Дед Щукарь [Елена Петровна Кукочкина] (fb2) читать постранично, страница - 2

крыльца и служило своеобразной урной.

— А дальше, дед. Что было дальше?

— А дальше неси, внучок, мой зипунок и пидем, бабы ждут.

Сережа поднимался на ноги, забегал обратно в дом, натягивал на себя кофту, деду снимал с крючка серый пиджак, хватал военную зелено-серую фуражку, тут же брался за кондукторскую кожаную сумку, изрядно потрепанную и стертую до светлых прожилок по краям, сумку дед перекидывал через плечо и клал туда монеты за проезд.

Когда Сережа выходил из дома, дед Васька уже стоял возле крыльца в болотных высоких резиновых сапогах. Наготове тяжелело своей ношей кормовое весло, которое тащил Сережа. Если два обычных длинных весла изготавливал сам дед из вяза, то кормовое весло делалось у мастера на заказ со специальной кожаной манжетой на веретене, чтобы весло, когда вставлялось в гуж, сделанный из ремня или толстых веревок на корме лодки для управления, не перетиралось.

Идти до извоза деду и внуку было недалеко. Дед шел прихрамывая, чуть раскачиваясь, как истинный моряк. Сережа вышагивал рядом, гнул плечо под веслом. Дом их стоял на улице Пушкина — в самой центральной, ходовой местности по тем временам. Здесь тебе сразу против дома раскинулся большой парк с магазином “Раймаг”, библиотекой, летним кинотеатром, павильонами, где продавались мороженное, лимонады, возле павильонов стояли высокие столы с мраморными столешницами, где задерживались мужики, выпивая пиво или чего покрепче.

На другой стороне от Пушкина — улица Чкаловская. На той улице на самом углу в одноэтажном неприхотливом здании с маленькими окнами, окрашенными в зеленый цвет, находилась Сберкасса. Далее двухэтажные дома, горделивые и наполненные властью — Райисполком и Горисполком, после них закрытый кинотеатр “Мир” из красного добротного кирпича и отделение Милиции. И самое большое достояние — это метров триста асфальтной дороги, по которой вечером прогуливался народ, захаживал в парк или в летний кинотеатр посмотреть новинку советского кинематографа. А еще здесь же, возле памятника, посвященному борцам за установление Советской Власти и войнам, погибшим в отечественной войне, принимали в пионеры, а главное — в комсомолы — будущее великой страны.

Деду Василию и внуку Сереже рукой было подать до извоза. Пройдешь два дома, и вот уже улица Пушкина пересекает улицу Фрунзе. Здесь на углу перекрестка величаво стоял белокаменный дом раскулаченного в революцию купца, теперь же дом определили под школу, где учились начальные классы. Внутри дома деревянные двери, скрипучие половицы, вытянутые окна в белых рамах, словно из бального зала, и высоченные потолки, каких не видывали обычные жилые дома. Невозможно было прийти мимо и не взглянуть на кирпичное здание. Оно стояло так, будто плевалось в сторону советской власти — мол, вы хоть и сделали из меня школу для пионеров, а внутри по моим деревянным стенам все же течет голубая дворянская кровь.

Сережа нес, перекинув через плечо тяжелое весло, очень ему хотелось положить его наземь и тащить волоком, но дед такого бы не понял — все равно, что рубахой, сшитой собственноручно, пыль на чердаке протирать — только портить. От каменной школы путь становился легче, потому что дорога спускалась, словно медленно катилась к реке среди двух огромных бугров земли — а по меркам ребенка настоящих гор с ущельем, усыпанным по весне едкой зеленью. Наверху стояли дома, и шла дорога вправо, по которой если пойти пешком, то выйдешь к большой площади и окажешься у покатого обрыва, и тогда тебе откроется великолепный вид на реку, противоположный берег и на лиловое небо в предзакатные часы. Именно там садилось солнце, неохотно клонилось за Собачий бугор, раскрашивая небо желтыми, красными, синими всполохами.

— Так жили у нас эти испанцы и что? Куда они делись? — продолжал выведывать Сережа. За разговором нести весло куда легче.

— Обожди, не так сразу, — задумчиво говорил дед. — То были летчики из военной школы, что стояла в Кировабаде в Азербайджане. СССР взялся, так сказать, за их подготовку, в помощь Испании, в году этак 37-м. А эти наши испанцы, когда выпускаться стали из Кировабада, узнали, что революция на их родине закончилась и Франко победил. Ну, а Франко — это же фашист. Летчик ему хоть и свой, но уже не нужен. Вот и раскидали испанцев по советским гарнизонам. Четверо нам досталось.

— А потом, что стало, потом?

— Потом, — дед приостановился и переложил весла на другое плечо, — война началась с Германией. Испанцы стали за нас воевать, вылетали с нашего аэродрома, когда немец заходил с Калмыкии, да к Сталинграду сунулся. Один из испанцев погиб на взлете. “Мессер” вражеский пробил. Так и упал носом в займище. Второго тоже сбили.

— Дед, как же вы общались? Ты разве испанский знаешь?

— Ты шо, внучок, ни вразумию я испанский. Знали они наш, тильки плохо.

Вопросы юного Сережу переполняли так, что если бы их перевести в эквивалент воды, то затопило бы улицу Пушкина до самого их дома. Но разговоры надобно