Дед Щукарь [Елена Петровна Кукочкина] (fb2) читать постранично, страница - 4

внучок, бабушка не успела и рта раскрыть, только всплеснула руками и по-доброму тихо шепнула себе под нос: “Бисовы дети”.

Сережа со всех нос бежал от летней кухни, что находилась в самом конце двора по дорожке, огибая дождевую бочку, раскидистые кисти винограда и дом, прямиком к калитке. Звук становился громче. Уже у самых ворот. Скорей бы. Только успеть!

Скрип колодок, переключение передач и рокот мотора. Стоило только потянуть дверь калитки и вот тебе уже пол улицы ребят собралось, посмотреть на диво техники — ГАЗ-69. Дед Васька, разговаривая с каким-то очередным военным, горделиво вылезал из машины, окруженный ребятней. Пока взрослые разговаривали, доставали непонятную тяжелую ткань, мальчишки кружились возле блестящей, покрытой зеленой краской машины, заглядывали в кабину, обходили кругами и восхищались небывалой роскошью.

После непонятных взрослых разговоров, похлопываний по рукам, военный, облаченный в завидную форму, уезжал, поднимая за собой дорожную пыль и оставляя стрекот, переговаривавшейся между собой соседской ребятни.

— Работа подоспела, — хлопал по плечу дед Васька шустрого Сережу, у которого от предстоящего дела падал весь разгоревшийся внутри запал. — Пидем исть, а потом ужо, — недоговаривал до конца дед, спешил мыть руки и к столу.

Деда Василия знал весь гарнизон. Каждый уважающий себя рыбак, а таких была большая часть военных, должен иметь сеть или бредень. А лучшие сети умел вязать только дед Щукарь. Сети длинные, по тридцать, а-то и пятьдесят метров, крепкие и долговечные. Ни один жирный сазан или проворный судак из сетей деда Щукаря не выпутывался. За этим и ехали все военные на улицу Пушкина, привозили с собой срезанные втихую тормозные парашюты. После чего начиналась самая тяжелая работа. Дед заставлял внука нарезать круги от дома до летней кухни и вытягивать из девятиметровых строп по одной шелковую нить. Пока внук бегал, дед вязал узелки и наматывал нитки в клубок, а вечером, после основной работы, садился вязать сети с помощью иглы-челнока.

В основном дело происходило в вечернее время. Дед заходил в дом, садился на табурет поближе к выходу, обустраивался так, чтобы сеть стояла в натяжку и начинал вязать. Баба Маша в это время подходила к противоположному углу дома, где на специально обустроенной тумбе стояли иконы: одни — старинные, рукописные, оставленные с царских времен, другие — современные с окладом из дешевой фольги и прорисованным изображением лика святого.

Мария Спиридоновна родилась за двадцать два года до революции и блюла веру так, как учила ее мать — вставала и ложилась с молитвой, ходила на все службы, отбивала поклоны, носила куличи перед светлым праздником Пасхой, таскала с собой внука Сережу, чтобы тоже приобщался. И никакой советский строй не мог выбить силу веры, с которой Мария родилась. Дед Васька не перечил бабке, но так же, как она любила Бога, он любил книги. Внук таскал ему их из библиотеки, что находилась тут же в парке. И хоть дед считался недоучкой, но образование находил в книгах, где ни слова не говорилось о Боге, Иисусе и молитвах.

Мария поправляла тугой пучок седых волос на затылке, вставляла обратно за день выпавшие невидимки, покрывала голову платком, зажигала свечку перед иконкой богородицы и начинала тихим голосом монотонно произносить молитву. С каждым словом, с каждым напевом она чувствовала, как с плеч снимается тягость бытия. Сначала Мария благодарила за хлеб насущный, за прожитый день. Вспоминала погибшего в дорожной аварии молодого сына, родителей и всех близких, кто простился с этим миром. Затем молилась за внука, невестку, дочь, уехавшую учиться в Астрахань. Мария будто разговаривала с Богом, замаливала грехи, и вместе с тем очищала душу.

Дед Васька слушал монотонный напев, попеременно менял пальцы, ловко орудуя челноком, снимал сетку с руки, снова натягивал, крутил головой на бабкины причитания, томно вздыхал, а потом не выдерживал.

— Бабушка, да шо ты там молишься! — громко, с ехидным подстреканием говорил он. — Та нема Бога! Шо ты там бьешь поклоны. Ты его хоть бачила?

Мария слушала старого атеиста и в груди ее подымалась такая горечь от слов мужа и раздражение, что в какой-то момент она не выдерживала, хватала веретено с шерстяными нитями от прялки, которая стояла подле тумбы с иконами, и замахивалась на деда:

— Эх, ты! Черт бисов! Ти ж ни в Бога, ни в черта ни вириш! Да шоб ти сказився!

Для деда проклятья бабки и вечный их спор словно шутка, требующая каждодневной репетиции. Дед победоносно натягивал улыбку и применял все свои способности к коммуникации:

— Ну шо ты лаяшься? Шо лаяшься? Давай лучше пидым сейчас на вечёрю. Прогуляемся, вин внучок с нами.

Баба Маша утихала, смотрела на улыбку мужа, в которой не было ни капли злости, а только небывалая нежность подхалима. Кивала головой, не спуская с лица строгости, возвращала веретено на место и заканчивала молитвы. Дед хоть и подтрунивал, а на вечернюю службу предлагал проводить,