Кстати, как думаешь, могла по-другому награда повернуться, если б временный взводный не меньшего, а старшего по званию собой прикрыл?..

Вот теперь наливай… Ну, за отвагу!

Присядьте, прошу Вас…

Когда мы в конце девяностых выезжали летом на озеро, наши друзья брали с собой собачку. У них к собакам отношение довольно своеобразное — из всего разнообразия пород признается только ризен-шнауцер, а масть — черная. Вот такой и была их Тина. Очень крупная, вышколенная, на охрану была натаскана замечательно. Но из семьи хозяев главным считала только Сашу. А женке его Лене с дочкой Мариной в целом подчинялась, но относилась как к подопечным, полагая: за ними она должна присматривать, в лес одних не пускать и вольностей не позволять. С нашей командой вожак ее познакомил, велел всех обнюхать и принять, так сказать, в стаю.

Эта охранница еще почему-то не выносила вида форменной одежды. Военной, милицейской, пожарной — любой. Говорили, ее в детстве вроде напугал какой-то тип в форме, и это неприятие закрепилось. Ничего страшного, но все же.

В то лето обустроились на славу. Благо, размер поляны позволял. Расставили жилые палатки, шатер для «столовой», хозяйственный навес, прочие столики, скамеечки, лодочки…

И вот однажды к нашему лагерю вышел из леса местный лесник. Или егерь. В красивой, аккуратной зеленой форме.

Мы с Сашей в это время в сторонке дрова пилили, а Тина дежурила возле костра, где женщины с детьми готовили обед. Ей в неположенное время еду брать запрещалось, но умница, как опытный солдат, на всякий случай старалась держаться поближе к кухне. И, когда хозяин не видел, ей, разумеется, перепадали лучшие кусочки от слабовольных членов коллектива.

Так вот этот самый егерь прямо к костру и направился. Сидящей там Маринке последовало указание придержать собачку, чтоб не переусердствовала. Лесник собаку увидел, остановился, молодец, метрах в пяти-шести, стал барышень расспрашивать о том о сем.

Все бы ничего, но девочка взялась за собачий ошейник. А это для натасканной псины уже своего рода команда, типа «будь готов». Тина, само собой, немного напряглась и начала тихонько ворчать. То бишь «всегда готов!» И тут Маринка решила ее успокоить. Надо сказать, довольно своеобразно. Поглаживая, говорит ей на ушко:

— Ты ведь у нас воспитанная собачка, ты же этого дяденьку ни за что не тронешь, — у стражницы уже шерсть дыбом… и добавляет тихонько, — Хотя он и ЧУЖОЙ!..

Повезло нашему леснику, что у Саши слух отменный, да и пилить мы в ту секунду прекратили… Поэтому, когда зверюга бросилась рвать «чужого» в клочки, он успел нужную команду дать. И уж дал так дал!

— Сидеть!!!

На поляне случилась немая сцена. Гоголь отдыхает. Сели все. Первой, естественно, Тина. А за ней и остальные — лесник-егерь, дети, я, наши женщины. Рыбаки, выбиравшиеся из лодки. Мне показалось, даже птички с бабочками порхать перестали. Ветер стих. И костер погас…

Извини-подвинься!

«Иные с возрастом умнеют, а я вот — старше становлюсь». Неплохое начало, но эту историю такими словами лучше закончить. Рассказчик их не произнес, а надо бы!

Спрашивается: когда чаще всего приходят на ум общеизвестные, но нестареющие пословицы-поговорки, а также мудрые изречения? Великих людей, не великих, древние и не очень, латинские и просто русские народные? Правильно — когда уже поздно.

Например: «не знаешь броду — не суйся в воду!» Кто-нибудь это помнит на берегу? А в застрявшей посреди речки машине — все такие умные… То же касается и плевания в криницу, и золотого молчания, et cetera, et cetera…

Один мужчина, считающий себя моим давним приятелем — большой любитель бани. Обожает попариться. Можно сказать, фанат этого дела. Вот он и рассказал. Зовут его… А, впрочем, неважно. Пусть побудет Федей.

Ожидать от Федора предельной правды или скрупулезного изложения фактов было бы если не глупо, то по меньшей мере легкомысленно. Потому что Феденька не склонен к самокритике. Он не лгунишка, нет. Просто ему, как и большинству людей, не свойственно выставлять себя в смешном либо невыгодном ракурсе. Тем удивительнее была его история.

Вы, скажем, стали бы бережно хранить и показывать друзьям-приятелям снимки, где глупо пялитесь на полуобнаженные ягодицы и «кое-что еще» соседки по пляжу? Рот до ушей, глаза по пятаку… Или сами нечаянно и неожиданно для всех, фотографа в том числе, кое-что полуобнажили — бывает же и такое…

И уж, понятно, никто не похвастается, как однажды был задержан милиционером и двумя девушками-дружинницами, своими однокурсницами, при «распитии в общественном месте»… Не говоря о справлении неких ма-а-аленьких нужд за углом пивного бара… За свою скромность в подобном случае могу поручиться!

Крылатое выражение «Человеку свойственно ошибаться» знают все. Я бы добавил к сему трюизму, якобы имеющему древне-латинское происхождение: «и тому же человеку совсем не свойственно признавать свои ошибки, особенно прилюдно». Увы, о втором не менее общем человеческом свойстве никто и знать не хочет… Но таков человек.

Поэтому сказанное Федором можно смело умножать на два. А можно и делить надвое, результат будет примерно одинаков.

Есть к тому же в характере приятеля своеобычная черточка — абсолютная нетерпимость чьего-либо права поступать по-своему. Должно быть сделано так, как считает нужным Федя! И баста! Поучать умеет, любит и не упускает малейшего случая доказать всем и каждому: исключительно он один знает и может, как надо.

Доведись ему родиться пораньше и с местом подгадать, наверняка сподобился бы учить Гомера рифмовать, Королева делать ракеты, Суворова побеждать, Дантеса стрелять из дуэльного пистолета, а Нестерова с Чкаловым — летать. Излагать подробности своих успехов на этом поприще Федор может бесконечно. Но, опять же по словам гения, его так ни разу и не побили.

Федин голос, в «мирной» жизни самого обыкновенного тембра, при чтениях наставлений делается скрипучим, как несмазанное колесо дряхлой деревенской телеги или азиатской арбы. Наверняка ему цены бы не было в качестве учителя начальной школы, классного руководителя какого-нибудь третьего-четвертого «А». Впрочем, скорее «Г».

А работает несбывшийся знатный педагог научным сотрудником в физическом институте Академии Наук. Кандидат этих самых наук. Я догадываюсь, почему не стать Феде доктором, но при нем молчу. Это в наше просвещенное время о таких скажут «склонен к менторству». Раньше их называли просто — зануда!

Баня, особенно уважаемая и часто посещаемая Федором, вполне современная, с двумя парными и бассейном. Все там как надо, всегда чисто, аккуратно… Но вот цена не совсем демократична. Она, хотя и общественная, самая дорогая в городе, поэтому наполняемость не на высоте. Последнее нашему приятелю особенно приятно: меньше народу — больше кислороду.

Знатоки обычно чередуют заходы в «финскую» парилку, в просторечье «сауну», и «русскую». В первой температура доходит до ста двадцати по Цельсию, веник не применяется. Принцип прост: сиди — потей. В русской — около сотни, зато с веничком. Размахивай как веером, хлещи себя, массируй… Восторг!

Как-то, по осени, невзирая на цену билета, в бане оказалось довольно людно. Зашел Федя в сауну, а там практически полно. Свободное место — только напротив и чуть слева от входа, рядом с каменкой. Там наш фанат и разместился.

Прошло минуты три-четыре, и остальные «финны» раскалились, вспотели, повыходили. Федор остался в гордом одиночестве. Но, поскольку уже пригрелся, пересаживаться куда-либо поудобнее не стал. И тут началось самое интересное.

В парилку вошел довольно пожилой мужчина, из одежды, естественно, в одной глубоко надвинутой специальной фетровой шапке типа панамы с широкими полями. Виднелась только нижняя половина лица. Раньше в бане наш герой его определенно не встречал.

Вошедший сделал два шага вперед, потрогал полок, отдернул руку (горячо!), положил фетровую же подстилку буквально в паре сантиметров от притихшего Феди, и уселся. И это в пустой просторной парной! Там на полке свободно размещается от десятка до дюжины любителей погреться, в зависимости от степени упитанности и размера чресл…

Потеющий кандидат наук был слегка ошарашен вопиющей бесцеремонностью нежданного соседа, но и рад несказанно — подвернулась возможность проявить свои лучшие качества!

Наставник начал издалека.

— Скажите, уважаемый, — Феде показалось, будто при звуке его «приятного голосочка» новоявленный чуть вздрогнул, — а знакома ли вам такая фамилия — Никулин? Юрий Владимирович, если уж совсем точно?

— Разумеется… — последовал несколько суховатый ответ причинителя неудобства. Он при этом, по Маяковскому, даже «не повернул головы кочан»…

— Тогда, очевидно, вам известна и знаменитая в прошлом телепередача «Белый попугай»? — поплавок заплясал, опытный рыболов готовился грамотно подсечь добычу… — Где артисты анекдоты травили, а Никулин был ведущим и самые крутые выдавал?

— Да, конечно…

В процессе нравоучения в парилку зашли еще двое любителей жара, и один из них, помоложе, поинтересовался у Фединого «воспитанника»:

— Пап, ты как?

Панама в ответ буркнула:

— Все нормально…

Просветитель, воодушевленный расширением аудитории, продолжал.

— Вот он, Никулин, очень любил анекдоты не простые, а так называемые ситуационные, например такой…

Тут наш знаток с модуляциями в голосе и старательно гримасничая пересказал давно известную никулинскую хохму:

— «Сидит себе один мужик на рельсе, подходит к нему другой мужик… И говорит: «Подвинься!..» Ха-ха-ха-ха!.. На рельсе!..

Не услыхав ожидаемого в ответ взрыва смеха и других проявлений признания его актерского таланта, Федя даже немного обиделся. Хотел было еще поучить невежу уму-разуму, но не успел.

Сидящий рядом по-прежнему не поворачивался в сторону назидателя, но зато от его негромких слов все происходящее как бы развернулось и приобрело новый смысл.

— Дело в том, что я совсем не вижу… И для меня это место, напротив двери, самое удобное. Если бы я знал о вашем присутствии, взял бы в сторону… Но вы сидели тихонько, как… — в паузе отчетливо прозвучало несказанное «кучка дерьма», — Поэтому прошу прощения, сейчас пересяду.

Надо ли говорить, насколько стремительно незадачливый шутник рассыпался в извинениях, заверил: он уже вдоволь нагрелся и умоляет не беспокоиться, забыть об имевшей место неловкости, ни в коем случае не хотел никого обидеть… И скрип из голоса куда-то пропал!

Выскочив за дверь, Федор трусцой проследовал в раздевалку. Мимоходом взглянул в зеркало на свою обычно благостно-розовую физиономию. И не сразу сообразил: отразившийся там скукоженный перезрелый помидор — это она и есть…

Курить — здоровью вредить!

Мой отец в сорок втором году подвиг совершил. Он в войну был в партизанах: в октябре сорок первого только семнадцать исполнилось, в армию не взяли. А в отряд — вполне сгодился.

Батя, к слову, стрелять уже неплохо умел, даже на охоту ходил. Первое время, месяц-полтора, на операции все же не брали, потом уже и в боях участвовал. И поскольку стрелял хорошо, то после серьезного, как сейчас бы сказали, тренинга, попал в отделение снайперов. Тогда их так не называли, только задачи имели особые.

В том числе довелось ему и «покуковать», притом довольно успешно. Эта часть его биографии не связана с предсказанием кому-либо, сколько суждено жить. Совсем наоборот.

В феврале-марте второго года войны он, периодически сменяясь, с такими же хлопцами из отряда, сидел по несколько часов на дереве с винтовкой да высматривал, не появится ли в пределах видимости и, соответственно, прицельного выстрела, силуэт в немецкой форме.

Происходило это на краю так называемых «Витебских ворот». Был такой своего рода разрыв в линии фронта, почти сорок верст шириной, в малопроходимой местности на севере Белоруссии.

Около года по этим «воротам» шла подпитка партизанского движения, пока осенью того же сорок второго фашисты их не прихлопнули. Но обошлось им это недешево.

И мой отец, по его словам, пяток вояк гитлеровских успокоил. «Укукошил», так сказать. Потому что снайперов на деревьях называли «кукушками».

Они, пацаны-партизаны, считали особым шиком махоркой подымить. А если крупно повезет, то и папироской. И перед выходом на боевое задание их, понятно, обыскивали, чтобы демаскирующие штучки изъять.

Так особо ушлые, и папа в их числе, додумались прятать махорку со спичками в штанах, прямо на причинном месте.

Вот в тот день, когда подвиг состоялся, мой герой тоже на свою высоченную сосну с махорочкой в штанах и залез.

Сидел-сидел (там у них было оборудовано что-то вроде «гнезда»), осмотрелся хорошо. Ничего, никого. Час, другой, еще, еще — никого. И решил-таки покурить.

Но «враг не дремлет!» — не пустые слова! У немцев тоже свои «кукушки» имелись, только не юнцы зеленые, а опытные егеря. И дымок над кроной зоркому глазу далеко заметен. Так что уже на третьей-четвертой затяжке юный партизан на практике осознал вред курения.

Рассказывал: как оглоблей шарахнуло, и — кувырком. На счастье, под деревом намело приличных размеров сугроб, и он упал на обратный склон, пропав из виду стрелявшего егеря. Пулю поймал в левое бедро, навылет.

Лопухам везет: кость не перебило, крупные артерии тоже. Да к тому же и смена на подходе была. Подползли скрытно, утащили к своим. Спасли.

И махорку дружок из штанов выкинул, папка-то без сознания был.

А иначе, если бы командир узнал, что из-за цигарки подстрелили «героя» — расстрел!

После ранения долго выкарабкивался, конечно. Но молодость свое взяла… Только хромота осталась надолго — рубцом жилы стянуло, в сорок пятом две операции пришлось перенести.

Ну а подвиг-то в чем, спросите? А в том, что с тех пор и на всю оставшуюся жизнь курить бросил!

Умели на войне агитировать за ЗОЖ! Что — свои, что — враги…

Бойня

«Вооружен и очень опасен». Был когда-то в СССР фильм с таким названием. Вестерн. Там Дикий Запад, бандиты с ковбоями, стрельба, кровь, погони, пожары, мужчины с оружием из-за золота желтого и черного черт-те что вытворяют. В общем, название оправдано. Тем более что все это — в кино. Но вооруженная женщина и без всякого кино да золота может быть очень и очень опасна. Особенно если ее хорошенько напугать…

В районной больнице, где я по распределению начинал трудовой путь, по утрам ежедневно, кроме суббот-воскресений, разумеется, проводились так называемые пятиминутки. Или, иначе говоря, утренние врачебные конференции.

Отдежурившие врачи сдавали смену, докладывали то да се, и, конечно, сообщалось о движении больных. Грубо говоря, сколько прибыло, с какими хворями, да сколько убыло. Остальные сидят рядком по периметру кабинета главврача — у нас он просторный был, прямо как в райкоме каком, слушают или делают соответствующий вид.

Как-то держит речь солидный такой, уже с сединами, заведующий терапией: «Поступило двадцать, выписано десять, умерло двое…» Тут раздается пронзительное «А-а-а-а!» И на середину кабинета выпрыгивает молоденькая барышня, начинающий педиатр, моя будущая жена.

Народ взволнован, думают: кто-то из ее родных-близких, так сказать, того, в числе упомянутых двоих… А все гораздо проще. Оказывается, она заметила, как прямо над нею с потолка на своей ниточке спускается небольшенький симпатичный паучок. Так я узнал: суженая к этим созданиям, мягко говоря, неравнодушна.

Первым нашим жилищем стала выделенная нам, как двум молодым специалистам, почти двухкомнатная служебная квартира на первом этаже кирпичной двухэтажки на восемь квартир.

Дом, один из трех таких же, стоял на краю деревеньки, примыкавшей к райцентру. Водопровод там имелся, а вот вода — только холодная (ну очень холодная). Но — свои ванная и туалет, даже раздельные, и мы были счастливы безмерно.

А чтобы помыться, воду приходилось нагревать с помощью титана. Этот аппарат, не имевший ничего общего с греческими мифами, представлял собой высокий цилиндр, наполнявшийся водой. Входило туда около полусотни литров, и при поддержании огонька можно было даже ванну принять.

Так вот, однажды женушка напустила ванну, я набросал полную топку дровишек, она изнутри заперлась, плещется, а я — к телевизору. И вдруг слышу серию истошных воплей в сопровождении прямо-таки пулеметного грохота.

Когда подруга наконец открыла дверь, я понял: предстоит освоить новую профессию — штукатура и по совместительству плиточника-облицовщика.

У меня там возле титана топорик лежал, растопку готовить. А при хорошем разогреве аппарата во множестве обитавшие за ним и под ним пауки, спасаясь от жары, полезли наружу.

Она убежать не могла и отважно перебила несчастных. Топором на кафельном полу. И на стенах. Может, кто из паучков и выжил, а вот плиток целых не осталось ни одной…

Проклятие

Секрет прост: никакой спешки!

Если у вас дома нет перловки, я удивлюсь. Но если все-таки нет — купи́те. Много не надо, килограммового пакета хватит надолго.

Итак, возьмите стакан… нет, сначала посмотрите на часы. Должно быть одиннадцать вечера. Или двадцать три, кто как привык. Плюс-минус несколько минут — не в счет. Теперь насыпьте стакан перловой крупы и поместите в кастрюлю емкостью полтора литра. Залейте равным количеством холодной воды. Можно прямо из-под крана, если она там у вас не хлорированная. В противном случае — лучше бутилированной. И забудьте об этом до утра.

Не знаю, как у вас, а у меня утро начинается в семь, когда голодные кошки начинают орать и волей-неволей приходится проснуться.

Если кошек нет, можно соответственно времени, отпущенному на сон, сдвинуть час замачивания крупы — скажем, на полночь. Важно, чтобы мокла часов хотя бы пять-шесть.

Теперь ее надо промыть, несколько раз, до прозрачной промывочной струйки. Можно на сите либо дуршлаге.

Далее не торопясь наливаем в уже упомянутую кастрюлю чуть более пол-литра чистой воды, быстро доводим до кипения, подсаливаем (чайной ложки вполне хватит), вливаем столовую ложку рафинированного растительного масла и всыпаем нашу перловку. В идеале вода должна покрыть крупу примерно на палец.

Как только начнет закипать — немедленно убавляем огонь до минимума, помешиваем и опять забываем, на час.

Но теперь бездельничать нельзя! Я рекомендую взять из морозильника лежащие там с осени предварительно отваренные белые грибы, граммов сто-сто пятьдесят. Сгодятся и опята.

На крайний случай, если поленились осенью сходить в лес — подойдут шампиньоны из ближайшего магазина. Их, грибы, надо разморозить, порубить и положить на сковородку, где уже томятся в том же масле мелко шинкованные лук и морковь. Солить жаренку следует осторожно, а приправ — не жалеть. На мой вкус предпочтительны «хмели-сунели». Но настаивать не буду.

Когда грибы заскворчат, лучок с морковкой хорошо подрумянятся, а перловка отчетливо размягчится, все со сковородки подмешиваем в кастрюлю. Если слишком густо — можно немножко подлить водички, лучше кипятка.

И когда все вместе поварится еще с четверть часа — снимаем с огня, готовим из одеяла, телогрейки, спального мешка и тому подобного теплое уютное гнездышко, куда и помещаем нашу кастрюльку. Это — потому что у вас, как и у меня, скорее всего нет русской печи с ее роскошной духовкой.

Все. Теперь надо убить часа полтора-два. Можно заняться уборкой, гимнастикой, разборкой утюга с пылесосом, просмотром новостей в интернете… главное — чем-то деятельным. Телевизор либо чтение не подходят — не выдержите, проверено.

Ну, вот и пора разобрать гнездо, достать то, что получилось. Открываем…

А-ах! Нет, нюхать не надо, просто вдохнуть! Согласитесь — рассыпчато, сочно, ароматно… Вкус — пальчики оближешь. Обязателен мелко, тоненько порезанный соленый либо маринованный огурчик, допустимо также тоненькое сальцо, ветчинка…

И это — можно? Нет, я спрашиваю: ЭТО — можно есть без водки и одному?!

Будь ты проклята навек, САМОИЗОЛЯЦИЯ!!!

Проклятие

Секрет прост: никакой спешки!

Если у вас дома нет перловки, я удивлюсь. Но если все-таки нет — купи́те. Много не надо, килограммового пакета хватит надолго.

Итак, возьмите стакан… нет, сначала посмотрите на часы. Должно быть одиннадцать вечера. Или двадцать три, кто как привык. Плюс-минус несколько минут — не в счет. Теперь насыпьте стакан перловой крупы и поместите в кастрюлю емкостью полтора литра. Залейте равным количеством холодной воды. Можно прямо из-под крана, если она там у вас не хлорированная. В противном случае — лучше бутилированной. И забудьте об этом до утра.

Не знаю, как у вас, а у меня утро начинается в семь, когда голодные кошки начинают орать и волей-неволей приходится проснуться.

Если кошек нет, можно соответственно времени, отпущенному на сон, сдвинуть час замачивания крупы — скажем, на полночь. Важно, чтобы мокла часов хотя бы пять-шесть.

Теперь ее надо промыть, несколько раз, до прозрачной промывочной струйки. Можно на сите либо дуршлаге.

Далее не торопясь наливаем в уже упомянутую кастрюлю чуть более пол-литра чистой воды, быстро доводим до кипения, подсаливаем (чайной ложки вполне хватит), вливаем столовую ложку рафинированного растительного масла и всыпаем нашу перловку. В идеале вода должна покрыть крупу примерно на палец.

Как только начнет закипать — немедленно убавляем огонь до минимума, помешиваем и опять забываем, на час.

Но теперь бездельничать нельзя! Я рекомендую взять из морозильника лежащие там с осени предварительно отваренные белые грибы, граммов сто-сто пятьдесят. Сгодятся и опята.

На крайний случай, если поленились осенью сходить в лес — подойдут шампиньоны из ближайшего магазина. Их, грибы, надо разморозить, порубить и положить на сковородку, где уже томятся в том же масле мелко шинкованные лук и морковь. Солить жаренку следует осторожно, а приправ — не жалеть. На мой вкус предпочтительны «хмели-сунели». Но настаивать не буду.

Когда грибы заскворчат, лучок с морковкой хорошо подрумянятся, а перловка отчетливо размягчится, все со сковородки подмешиваем в кастрюлю. Если слишком густо — можно немножко подлить водички, лучше кипятка.

И когда все вместе поварится еще с четверть часа — снимаем с огня, готовим из одеяла, телогрейки, спального мешка и тому подобного теплое уютное гнездышко, куда и помещаем нашу кастрюльку. Это — потому что у вас, как и у меня, скорее всего нет русской печи с ее роскошной духовкой.

Все. Теперь надо убить часа полтора-два. Можно заняться уборкой, гимнастикой, разборкой утюга с пылесосом, просмотром новостей в интернете… главное — чем-то деятельным. Телевизор либо чтение не подходят — не выдержите, проверено.

Ну, вот и пора разобрать гнездо, достать то, что получилось. Открываем…

А-ах! Нет, нюхать не надо, просто вдохнуть! Согласитесь — рассыпчато, сочно, ароматно… Вкус — пальчики оближешь. Обязателен мелко, тоненько порезанный соленый либо маринованный огурчик, допустимо также тоненькое сальцо, ветчинка…

И это — можно? Нет, я спрашиваю: ЭТО — можно есть без водки и одному?!

Будь ты проклята навек, САМОИЗОЛЯЦИЯ!!!

Последний снег

Падал снег. Снежинки, ажурные и блестящие, летели бесконечной чередой в полной тишине — не гнетущей, скорее веселой, будто предпраздничной. В февральских сутках перевешивает ночь, скоро начнет смеркаться, но пока день казался ясным, отсутствие прямых солнечных лучей не создавало пасмурной мути. Небо — равномерно белое, без отдельных туч, светилось как бы все сразу. Откуда брались снежинки?

Он подъехал к воротам, заглушил мотор, вышел из машины, осмотрелся. Решил: во двор заезжать не буду. Постоял, запрокинув голову, подставляя лицо легчайшим точечным холодным прикосновениям. Если верить апологетам глобального потепления, в этом году может больше не представиться возможности насладиться такой поистине сказочной зимней красотой.

Мелькнула мысль: а кого сегодня взяла бы природа в соавторы? Лондона с его «Белым безмолвием» или Пушкина с «Капитанской дочкой»? Надо полагать, скорее нашего Сашку, лицеиста. Потому что мороз, несмотря на снегопад, продолжал крепчать. Когда выезжал из города, термометр на приборном щитке показывал двадцать, а теперь, всего через час — уже двадцать четыре.

Хотя снежок кажется легким, пушистым, к ночи скорее всего придется походить с лопатой по дорожкам, прочистить. Иначе до утра так засыплет-заметет — не разгребешь. Да и дровишек для печей и камина надо бы в дом наносить. Получится своего рода гимнастика, он управится запросто — силушки хватает, здоровьем не обижен.

С возрастом погрузнел, ясное дело, особенно бросив курить, животик образовался, однако осанку сохранил, подвижен без суетливости. Сказываются умеренность в еде-питье, кое-какие упражнения, баня, бассейн. Ходил подолгу и с удовольствием, а пробежки и прочий экстрим — увольте. Лекарств никаких, кроме аспирина при сезонных простудах, в крайнем случае. Даже зубы все свои. И без очков обходится как за рулем, так и в операционной. Спасибо предкам, снабдили крепкими генами.

Опять порадовавшись окружающей тишине и покою, отметил: правильно не стал дожидаться жену, поехал сам. Он любил одиночество и никогда не тяготился им. Да, именно подсознательное стремление к абсолютному, безраздельному одиночеству стало причиной создания здешнего рукотворного счастья.

Вот пройдет полгода и летом, в канун яблочного Спаса, исполнится полтора десятка лет дому, воплотившему давнюю мечту. Яблок отведаем своих. Сливы начнут подходить. Сад, что называется, созрел, всего хватает. Не зря сажал…

Тогда, в самом начале, над ним не смеялись в открытую, но исподтишка потешались многие, если не все. Друзья-приятели, бывшие однокашники, коллеги по работе. Обычных сослуживцев у медиков принято называть «коллеги». Врачи, медсестры, санитарки и сестры-хозяйки, в общем, кому не лень.

Ну надо же! Додумался, на подступах к полувековому юбилею… Этим следует заниматься с молодости, в крайнем случае модернизировать доставшееся по наследству, после смерти либо одряхления-обветшания родителей. А чтобы давний, коренной городской житель ни с того ни с сего обзавелся обузой в виде совсем не близкого участка земли, начал возводить пресловутый «домик в деревне»… Блажь, баловство. И ничего хорошего из дурацкой затеи не выйдет. Вслух не говорили, но по сочувственным охам-вздохам мысли большинства читались ясно.

Некоторые думали по-другому. И соответственно шушукались за спиной. Дескать, образовались у якобы честного и неподкупного заведующего детской ортопедией солидные «левые» деньжата, вот он и решил вложить их туда, где они никогда не обесценятся. В земельку, недвижимость. А уж откуда такие доходы — не нам судить. Кому положено, со временем разберутся.

Сигнализировали? Достоверно не знал, но все возможно — люди есть люди. Между тем время шло, средства, идущие на строительство, ни от кого не прятались, налоговая инспекция, всё аккуратно отслеживая, тревоги не поднимала. Стало быть, ничего противозаконного не происходило. Да и каких-то запредельных денег на эту по нынешним меркам довольно скромную стройку не требовалось.

Участок, правда, оказался на редкость удачным. Далековато — около сотни верст, зато на взгорке берега местной речушки, в минуте ходу от крайнего дома отмирающей деревни. А главное — сразу за подворьем начинался сосновый бор. Воздух такой… дыши — не надышишься. И летом, и зимой. С весны до осени дивные ароматы разнотравья, цветущих лугов смешивались с запахами сада. В майскую соловьиную пору преобладали сирень, приречная черемуха. Позже добавлялись полынь, чабрец. Август-сентябрь радовали яблочными нотками, и в любое время года — крепкий здоровый хвойный дух. Ни в одном городском парке ничего подобного не сыскать.

Нанятые по хорошему знакомству работники поставили смолистый сруб, через год обложили кирпичом. Покрыли сперва шифером, со временем поменяли на металлочерепицу. Уже при закладке не поскупился, определил два этажа на высоком цоколе-фундаменте, где уместились гараж, банька, современный санузел. Добавилась просторная утепленная веранда. С камином, между прочим. Пробили скважину, получился личный водопровод с замечательной, почти целебной водой.

На половине участка сельский неофит разбил небольшой, любовно досмотренный сад — яблони, вишни, сливы. По периметру ягодные кусты, сирень, рябина, боярышник. Жена устроила розарий, несколько цветочных клумб. Другую половину, наклонно сходящую к реке, хозяин превратил в ухоженный, всегда аккуратно подстриженный газон, где росли три собственноручно высаженных и время от времени подрезаемых сосны. Красота!

А вдоль дорожки-тропинки на купальню в прошлую весну посадил четыре сосенки, задумав сформировать их кроны по типу «бонсай». Прижились не все — одна, крайняя, усохла, пришлось выкопать. Ну и ладно. Этой осенью в самом крутом месте спуска заготовил еще три ямки полуметровой глубины, но закончить пересадку не успел — был слишком занят в больнице. Отложил до весны. Успеется. Такие дела спешки не любят.

В доме не мудрил с перегородками, весь первый уровень — одна просторная комната, где и свобода — хоть танцуй, и уют. А на втором — две одинаковые по размерам спальни, для хозяев и гостей. Но их, посторонних, звал редко. Одному спокойнее. Да и неудивительно — чего-чего, а общения на работе хватало выше крыши. Причем не по выбору, с желанием, а случайного, навязанного.

Будучи отменным специалистом, к ежедневным встречам с чужими трагедиями так и не привык. Точнее, наверное, не очерствел. Видимо, еще и поэтому пациенты — детишки с травмами и прочими костно-суставными болячками, а также их родители — любили и уважали.

Бывало, и вырастет когда-то прооперированный малыш, превратится в статного мужчину либо красивую женщину, и своим потомством обзаведется, а все равно время от времени мелькнет. Поздравит с праздником, предложит посильную помощь. Так и с домом выходило не раз. С материалами, печами, кровлей, саженцами… Да всего и не перечислишь. Плюс дела автомобильные — машин в семье с недавних пор две. Так что врачебная стезя пусть не самая доходная, но не бесполезна.

Жена к «деревенщине» поначалу отнеслась неодобрительно. Но чуть погодя смирилась, стала принимать участие в обустройстве мужниного «гнездышка». Шутила: «У каждого мужика кризис среднего возраста проходит по-своему». У одних, мол, начинается ломка — семьи, работы, карьеры, а других наоборот тянет что-нибудь построить. Вот и мой из таких, строителей.

Он в споры не вступал, отмалчивался, отшучивался… А по прошествии пяти лет пригласил ближайших друзей и коллег на «смотрины». Сказать, что удивил — так лучше ничего не говорить. С тех пор его усадьбу иначе как хоромами никто не называл.

На вопрос, кому оставишь такую роскошь, не отвечал. Мрачнел. Да, никто не вечен, но… Детей им с женой Бог так и не дал, хоть жили в любви и согласии. Женился, может быть, поздновато, в тридцать четыре, набегавшись, так сказать. Она на десять лет младше, окончила юрфак. Никаких отягчающих факторов — оба здоровы, без вредных привычек, если не считать курения. А оно — чем может повредить, извините, межножью? Все путем, но… Кто виноват? Бог его знает… пожалуй, именно один он и знает, всевышний. Если есть такой.

Атеизм в годы учебы привили надежно, к вере не обратился. Супруга вроде бы ходила в храм, ставила свечки, молилась… Не помогло. Напротив, после нескольких лет попыток, разных лечебных методик, санаториев и спецклиник довелось узнать — ее женская доля не такая, как у всех. Матерью не быть. К усыновлению-удочерению также не пришли. Вместе решили: чужого не надо. А разве нам вдвоем плохо? И то правда.

Теща то ли всерьез, то ли в шутку посоветовала: сходи на сторону, нынче это модно, а родит — примем, как родного. Суррогатная мать будет, как у некоторых, всем известных… Да-да, разбежался. Чтоб вовсе без греха — нет, бывало. Нечасто, пальцев хватит посчитать. И могло бы, наверно, получиться по сценарию второй мамаши, да мешала брезгливость, что ли.

Сегодня в очередной раз подумал об этом, пока растапливал печи, камин. Баню топить не стал. Если женушка все же надумает приехать, то предварительно позвонит, тогда и начнем.

Камин имеет свою особенность. Тепла не держит, но начинает отдавать его сразу, с первым языком веселого трескучего пламени. Сиюминутный, чужеземный комфорт… Кстати, если она позвонит… Телефон-то, чай, совсем скис… Вынул из кармана, поставил заряжаться.

Сел в кресло, подкатил столик на роликах. Подумал: виски? Нет, по морозцу лучше коньяк. Налил семилетнего в пузатый бокал — как положено, на треть. Согревая в ладонях, отпил, глядя на разгорающийся огонь. Приятное тепло разлилось по телу. Один из коллег, балагур, как-то сказал по этому поводу: «Ровно Боженька босичком по жилочкам пробежался!» Допил. Благодать.

Пока дом будет прогреваться и не стемнело, неплохо бы пройтись, аппетит нагулять. Например, взглянуть на речку-быстротечку. Она в этом смысле уникальная. Можно сказать, воробью по колено, а течение как под напором. Вода — холодная, чистая, можно пить. И рыбка водится, он-то не рыбак, а сосед, наезжающий в основном летом, регулярно таскает плотву, окуньков, а то и форель. Уговаривает: заведи удочки, а я уж тебя всему необходимому мигом научу, будешь ушицей баловаться. Может быть, когда-нибудь… У Бога дней много.

Набросил куртку, сунул ноги в меховые ботинки, помня заповедь: «держи ноги в тепле, а голову вхолоде!» Шапку не носил принципиально — не по возрасту густые, хотя и с проседью волосы замерзнуть черепушке не дадут. Перчатки тоже надевать не стал — не на час собрался.

Кроме речки, смотреть не на что и не на кого. Живности они здесь не держали. Летом привозили своего городского увальня, стерильного усатого-полосатого мурлыку — погулять, жирок разогнать. А зимой — зачем? И заводить в доме котика-собачку ни к чему. Придется ежедневно ездить, кормить, убирать… Слишком хлопотно и ответственно. Ни ему, ни жене с ее постоянными юридическими заморочками это не подходит.

Зато птицам тут рай. В теплое время приятно просыпаться под их перепевы-пересвисты. Соловьи просто оглушительные. Зимой, естественно, потише. В гости наведываются лишь синицы, воробьи да вороны.

Из тех особо приметна одна — самая «рослая», довольно наглая серо-черная хитрунья. Ее частенько наблюдали вблизи компостной кучи, где всегда найдется кусочек чего-нибудь интересного — не сыра, он ей вообще-то противопоказан, а то куриная косточка, то сальная шкурка… Прочих пернатых не терпит, отгоняет. Конкуренция! Жене мнится: это особь женского пола, и зовут ее либо Клара, либо Кармен. А он уверен — мужчина. Соответственно — Карл и ли, скажем, Кларнет…

Убедился — река не замерзла и, похоже, не собирается. Темная, почти черная полоска быстрины около полутора метров в ширину слегка парила. Заметно было стремительное, чуть бурлящее течение.

Он несколько минут смотрел, ни о чем не думая. Правду говорят: текущую воду можно созерцать бесконечно, но только не в такую холодину. Мужчина взял горсть снега, подержал, помял, чтоб подтаял, слепил комок, бросил в воду. Всплеска не получилось. Ну, что ж. Пора. Уши начинали зябнуть. И руки, даже в карманах. Повернувшись, бодро зашагал обратно.

На половине подъема вдруг остановился и даже тряхнул головой, не веря собственным глазам. Посредине тропинки вполоборота к нему сидела ворона.

— Каркуша, тебе чего? Ошалела?! А ну, брысь! Или как там у вас, кыш-ш!

Птица секунду-другую смотрела на невежу черным блестящим глазом, бочком подпрыгнула и полетела, казалось, прямо ему в лицо. Она пронеслась буквально в полуметре от головы, и он, ощутив упругий толчок воздуха из-под взмахнувшего крыла, невольно сделал шаг в сторону.

Отставленная нога почему-то не нашла опоры. Уже проваливаясь, падая, понял: яма! Яма для сосны…

Неосознанно, инстинктивно тело попыталось извернуться… Страшная, немыслимо обжигающая боль пронзила ногу одновременно с противным хрустом, который мог означать только одно. Словно огромная игла прошла под кожей и вонзилась в мозг. Сознание померкло.

Когда открыл глаза, происшедшее вспомнилось не сразу. Снег под щекой… Как я здесь оказался? Ах да, подвернул ногу. Тогда почему нет боли? И вообще поврежденной стопы не чувствую… Да и второй — тоже. О, черт, черт! Похоже, обморозился… Немудрено: когда выходил из дому, было за двадцать пять, а сейчас, с наступлением сумерек, вполне возможно, еще холоднее. И руки стали словно чужими, с непослушными, онемевшими пальцами. Пальцы, пальцы!.. Главный, незаменимый инструмент хирурга… Еще немного, и без долгого лечения, а то и ампутации, не обойтись.

Подступившая паника сыграла свою роль. Рванулся в тщетной надежде сделать невозможное — вытащить из ямы намертво застрявшую сломанную голень. Нового болевого удара не было. Вместо него к горлу подступила тошнота, глаза заволокло туманом.

А потом он, неожиданно легко высвободившись из ледяного капкана, с удивительным проворством пополз, почти побежал на четвереньках к жилью, оставляя в снежной целине две борозды, как заправский вездеход-квадроцикл. На дорожке, глядя на него внимательно и удивленно, по-прежнему сидела ворона. Как же ее все-таки зовут? Карл? Клара?.. Да нет же! КАРМА!.. Вот ее настоящее имя. И сущность…

Калитка, при выходе запертая на засов, с его приближением открылась сама. Добравшись до крыльца, снежным барсом взлетел по ступеням. Входная дверь также не оказала сопротивления. Оказавшись в тепле, не стал разуваться, лишь смахнул снег и по-детски резво, на одной ножке, допрыгал до кресла перед жарко пылающим камином. Блаженно погружаясь в упруго-податливые кожаные объятия, подумал: а кто подбросил дров? Не иначе, жена приехала и хлопочет… Щедро плеснул коньяка в оставленный на сервировочном столике бокал.

И внезапно, без всякого перехода, оказался лежащим на мягком горячем песке. Ритмично, негромко и ненавязчиво рокочет морской прибой. Где-то рядом щебечут дети, возводя вечно-недолговечные песчаные замки. Доносится смутно знакомая музыка — «Ламбада»?.. «Сюзанна»?.. Солнце не печет, не жжет, а ласково греет. И подступает сладкая, сладкая дрема…

Ворона, сидя на дереве в нескольких метрах от застывшего в неловкой позе существа, наблюдала за ним пристально и бесстрастно. То, что недавно крикнуло ей «Кыш!» и совсем неподобающее «Брысь!», как мерзкой хвостатой твари на четырех лапах, не шевелилось. Она трезво оценивала ситуацию, прикидывая, когда наконец можно будет попробовать его на вкус. Начинать полагается по обычаю, с глаз. Должна же быть хоть какая-то польза природе от ее «царя»… или, если угодно, «венца»?

Зимняя сказка продолжалась по своим законам. Сказки ведь — не сериалы, в них богатые не плачут и не каждой Золушке достается принц. Темнело. Снегопад постепенно накрывал мир толстым, махровым, но отнюдь не теплым одеялом…

Мороз — милосердный убийца. В отличие от огня, воды и прочих торопливых собратьев по ремеслу этот беспощадный палач не мучает и не истязает свои жертвы. Не омрачает последние мгновения болью и страданием — напротив, дарует сладостные чудесные видения. Погружая приговоренного в сонную пучину, откуда нет возврата, холод парализует волю к сопротивлению, а заодно избавляет от ужаса ожидания неотвратимой гибели.

И душа уходит исподволь, беззаботно, подобно легкой искристой снежинке, только не падающей, а невесомо взлетающей туда, где нет ни горя, ни радости, ни жизни.

Человека не стало. А снег все падал и падал.

Продолжение не следует

Один мужчина, будучи временно холостым по случаю отдыха жены с сынишкой на море, возвращался в свое одинокое жилище со второй смены. У поликлинических хирургов она заканчивается в восемь вечера. Или в двадцать, что корректнее, но не так романтично.

Решил не пользоваться общественным транспортом, пройтись на сон грядущий. Вспомнилось о дефиците насущного на кухне, хлеба в том числе. И заглянул по пути в магазинчик — некрупный, но все в наличии.

Купил насущного, в том числе хлеба, а еще — творожок на утро (ведь ЗОЖ — основа бытия!), пивка для перед сном (потерпит ЗОЖ до утра, никуда не денется!), овощи-фрукты по минимуму… А перед ним в очереди у кассы вполне приличный с виду мужичок попросил у кассирши ма-а-а-ленькую водочку…

Там, в небольшой торговой точке, так заведено — мерзавчики не выставляются на полку самообслуживания, а выдаются при окончательном расчете. Во избежание искушения неприметно поместить таковой в карман или за пазуху.

И так захотелось вдруг нашему мужчине! Вот просто, без повода, вдруг! А почему бы и нет, он холостяк или где, в конце концов? Губы с языком еще и не оформились, а гортань сама собой выдала:

— И мне… коньячку.

Погода в конце августа бывает до безобразия непредсказуемой. И, выйдя с покупками в пакете на крылечко, мужчина обнаружил полную невозможность сразу двинуться к очагу, телефутболу, контрастному душу, дальнейшей неге… по причине внезапно выпавшего невероятно проливного дождя. Англичанин сказал бы: «The rain of a cats and dogs⁵», а на самом деле лило как из ведра. Зонта с собой не было, правда, он бы и не слишком помог при таком обилии небесной влаги, пришлось тормознуть. Хорошо, магазинное крыльцо — под козырьком, не капает.

Преобладающая масса покупателей, чертыхаясь и раскрывая зонтики — знали, видимо, прогноз — расходилась, большинство садилось по машинам. Рядом маячила лишь одна фигура в капюшоне.

Духами незнакомыми чуть пахнуло. Женщина. Стройная. Осанка прямая, какая-то уверенная, что ли. Не скрытые легким дождевиком от туфелек до колен ноги чем-то обратили на себя внимание… Почти детским размером обуви? Худощавыми лодыжками?..

Что послужило стимулом, неясно, но с языка сорвалось. Не песней, просто пробормотал вполголоса:

— У природы нет плохой погоды…

А из-под полуобернувшегося капюшона неожиданно и задорно прозвучало продолжение.

— Ливень — это значит «наливай!..»

Иногда голос почему-то называют бесцветным. Этому скорее подошло бы «темно-сиреневый», не высокий и не низкий, но мягкий…

Флакончик сам собой появился на свет, хотя какой там свет — поздний вечер, дождь… Мужчина, удивляясь собственной бесцеремонности, отвернул колпачок и протянул «стеклышко»:

— Так, может, составите компанию?

На безрыбье и рака не было, собрался отщипнуть от только что купленной половинки «бородинского»…

Капюшон еще немного дообернулся, показавшиеся большими и темными глаза секунду-другую смотрели неподвижно, и вдруг в тонкой руке возник уже надорванный пакетик соленых орешков.

— А у меня — вот… Хотя коньяк ведь можно и не закусывать… — и незнакомка, не ломаясь, приняла предложенный пузырек.

Он уточнил, ругая себя за непрошеную эрудицию:

— Разве что ломтиком лимона, персика… — и, не веря ушам, услышал дополнение:

— Сигаретой, поцелуем… Ну, за что пьем?..

У мужчины вырвалось:

— За погоду!

Большей тупости тоста вообразить невозможно! Но она лихо отпила из горлышка, как оказалось, ровно половину. Вернула остаток.

И тут грянул… не гром, нет, у нее в сумочке затрезвонил мобильник! Как показалось — нагло, требовательно, по-хозяйски. Обладательница капюшона извлекла нарушителя идиллии, раскрыла перламутровую «раскладушку».

— Да-да, только дождь пережду! — и наглец со щелчком закрылся, умолк.

Временно одинокий допил, машинально бросил в рот горсть орешков. А вот тут действительно случилось чудо. Дождь словно выключили. Только лил — раз, и всё. Редкие отставшие капли, как говорится, не в счет.

Женщина повернулась к нему уже полностью (успел увидеть правильный контур лица, рыжеватую прядь волос), и весело бросив:

— До скорого! — шагнула с крыльца.

И пошла — легко, быстро, как будто убегала. Налево. А ему — направо. Прямо как в песне «ей — в другую сторону…»

Сказать, что ни разу не оглянулся, было бы неправдой. Пришел домой, покормил рыжего полуперса Ваську. Душ, пиво, футбол… Не снилось ничего. С утра — первая смена, подъем в шесть.

Ни завтра, ни послезавтра в тот магазинчик не заходил. Если честно, снова оказался там лишь через месяц.

Ноги сами принесли. Надеялся? Неужели?.. На что?!

Жена давно вернулась, у них же все хорошо, ну никаких проблем ни в чем, никогда… И мысли не возникало хоть что-нибудь менять!

Да ведь и не узнал бы. Разве по голосу? Запаху духов?.. А узнав — что сказал бы? И вообще — чего хотел? Вернуть орешки?

У природы нет… второго шанса!

Жаль?..

Примечания

1

Закрыто на ремонт (лит)

(обратно)

2

Хорошо… Обязательно! (лит)

(обратно)

3

См. рассказ А. Курбака «Ручная работа»

(обратно)

4

Документальный короткометражный фильм «Прибытие поезда на вокзал Ла-Сьюта» снят и показан братьями Люмьер в 1896 г. Считается первым в истории кино

(обратно)

5

В Англии ливень традиционно называют «дождем из кошек и собак»

(обратно)

Оглавление

Тошкины слезы

Воспитание свирепости

Необычайный кросс

Чистюля

Не все коту масленица

Всепобеждающая сила

Не по чину важность

Напутствие

Эх, Ася!

Первая кровь

Ван Гоги

Шутники

Мельпо… Нема!

Языковый барьер

SOS

Узник замка у ив

Что нам стоит дом построить?

Разминка

Пищевая цепь

Фигаро

Иллюминация

За отвагу!

Присядьте, прошу Вас…

Извини-подвинься!

Курить — здоровью вредить!

Бойня

Проклятие

Последний снег

Продолжение не следует

*** Примечания ***