Жил ли апостол Петр? [Артур Древс] (fb2) читать онлайн

ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

Артур Древс (Arthur Drews) 1865-1935 гг.

Рекомендуемое читателю исследование «Жил ли апостол Петр?» принадле­жит перу известного германского ученого Артура Древса. Труд этот является пе­реводом со второго, совершенно переработанного автором и еще не вышедшего в самой Германии, издания.

В этом труде автор снимает покров таинственности с личности «основопо­ложника» римской церкви.

В распространяемых церковниками священных книгах этот апостол Петр: кудесник, герой, возлюбленный божий, высший авторитет для дел людских.

Он — делатель погоды, божественный привратник.

Он исцеляет одною своею тенью.

Его сажают в темницу, — ангел божий невидимо, — отворяет для него тяже­лые двери темницы.

Он пробуждает умершую женщину Тавифу.

На его состязании с другим «кудесником», — Симоном-волхвом, — последний поднимается на воздух, но по молитве Петра вновь опускается на землю и разби­вается насмерть. Петр в данном случае «истинный свет», а самарянин Волхв — невежественный обманщик, «мрак», родоначальник всех ересей.

Автор, основываясь на данных сравнительной мифологии, обстоятельно до­казывает, что апостол Петр, — увы... — находится в ближайшем божественном род­стве с греческим богом Протеем, с греко-финикийским Гераклом — Мелькартом, переднеазиатским богом Симоном — рыбаком, с богом Атлантом, с богом Океаном (Посейдоном), с римским богом Янусом (небесным ключарем) и, более всего, с пер­сидским богом Петром или Митрою.

Все россказни церковников, имеющие своею целью прикрепить этого церков­ного героя Петра к земле, придать его мифической жизни земной характер, как, напр., россказни о пребывании одновременно Петра и Павла в Риме, об их муче­нической смерти там у катакомб и т. д., — являются, по выражению профессора А. Древса, — «великим шарлатанством».

Источники, подтверждающие эти факты, как, напр., первое и второе посла­ние Петра, первое послание римлянина Климента к коринфянам, послание антио­хийского епископа Игнатия к римлянам, сообщение коринфского епископа Диони­сия и т. п. суть: ни что иное, как подложные труды, инсценированные, главным образом, во 2 и 3 веках христианской эры, церковными управителями и писателя­ми, вроде Евсевия, этого (по выражению известного ученого Якова Бургардта) «от начала до конца бессовестного историографа древности».

К таким же церковным обманам, учинявшимся в целях придания в глазах темных крестьянских масс древности, средневековья и, даже страшно сказать, на­шего периода истории — относятся и показываемые церковниками до сего дня в Риме:

— кафедра апостола Петра, фактически являющаяся церковным предметом митраистического культа;

— место казни Петра и, даже, тюрьма, на Ватикане, в коей, якобы, пребывал мифический Петр;

— цепи, к коим, якобы, апостол Петр был привязан и эти цени хранятся в цер­кви «св. Петра в узах»;

— гроб с «мощами» князя апостолов, — в соборе св. Петра;

— даже головы (!!!) обоих апостолов Петра и Павла.

«Подлинные головы» изобретены папою Урбаном V в 14 ст. Правда... ризничий показывает только ковчежец, самый сосуд, из мудрой осторожности, не рас­печатывается.

Отто Корвин в своем труде «Зеркало папизма» рассказывает, что католиче­ская церковь даже сохранила перья мифического петуха, певшего при отречении Петра, вместе с базою — евангельским шестом, на котором расположился этот петух.

Само собою разумеется, что «наместник апостола Петра», — римский папа, культивировал эти документы и предметы исключительно для того, чтобы, как выразился известный Феофан Прокопович по подобному случаю, «сильно и ясно доказать», что «власть высочайшая самого бога определением строится».

В целях защиты своего верховенства и придания насельничеству так назы­ваемый юридический характер, римская церковь принуждена была не только использовать ссылки на небесные авторитеты, но и составлять подложные грамо­ты, придавая нм характер происхождения времен первых веков христианства, да­бы осенить свое насельничество в глазах темных масс ореолом раннехристианской преемственности.

Таким образцом подлогов были так называемые Лжсисидоровы декреталии.

Время их возникновения — 9 столетие.

Авторство их приписывают обычно церковнику Исидору Меркатору.

Называют их авторами майнцского примас-митрополита Аутгарта и епи­скопа Эббота.

Декреталиями называются папские циркулярные письма, посылаемые ими по разным случаям из административной практики и носящие общий характер директив по всем однородным случаям, вызвавшим эти письма.

Эти декреталии и постановления различных соборов и являются главным источником папского церковного законодательства, сводом законов.

В указанные лжсисидоровы декреталии вошли различные апостольские ка­ноны, послания пап от Климента до Мельхиада, декреталии пап от Сильвестра (IV ст.) до Григория II (8 ст.), Дарение Константина (Donatio Constantini) и т. п.

Значительная часть этих юридических источников подложна.

В этих актах римский папа проводится как глава, центральная ось, мать, венец всех церквей.

Доказывается, что в церковном миро мирянин не смеет выступать за защи­тою своих прав в столкновениях с епископатом.

Миряне-жалобщики, — дурные люди.

Даже высшим церковникам за жалобы на высших грозило отлучение от цер­кви и бесчестие. Всякая жалоба на высших церковных деятелен — объявляется проявлении зависти, злобы, тирании.

Свидетели, желающие давать показания в пользу таких жалобщиков, под­вергались предварительным пыткам. А для обвинения высшего церковника требо­валось не менее 72 свидетельских показаний.

Но даже и после вынесения обвинительного приговора против высшего цер­ковника требовалось еще окончательное одобрение приговора римским папою.

В лжеисидоровых декреталиях доказывается: «для того-то... апостолы, (т. е. апостол Петр) и установили себе преемников в лице римских пап, чтобы епископы не могли подвергаться жалобам и обвинениям, или, если уже иначе невозможно, то чтобы делать это было бы крайне затруднительно».

Подобные нормы были включены для руководства, — в самые большие сбор­ники канонов того времени, напр., в Collectio Anselmo dedícala и даже в Corpus juris canonici, т. е., в Свод канонических прав папизма.

Замечателен по своей развязности подложный акт, под названием Дарение Константина, римского императора IV ст., первого императора, открыто воссоеди­нившего христианство с римским рабовладельческим государством.

Подложность текста этого акта доказывается как совершенно испорченным средневековым латинским языком, характерным для папской канцелярии 8 века, так и неверной хронологией фактов, перепутанностью титулов императора Кон­стантина и т. п.

Опускаем длинные рацеи, приписываемые римской церковью язычнику Константину о т. и. троичности, двух природах мифического Иисуса, об учинен­ном папою Сильвестром обряде крещения и т. д.

Приводим, в переводе с латинского языка, лишь те места из этой грамоты, которые особо характерны для понимания, как использовала римская церковь всевозможные суеверия, когда она. сделалась богатейшим помещиком Западной Европы^[1].

«Во имя святой и нераздельной троицы, отца и сына, и святого духа — император Цезарь Флавий Константин во Христе Иисусе, спасителе, господе нашем, верный, величайший, благодетельный, Готский, Сарматский, Гер­манский, Британский, Гуннский, благочестивый, счастливый победитель и триумфатор, вечный август — святейшему и блаженнейшему отцу отцов Силь­вестру, епископу и папе города Рима и всем его преемникам, которые будут восседать па престоле блаженного Петра до конца веков, первосвященникам, it также всем достопочтенным и любезным богу епископам, которых это наше императорское постановление подчиняет Римской церкви, па всей земле, теперь п па будущее время. Радость, мир, благодать, долголетие и милосер­дие божие — отца и сына и святого духа да будет со всеми вами.

...Поздравьте меня с тем, что сам господь бог наш, милосердный ко мне, грешному, послал своих святых апостолов Петра и Павла для посещения пас и пролил па пас свет своего сияния и, выведя из тьмы, привел меня к истин­ному свету и познанию истины. Когда сильная проказа охватила все мое тело и заботы многих отовсюду сошедшихся врачей по принесли мне здоровья, то­гда явились жрецы из Капитолия, говоря, что мне надо сделать бассейн в Ка­питолии и наполнить его кровью невинных младенцев и, согревшись в ней, я могу исцелиться. И согласно их указаниям было собрано много невинных детей. Но когда кощунственные языческие жрецы хотели их зарезать и кровью их наполнить бассейн, наша светлость, видя слезы матерей их и устрашась такого преступления, возвратила им детей их и, наградив дарами и дав подводы, отпустила их домой.

И когда наступила тишина ночи, предстали нам апостолы св. Петр и Павел, говоря: «Так как ты положил предел лжи и устрашился пролития не­винной крови, то мы посланы Христом, богом нашим, дать тебе совет исцеле­ния. Выслушай и исполни паше указание. Сильвестр, епископ города Рима, бежал от своих преследований на гору Серапту и там в каменных пещерах скрывается со своими клириками. Когда призовешь его к себе, он покажет тебе купель благочестия, и, трижды погрузивши в него, избавит от этой про­казы. И, когда это совершится, ты тем вознаградишь спасителя твоего, что своим приказом восстановишь церкви по всей земле, а сам, оставив суеве­рие идольское, будешь верить и почитать единого, истинного бога». Встав от сна, я выполнил то. что было приказано мне святыми апостолами, и, при­звав отца нашего и просветителя Сильвестра, всеобщего папу, передал ему сказанные апостолами слова и от него узнал, что эти боги были Петр и Па­вел. Он же сказал, что поистине они не боги, но апостолы господа нашего Иисуса Христа. И начали мы спрашивать блаженнейшего папу, есть ли у него изображение этих апостолов, чтобы мы на картине могли различить тех, кого показало видение. И достопочтеннейший отец приказал диакону своему показать изображение этих апостолов, и, когда я посмотрел и узнал изображенные лица тех самых, кого видел во сне, то громким криком в при­сутствии сатрапов моих исповедал, что это те, кого я видел.

После этого, тот же блаженнейший отец наш Сильвестр, епископ города Рима, назначил нам время покаянья в дворце нашем Латеранском, внутри в одной комнатке, чтобы все, что мы нечестиво и несправедливо совершили и приказывали, было нами перед господом нашим Иисусом Христом искуплено ночным бдением, постом, слезами и молитвами. Затем, после наложения, рук священниками, я дошел до самого главы их и, когда отрекся от сатаны и дед его и созданных руками человеческими идолов и добровольно перед всеми на­родами объявил, что верю в бога отца и Иисуса христа, при троекратном по­гружении в благословенный водоем, меня очистила волна спасения. И знайте, что, когда меня положили потом у края водоема, я собственными очами видел руку, протянутую с неба и исходящий от нее свет очистил меня от проказы...

...И когда я узнал, что здоровье мое восстановлено благодеяниями бла­женного Петра, мы сочли за благо, чтобы, так как Петр наместник сына бо­жия на земле, то и первосвященники, которые являются преемниками пер­вого из апостолов, получили от нас и нашего правительства даже более ши­рокую власть, чем земное владычество нашей императорской светлости, по­тому что мы избираем главного из апостолов и его наместников своими за­ступниками перед богом. И нашею земною императорскою властью повеле­ваем святую римскую церковь благоговейно чтить и святейший престол бла­женного Петра почитать больше, чем наше могущество, признавая за ним силу и славу и достоинство императорское...

...И приказываем и подтверждаем, чтобы он имел первенство и власть, как над четырьмя главными престолами: Антиохийским, Александрийским, Константинопольским, Иерусалимским, так и над всеми церквами всего божьего мира, и первосвященник, который в свое время будет стоять во гла­ве святой римской церкви, будет главой всех священнослужителей всего ми­ра и его решением будет определяться все, что относится к служению богу и к прочности христианской веры. Ибо справедливо, чтобы святой закон имел свою главу там, где основатель святых законов, спаситель наш, блаженного Петра поставил на кафедру...

Потом мы хотим, чтобы все народы и нации вселенной знали, что мы построили во дворце нашем Латеранском церковь, которая должна почитать­ся главнейшей из всех церквей... Уступаем святым апостолам, блаженней­шим Петру и Павлу и через них также блаженному отцу нашему Сильвестру, весь почет и славу власти нашей.

...Повелеваем, чтобы отец наш Сильвестр, верховный первосвященник и все его преемники, во славу бога и а честь Петра, носили на голове ди­адему, корону, уступленную с головы нашей, из чистого золота и драгоцен­ных камней... и возлагаем на его голову своими руками и, держа повод ко­ня его, из почтения к блаженному Петру, исполняем для него обязанности конюха...

...Для того, чтобы первосвященническое величие не уменьшилось, но украшалось бы славою даже больше, чем земная императорская власть, мы передаем и подтверждаем это, вышеупомянутый дворец наш и город Рим и все провинции Италии и западных стран, местности и городские округа блаженнейшему первосвященнику, отцу нашему Сильвестру, всеобщему па­пе и его преемникам на престоле в полную власть и распоряжение...

Поэтому считаем подходящим нашу империю и царскую власть пере­нести в восточные страны, в провинцию Византии, на самом лучшем месте построить город нашего имени и там утвердить нашу империю, ибо неспра­ведливо, чтобы имел власть земной император там, где находится высший, поставленный императором небесным, глава священнослужителей и христи­анской религии...».

Замечательно то, что несмотря на вероисповедную нетерпимость, — этой под­ложной католической грамотой защищали свои права на поместья и богодухновенность рабства: церковники Константинополя, когда он сделался «Вторым Ри­мом» и церковники Московского государства, когда Москва стала именоваться «Третьим Римом». Московские цари-помещики по Степенной книге стали происходить от... це­саря Августа.

На московских соборах 1503 и 1551 гг. это «Дарение Константина» духовен­ством уже было использовано, как основание к их священным правам на кре­стьянскую землю и божественную подзащитность от революционных потрясений. Этот мошеннический акт был помещен в Стоглаве и в приложениях к Корм­чей Книге, изданной при патриархе Никоне и сослужил немалую службу правосла­вию в деле защиты своего живота.

Само собою разумеется, что все легенды об апостоле Петре, церковные проделки с его мощами, подложные дарственные и тому подобные «юридические» акты нужны были церкви, крупнейшей помещичьей организации, как защищаю­щий их меч.

Политическая полиция этой экономической организации, — святая инквизи­ция, не во имя борьбы с ересями и с еретиками, — жгла на ее кострах и пытала сотни своих классовых, политических и личных врагов и боролась с торжеством науки.

То была война паразитизма с Трудом и Наукою. Как видим, — миф об апостоле Петре был не малою спицею в помещичьей колеснице римского папы. Миссионеры, наместники апостола Петра с крестом впереди, что означает империалистические пушки сзади, — и по сегодняшний день оказывают не малую помощь капитализму — в совместном ограблении черных, желтых и белых рабов Старого и Нового света.

Вот почему издательство «Атеист» считает целесообразным бросить по­сильный сноп света, на того Петра-камня, на коем господь создал свою церковь, юже и врата ада не одолеют. Преодолеть эти «врата ада» конечно, можно лишь активною борьбой с на­садителями «господа».

В заключение одно замечание: данная книга снабжена переводчиком ри­сунками и примечаниями. Эти примечания, из коих большая часть касается лич­ности Иисуса и его «истории», вызываются стремлением как лишний раз под­черкнуть неисторичность этого Иисуса, мнимо-учителя неисторического же апо­стола его Петра, так и привести ряд ярких примеров эксплуатации церковниками темных масс.

И. А. Шпицберг.

I. ПЕТР В НОВОМ ЗАВЕТЕ.

1. В ЕВАНГЕЛИЯХ.

Когда апостол Петр в ответ на вопрос Иисуса к своим ученикам, — за кого они почитают его, признал его Христом, сыном бога живого, учитель сказал ему:

«Ты — Петр (т. е, «камень»), и на сем камне я создам церковь мою, и врата ада не одолеют ее. И дам тебе ключи царства небесного; и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах; и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах» (св. Матфей, 16, 18-19).

Это место вызвало самые; различные суждения. Римско-католи­ческая церковь обосновывает на нем так называемый примат Петра, учение о первенстве этого апостола перед остальными и, тем самым, свои притязания на господство не только над другими церковными об­разованиями или организациями, но и над душами. Наоборот, проте­стантская критика вообще сходится на том, что это место представляет собою позднейшую вставку, и что вышеприведенные слова, несомненно, не могли быть произнесены Иисусом.

Действительно, если об Иисусе, как его рисуют евангелия, что-нибудь не подлежит сомнению, то, во всяком случае, — только одно, а именно: он меньше всего мог думать об основании общины или церкви в духе римского католицизма. Согласно евангелиям, Иисус верил в ско­рый, уже приближающийся конец света. Возвещением последнего он, говорят, и начал свою проповедь. Оно красною нитью проходит через все его учение, оно является той предпосылкой, которая лежит в основе всего его учения о нравственности и которая одна только придает его назидательным изречениям их поражающую силу и «единственную в своем роде» окраску, не позволяя им превратиться в общие места простонародной нравоучительной проповеди. Иисус до глубины души был убежден в непосредственной близости так-называемого царства небес­ного, т. е. мессианского конца времени, и своего собственного возвраще­ния на облаках небесных для установления столь страстно чаемого всеми царства божия. Он не сомневался, что наступит гибель совре­менного положения вещей и что мир погибнет еще прежде, чем вымрет современный ему человеческий род^[2], больше того, быть может, тотчас же после того, как завершится его собственная история на земле; а, в таком случае, мог ли он почти пред самым началом светопреставле­ния основывать что-то вроде церкви? Это столь же невероятно, как и то, что он, будто бы, установил таинство причащения «в своё воспомина­ние»; конец света он видел уже столь близким, что подобным установле­нием названного таинства впал бы в самое кричащее противоречие с са­мим собою^[3].

К этому присоединяется еще то обстоятельство, что вышеприведен­ные слова евангелия Матфея даже не согласуются с другими заявле­ниями Иисуса, в которых он власть вязать и разрешать обещает не одному только ученику, а всем. Так, в том же евангелии Матфея (18, 18) читаем следующее:

«Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано» на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе» (ср. св. Иоанна, 20, 23).

Рис. 1. Митраистическая вечеря.

Митраистическая тайная вечеря — первоисточник евангельской тайной вечери. Она же является сценой ритуального вкушения плоти и крови спа­сителя — таинства причащения. Рассказывали, что эту вечерю персидский бог Митра справлял со своими учениками пред вознесением на небо.

Участвующие держат в руках причастные чаши, на столе лежат свя­щенные хлебы — митраистические просфоры, помеченными крестами.

При этом, судя по предыдущему и последующему в тексте, речь идет об. отпущении грехов. Далее, в св. Матфея, 19, 28, Иисус обещает своим ученикам, что они будут при его прославлении исправлять по­четную должность верховных судей над Израилем, но опять-таки и здесь он не выделяет какого-нибудь одного из учеников. Больше того, согласно св. Матфея, 20, 20 сл., притязание — просьбу сыновей Зеведеевых и их матери о том, чтобы один из них сел по правую руку его, а другой — по левую, учитель определенно отклоняет такими словами:

«но дать сесть у меня по правую сторону и по левую не от меня зависит, но кому уготовано отцом моим».

И прибавляет:

«вы знаете, что князья народов господствуют над ними, и вель­можи властвуют ими, но между вами! да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою, и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом».

Следовательно, Иисус решительно протестует против всякого раз­деления своих учеников по чинам и неустанно увещевает их к сми­рению:

«А вы не называйтесь учителями: ибо один у вас учитель, Христос: все же вы братья... И не называйтесь наставниками: ибо один у вас наставник, Христос. Больший из вас да будет вам слуга. Ибо, кто воз­вышает себя, тот унижен будет; а кто унижает себя, тот возвысится» (Матф. 23, 8 — 12).

Никак невозможно поверить чтобы кто-либо, внушавший это своим ученикам, все таки мог пообещать одному из них особое положение над. другими. По свид. евангелия Иоанна, Иисус даже определенно обры­вает Петра, когда тот, претендуя на особое, первенствующее положение, указывает на Иоанна и спрашивает: «господи! а он что?», а Иисус от­вечает: «если я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того? ты иди за мною» (21, 21 — 22).

Впрочем, точно так же и Павел указывает, что в саду божием все равны, все — служители всевышнего, а Христос является единственным основанием, на котором верующие в него должны строить:

«итак никто не хвались человеками; ибо все ваше. Павел ли, или Аполлос, или Кифа, или мир, или жизнь, или смерть, или настоящее, или будущее, — вс.е ваше. Вы же» — христовы, а Христос — божий» (первое по­слание к коринф., 3, 21 — 23).

Кто-же, собственно говоря, — этот Петр, который, согласно приве­денным словам св. Матфея, — так высоко возносится над равными ему апостолами?

Рис. 2. Статуя мифического апостола Петра.

Статуя мифического, никогда не существовавшего, апостола Петра, принадлежащая четвертому веку и найденная в катакомбах-подземельях г. Рима.

На голове Петра нимб-круг. Последний, коим христиане наделяют изображения всех своих святых, ведет свое происхождение от солнечных лучей или лучистого сияния, каковым древние художники-язычники украшали головы своих солнечных богов и героев.

По сообщению древнейшего и, якобы, самого надежного еванге­листа — Марка^[4], Петр первоначально носит имя Симона, является бра­том Андрея^[5] и вместе с ним занимается рыбачьим промыслом на Генисаретском озере. Видимо, очень добросовестная пара. Ибо однажды, когда эти два брата забрасывали свои сети, и проходящий мимо них Иисус обращается к ним со словами: «идите за мною, и я сделаю, что вы будете ловцами человеков», они, как бы, притягиваемые магнитом, не долго думая, тотчас же оставляют свои, сети и следуют за ним (Марк, 1, 16 сл.). К сожалению, вся эта история вместе со словами о ловцах человеков просто позаимствована из ветхого завета и основана на исто­рии Елисея, который так же, без колебания, идет за Илией, когда последний отзывает его от плуга^[6]. Поэтому нам не за чем придавать веры этой истории. Вторично Петр выступает у Марка тогда, когда Иисус в Капернауме исцеляет лежавшую в горячке его тешу (Марк, 1, 29 сл.). По и эта история не заслуживает никакого доверия. Она на­писана в подражение исцелению отца Публия апостолом Павлом в Де­яниях апостольских (28, 6 сл.). Затем мы узнаем (Марк, 3, 13 сл.), что Иисус избирает двенадцать мужей, чтобы разослать их на проповедь, давши им власть изгонять бесов, — случай, при котором он дает Симону имя Петра, т. е. Камня. По свид. Марка, 5, 37, Петр является как раз тем, кому вместе с Иаковом и Иоанном разрешается присутствовать при воскрешении дочери Иаира. А так как вся эта история тоже составлена из историй воскрешений, проделанных Илией и Елисеем (3 кн. царств, 17, 17 сл.; 4 кн. царств, 4, 8 сл.), то на ней не за чем и останавли­ваться.

Затем также и Марк рассказывает историю исповедания Петра (8, 27 сл.); но гораздо короче и проще Матфея. На вопрос Иисуса, — кто он, — Петр просто отвечает: «ты — Христос». Дальнейший ход рассказа, конечно, таков же, как и у Матфея. Предсказание Иисуса о своих стра­даниях заставляет Петра прекословить ему. За это Иисус читает Петру нотацию и даже обзывает «сатаною», хотя это и не совсем понятно. Вслед затем, Иисус, однако, разрешает ему вместе с Иаковом и Иоанном сопровождать его на гору и наблюдать там его преображение. При этом им являются фигуры Моисея и Илии, а Петр приходит в такое волнение, что не знает, что говорить, и несет чепуху, предлагая построить по одной па­латке («кущи») для Иисуса, Моисея и Илии. Между тем, мы не видим, чтобы Иисус побранил его за эту глупость, а, всматриваясь в ветхий завет, замечаем, что также и вся история преображения свой первоисточник имеет в нем, а именно: в преображении Моисея на горе Синай (Исход, 24)^[7].

Но, быть может, Петр наставление или выговор Иисуса заглажи­вает тем, что на замечание Иисуса, что все его ученики в минуту опасно­сти покинут его, самым горячим образом заверяет учителя, что он его никогда не оставит. (Марк, 14, 26 сл.)?

Однако, и эта история создана частью на основании пророчеств ветхого завета, частью же путем использования выражений о «камне преткновения» и «камне соблазна», — как Павел в посл, к римлянам, 9, 33, переводит слова Исаии, 8, 14, каковые слова евангелист относит к имени Петра, означающему «скалу» или «камень». 9).

Да и история в Гефсиманском саду со сном трех учеников (Петра, Иакова и Иоанна) написана в подражание частью ветхому завету, частью истории преображения и притче о привратнике (Марк, 13, 33 сл.), и лишена всякой исторической действительности.^[8]

То же самое приходится сказать и об отречении Петра (Марк, 14, 36 сл.), каковое в новой только форме выражает и отражает «реtга skandalou» («камень преткновения») Павла и Исайи.

Наконец, в св. Марка имя Петра упоминается сидящим при гробе Иисуса ангелом, который поручает женам сообщить «ученикам его и Петру», что Иисус предварит их в Галилее и. что они там увидятся с ним. Впрочем, и в этом рассказе вряд ли кто пожелает видеть «истори­ческую заметку».

Итак, обследование самого древнего евангелия не дает нам ничего, в чем можно было бы видеть историческое воспоминание о Петре. По­дсмотрим, что имеют прибавить к этому остальные евангелисты.

Там мы прежде всего у Матфея имеем прибавку к истории о ходя­щем ночью по морю Иисусе, где Петр изъявляет готовность идти к нему, но при вступлении на воду тотчас же охватывается малодушием и под­вергается опасности утонуть; однако, Иисус берет его за руку и пори­цает за маловерие (Матф., 14, 25 сл.). Эта история слишком явно пред­ставляет собою поэтическое и наглядное изображение силы веры и носит на себе слишком сказочную печать, чтобы ее (историю) можно было считать исторической^[9].

Когда Иисус высказывается по вопросу о чистоте и при этом поль­зуется понятной безо всякого каждому обыкновенному человеку прит­чей, Петр просит его эту притчу растолковать (15, 15).

Петру же, — по свид. Матфея, 17, 24 сл., — приказывает Иисус заки­нуть удочку, взять первую попавшуюся рыбу и открыть ей рот, — там он найдет необходимую для уплаты подати монету. Не подлежит ни малейшему сомнению, что вся эта история просто — сказка.^[10]

В св. Матфея, 18, 21, Петр; задает Иисусу вопрос, — сколько раз прощать своему брату, — что дает тому повод рассказать притчу о безжалостном заимодавце.

Как видите, наше историческое знание о Петре не обогащается даже при чтении евангелия Матфея, несмотря на любовь и пристрастие последнего к этому апостолу, каковые проявляются, между прочим, в том, что он настойчиво и определенно выставляет Петра первым среди всех апостолов. (Матф. 10, 12).

Такого обогащения не пожелают видеть и у Луки, 5, 1, в истории о чудесном улове рыбы, по случаю какового Иисус назначает Петра «ловцом человеков». — Ведь и здесь мы имеем дело только со старинным сказочным мотивом, который, между прочим, встречается также в «Сказках тысячи и одной ночи». Да и слова, с которыми, — по св. Луки, 23, 31, — Иисус, имея в виду скорое отречение Петра, обращается к этому апостолу, не дают нам ничего нового:

«Симон! Симон! Се, сатана просил, чтобы сеять вас, как пшеницу. Но я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя; и ты некогда, обра­тившись, утверди братьев твоих».

Эти слова говорят только то, что Петр после своего отречения вследствие молитвы Иисуса о нем скоро опомнится, а затем будет уте­шать и ободрять своих братьев, которые еще более падут духом, чем он сам.

Ставить их в связь со вручением Петру ключей и даже находить в них речь о незыблемости и неприкосновенности церковной веры, — все это предоставим католическому искусству изъяснения священного писания и тем, кто может слышать, как растёт трава.

Вот и все, что прибавляет Лука к рассказам Матфея и Марка о Петре.

После этого, нельзя возлагать больших надежд и на четвертого евангелиста. Общепризнано, его произведение — целиком догматическое, а что он выдает за исторические факты, все это он просто позаимство­вал у остальных трех евангелистов и обработал. сообразно своей цели, при чем с этим материалом он обращается совершенно произвольно. Поэтому, не следует придавать никакого значения тому, что у Иоанна Петр умышленно отодвигается на задний план, чтобы тем резче выдви­нуть на первый план любимого ученика господа, Иоанна. Так, Петр здесь в рассказе о призвании Иисусом учеников стоит не. на Первом месте, как у синоптиков, а только на третьем, при чем призывается через посредство своего брата — Андрея (Иоанн, 1, 35). При омовении ног господь подходит к Петру только во вторую очередь, как к второму ученику по счету или порядку, и апостол не соглашается дать свои ноги Иисусу для омовения, а когда Иисус говорит ему, что он в таком случае не будет иметь части с ним, то Петр тем поспешнее соглашается на омовение (Иоанн, 13, 15 сл.). Когда Иисус сообщает своим ученикам, что один из них предаст его, то Петру, чтобы спросить его, кого он имеет в виду, приходится прибегать к помощи того ученика, «которого любил Иисус» (13, 21 сл.). Правда, за то Петр оказывается самым мужествен­ным из всех учеников, так как, — по св. Иоанна, — он является тем, кто при аресте Иисуса отсекает правое ухо слуге, Малху, за что, конечно, получает замечание от Иисуса (18, 10 сл.). Но в пасхальное утро на пути ко гробу господню Петра опережает или обгоняет любимый ученик Иисуса. (20, 3 сл.), — это, конечно, детски-наивный вымысел с целью вознести этого ученика над Петром. Да и в дополнение к этому еванге­лию, где занятый рыбной ловлей Петр, при виде господа, не долго думая, бросается в море, чтобы подплыть к нему, и вторично получает чудесный улов, — этому Петру за свое замечание о любимом ученике Иисуса при­ходится от последнего выслушать порицание.^[11]

Если послушать, то сколько вам наговорят об евангельском Петре. А если после этого заглянешь в евангелия, то невольно поражаешься» как мало, в сущности, они имеют, что сообщить нам о нем, — не говоря уже о том, что все их рассказы являются простым вымыслом, лишен­ным какой бы то ни было исторической действительности.

2. В ДЕЯНИЯХ АПОСТОЛОВ.

Деяния апостолов сходятся с евангелиями, прежде всего, в том» что они, хотя в своей первой части и уделяют главное внимание Петру, изображая нам его речи и чудеса, все же не выставляют его главным руководителем общины, а отводят ему место. позади Иакова — «брата господня», и не приписывают ему никакого особого положения. Так, когда Петр окрестил сотника Корнилия с семьей и, минуя предвари­тельный прием в иудейскую общину, обратил их в христианство, то ему пришлось отчитываться за это и оправдываться перед другими апосто­лами и братьями, при чем, он в данном случае отнюдь не ссылается на данную ему Иисусом власть — вязать и разрешать, а приводит чисто фактические основания (Деяния, 11)^[12]. Также и на «Соборе апо­стольском», где решался вопрос о проповеди среди язычников, верх одерживает речь не Петра, а Иакова (Деяния, 15).

Впрочем, в Деяниях, мы встречаем Петра прежде всего в качестве организатора избрания Матфея, который избирается в числе апостолов на место Иуды (1, 15 сл.). Но, так Как вся история предательства Иуды, равно как и история его ужасной смерти, является плодом фантазии^[13], то также и это сообщение Деяний ничего не стоит. Точно так же ничего не стоит рассказ о той речи, которую держит Петр по случаю чудесного сошествия святого духа (2, 14, сл.), — ведь все это чудо состряпано на основании книги пророка Иоиля (3, 1 сл.) и лишено всякой историче­ской действительности^[14]. Да и вообще — можем ли мы верить бесчисленным чудесам и знамениям, которые преподносит нам автор Дея­ний? Они, ведь, — что ясно каждому, — просто скопированы с чудес Иисуса и служат только для наглядного пояснения тех исцелений и чудесных деяний, властью творить которые Иисус наделил в еванге­лиях своих учеников^[15]. Так обстоит дело, когда Петр и Иоанн при дверях храма исцеляют хромого «во имя Иисуса Христа назорея»(3, 1 сл.), а Петр опять держит речь, чтобы затем дополнить другой речью, — перед священниками и книжниками, когда последние тянут их к ответственности (4, 1 сл.)^[16]. Так же обстоит дело и тогда, когда Петр своей грозной речью по адресу Анании за то, что тот при коммуни­стическом укладе жизни поклонников Иисуса утаил часть своего иму­щества, убивает его, а тотчас после этого таким же простым способом отправляет на тот свет и жену Анании — Сапфиру (5, 1 сл.), — в высшей степени невероятная история, к тому же еще набрасывающая тень на апостола, который других так строго карает за проступок, во всяком случае, не более тяжкий, чем тот, который он сам совершил отречением от своего господа и учителя^[17].

Вообще, замечательный человек — этот Петр! Больного он исцеляет (5, 15) даже просто своею... тенью. Когда его вместе с остальными апо­столами сажают в тюрьму, то ангел ночью отворяет им двери темницы, и они спокойно, как прежде, проповедуют в храме свое учение об Иисусе. Когда же затем их снова арестовывают и приводят в синедрион (вер­ховное судилище), то Петр опять держит одну из своих пресловутых речей, при чем в свидетели в пользу воскресения Иисуса приводит (!) не только себя самого и прочих учеников, но даже святого духа (5, 17 сл.). Этим он дает повод и удобный случай мудрому Гамалиилу проявить как свою пророческую силу, так и полное невежество в обла­сти истории, так как этот Гамилиил говорит о Февде, как о недавно появившемся мятежнике, тогда как Февда на самом деле только десять лет спустя, при императоре Клавдии, сыграл свою повстаническую роль против Рима; он же (Гамилиил) заставляет выступить после Февды Иуду Галилеянина, который, в действительности, поднял восстание раньше, еще за сорок лет до этого (5, 36 сл.)^[18]. Больше того, на этот раз ученики делаются такими храбрыми, что ни во что не ставят палоч­ные удары за свои речи «о имени Иисуса», даже радуются своим муче­ниям и не перестают в храме и по домам учить и благовествовать об Иисусе христе (5, 40 сл.)^[19].

Теперь проповедь евангелия пользуется успехом даже в Самарии. в этой местности, которую так сильно ненавидели иудеи за ее идоло­поклонство. Симон Волхв, который увлекал всех, называя себя «вели­кой силой божией» и изумлял народ своими волхованиями, — этот Симон принимает новую, веру, а Петр и Иоанн, ранее крестившие ново­обращенных только во имя господа Иисуса, крестят их во имя духа святого.

При этом Петр порицает Симона за то, что последний просит наде­лить его властью — так же просто, а именно: простым возложением рук», сообщать другим духа святого, — и за это предлагает ему (Петру) деньги (8, 4 сл.). Затем Петр продолжает свою деятельность в качестве исцели­теля, а дух святой, невидимому, частенько покидавший его раньше, продолжает далее пребывать с ним. В Иоппии он пробуждает умершую Тавифу, умевшую изготовлять такие красивые рубашки и платья; правда, он делает это, следуя прославленному примеру или образцу воскрешения дочери Иаира Иисусом. «Тавифа», — говорят нам, — значит: «Серна», Однако, мы имеем полное основание, предполагать, что это имя просто позаимствовано из «Талифа куми» («Девица, встань»), — из того обращения, которым, по свид. Марка, Иисус пробуждает от смерти дочь Иаира, и что, значит, также эта история целиком является малень­ким, так называемым «благочестивым» обманом (9, 32 сл.)^[20].

Далее следует история с сотником Корнилием. Этому благочести­вому и богобоязненному мужу ангел во сне приказывает вызвать к себе Петра. Посланные застают последнего только что пережившим чудесное видение, которое он имел на крыше своего дома, ведут его к язычнику сотнику, здесь он снова произносит одну из своих славных речей, вб время которой дух святой сходит на всех слушателей, больше того, к великому изумлению верующих иудеев, даже на некрещенных язычни­ков, что проявляется у них в том, что они говорят языками и славят бога. После этого Петр спешит их окрестить. Однако, ему приходится отчитываться перед апостолами и братьями в Иудее в том, что он посе­щал людей необрезанных и ел вместе с ними. Когда же он рассказал им, как происходило дело, они успокаиваются и прославляют бога за то, «что отныне и язычникам дано «покаяние в жизнь» (10 и 11). Что мы и в этом рассказе имеем дело опять-таки только с вымыслом, это следует также из того, что он написан в подражание ветхозаветной истории Ионы (Иона, 1 и 2)^[21]. Там этот пророк получает повеление от бога — Яхве идти с проповедью к язычникам в Ниневию, но сначала отказы­вается , а затем чудо заставляет его исполнить волю божию. Здесь (в Деяниях) Петр в исступленном состоянии отказывается есть спущен­ных к нему с неба диких животных, но глас свыше тотчас же заставляет его сделать это, т. е. есть, — предварительное указание, как ему вести себя по отношению к язычнику — сотнику. Отец Петра у синоптиков носит имя Ионы!^[22]

Ну, а на этот раз Петру приходится совсем туго. Царь Ирод при­казывает его арестовать и бросить в темницу, где он (Петр) держится под бдительным надзором, очевидно для того, чтобы ангел не осво­бодил его вторично. Но царь не посоветовался предварительно с анге­лом. Ночью является этот ангел, ударом в бок пробуждает спящего Петра и приказывает ему встать. И вот, тотчас спадают с рук Петра оковы и он, одевшись, совершенно спокойно проходит с ангелом через посты часовых на свободу. Железные ворота темницы сами собой отворяются перед ними обоими. Петр же, придя в себя от вполне законного изумления, спешит в дом Марии, матери Иоанна-Марка, где собравшиеся в большом числе верующие пребывали в молитве, и, вдруг, замеченный прежде всего служанкой, появляется среди них. Видно, он хорошо научился у своего учителя, как следует делать это. Вся эта детски-наивная история, совершенно очевидно, является простым и неумным подражанием истории воскресения Иисуса и его явления («женам мироносицам», Марии и...) ученикам, а вместе с тем она восходит также к той известной истории в «Метаморфозах» Овидия, где рыбак Ацет за свою приверженность к новому богу — Дионису бросается в темницу, но чудесно освобождается оттуда своим божеством^[23].

Явлением Иисуса своим поклонникам, вернее, замечанием, что он предварит их в Галилее, и повелением сообщить об этом ученикам пре­рывается или заканчивается в евангелиях изображение его жизни. И в Деяниях Петр говорит собравшимся: «уведомьте о сем Иакова и братьев». «Потом, — читаем мы далее, — вышедши, пошел в другое место» (12, 17). По-видимому, у автора Деяний после того, как он свое «житие» Петра в главных моментах списал с «истории» Иисуса, точно так же иссяк материал, как и у автора Маркова евангелия после того, как последний, придерживаясь «жизни» Моисея, Илии и Елисея, изложил «историю» Иисуса. Ведь дальше в Деяниях о Петре идет речь только однажды, а именно, по поводу собора апостолов (в 53 году?), где он опять первым берет слово, ссылаясь на сотника Корнилия, претендует на славу основоположника проповеди среди язычников и, впрочем, в вопросе о ней проявляет себя в качестве разумного и сердечного мужа. Только не знаешь, чему следует больше удивляться: смелости ли, с какою здесь извращается истина, при условии, если рассказываемое Павлом соответствует хоть какой либо исторической действительности, или же безмозглости автора Деяний, желающего уверить нас в том, что Петр так просто мог снова очутиться в том городе, где он незадолго перед тем улизнул из тюрьмы; ведь пришлось бы, быть может, допу­стить, что благодетель-ангел в интересах благородного Петра препод­нес Ироду и его служащим напиток забвения (15).

Нет, также и то, что повествуют нам о Петре Деяния, является чистым вымыслом. Из приведенных нами новозаветных источников, — евангелий и Деяний, о нем мы не знаем ничего, абсолютно ничего, а посему, если нет никаких других свидетельств о нем, мы имеем полное право сказать: этот Петр такая же мифическая личность, как и его, господь и учитель Иисус. Иначе, пришлось бы, пожалуй, допустить что, хотя Геракл и принадлежит к области мифологии, все же, его возни­чий Иолай — личность историческая^[24].

3. В ПОСЛАНИЯХ ПАВЛА.

Далее, Петра мы встречаем также в посланиях апостола Павла, при чем он фигурирует здесь под арамейским^[25] именем Кифы, озна­чающим — «камень» (скала): в первом послании к коринфянам, 3, 22; 9, б; 15, 5. В послании к галатам, 2, 9, он вместе с Иаковом и Иоанном оказывается в числе «столпов» иерусалимской первообщины; к нему то наведывается (там же, 1, 18) Павел, возвращаясь из Аравии в Иеруса­лим три года спустя после своего обращения в христианство^[26]. Прежде же всего он вступает в более близкое общение с Павлом, когда четыр­надцать лет спустя, после первойвстречи, между апостолами возникает разногласие по вопросу о миссионерской деятельности и это разногла­сие приводит к ожесточенным спорам, которые затем улаживаются на уже не раз упомянутом апостольском соборе в Иерусалиме. На осно­вании достигнутого здесь соглашения Петр, по свид. послания к гала­там, не колеблется сидеть за одним столом с христианами из язычников в Антиохии. Однако, когда в Антиохию приходят приверженцы зелота Иакова, Петр сторонится христиан из язычников из боязни подверг­нуться порицанию со стороны пришедших, а тем самым он сбивает с толку других, даже спутника Павла в его проповеднической деятель­ности — Варнаву, советуя им не есть за одним; столом с христианами из язычников. За это Павел обвиняет Петра в лицемерии и при всех бро­сает по его адресу горькие слова укоризны за его ненадежность и непо­стоянство (посл, к гал. 2, 11 сл.).

Послание к галатам считается самым древним документом, гово­рящим нам об апостоле Петре, так как оно, якобы, является древнейшим посланием Павла и было написано в конце сороковых или начале пяти­десятых годов первого века. Это — «самое подлинное из подлинных», — чистосердечно уверяют нас теологи (богословы). Однако, все это — весьма сомнительно. Послание к галатам написано; явно, для прославления апостола Павла, а именно, с специальною целью показать его самостоя­тельность, оригинальность и независимость от Иерусалимской общины. Оно направлено против Деяний апостолов или, по крайней мере, против лежащего в их основе источника, в котором шла речь о Петре и в кото­ром последний всячески восхвалялся, — направлено с определенной целью — поставить Павла выше Петра. Этим объясняются повышенный тон в начале послания, его ругань, его раздраженные выпады по адресу противников и их заверений. Его автор хочет уверить нас в том, что он свое евангелие — благовестие — получил непосредственно от самого Иисуса христа чрез божественное откровение, а не чрез посредство людей — рассказы поклонников Иисуса в Дамаске или Иерусалиме, как это рисуют Деяния. Здесь находит свое объяснение в высшей степени не­вероятный факт, что, будто бы, Павел сразу же после своего обращения отправился не в Иерусалим, где он мог бы узнать всякие подробности об Иисусе, а исчез на три года в Аравию и при своем возвращении в Иерусалим ни с кем не виделся из апостолов, кроме Петра и Иакова — «брата господня» (посл. к гал., 1, 19). Деяния представили дело так, что, будто бы, иерусалимская первообщина потребовала к себе на суд Павла и Варнаву для того, чтобы они дали объяснения по поводу своей пропо­веднической деятельности среди необрезанных язычников (Деяния, 15, 1 сл.). Наоборот, послание к галатам рисует дело так, что Павел, будто бы, на основании бывшего ему откровения, сам, по своей воле, отправ­ляется в Иерусалим, по собственному своему желанию защищает свое дело и одерживает там блестящую победу над своими противниками, при чем послание отрицает, чтобы тамошние «столпы», а именно: Петр, Иаков и Иоанн, могли хоть что-нибудь предписать или приказать Павлу. Деяния выставили Петра тем, кто, будто бы, первым начал про­поведь среди язычников, и он, якобы, на апостольском соборе хва­стается этой проповедью. За то Павел в послании к галатам, имея в виду пребывание Петра в Антиохии, порицает и бичует этого великого апо­стола за его нерешительное и бесхарактерное поведение в вопросе о застольном общении с язычниками, — поведение, которое, кажется, тем более странным, что ведь сам Иисус, — говорят, — ел за одним столом с мытарями (сборщиками податей из язычников) и грешниками, и Петр мог бы сослаться на это. Весь этот вымысел — неудачен и, скорее, — злостен, чем вероятен. Вместе с тем он направлен также против истории о сотнике Корнилии в Деяниях, по словам которой, Петр через боже­ственное откровение получил разрешение на подобное поведение, т. е. на общение с язычниками.

Противоположность сама бросается в глаза, а все, без исключения, утверждения послания к галатам таковы, что они вряд ли могли в ука­зываемый момент вылиться из под пера самого апостола Павла. Обра­тите внимание, также на странное соглашение, которое, по словам по­слания, было достигнуто на апостольском соборе и согласно которому Павел должен был проповедовать евангелие язычникам, остальные апостолы — иудеям, — как будто подобное разделение можно было бы провести на самом деле; и Павел, — говорят, — в большинстве случаев выступал со своей проповедью в синагогах перед слушателями из иудеев! Те, кто только желает видеть, согласятся с нами, что в данном случае мы имеем дело с весьма поздней стряпней школы или направле­ния, которое клялось именем Павла, подобно тому, как другие клялись именем Петра, и которое употребляло всяческие усилия превознести, расхвалить своего. любимого апостола, представить его самым выдаю­щимся, — при чем все это делалось совершенно независимо от историче­ской истины, которую древние христиане, как видится, вообще ни во что не ставили. Ведь и Деяния, рисуя нам картину обращения Павла, дают только основанный на ветхом завете вымысел, а не историю, хотя вымысел все же более походит на дело, чем грубое, заметное с первого же взгляда, измышление послания к галатам. Посему, оба они, возмож­но, были написаны только тогда, когда действительных свидетелей событий уже не было больше в живых, т. е. в первой четверти второго века, а, быть может, даже только около средины этого века. Оба они, желая изобразить события из жизни своих героев, по-видимому, не в состоянии обойтись без простого вымысла. Впрочем, — как с этим все согласны, — Деяния в их дошедшем до нас виде являются произведе­нием очень позднего времени. Поэтому, лежащий в основе их источник, трактовавший о деяниях Петра, должен был возникнуть немного раньше. А если теологи по-прежнему не видят здесь никакой проблемы или вопроса, если они послание к галатам все еще считают древнейшим и подлинным произведением апостола Павла и превозносят его как единственный и основной документ древнейшего христианства, — эту столь неудачную стряпню из послания к римлянам и обоих посланий к коринфянам, каковая без них остается совершенно непонятной, а более всего должна была бы быть непонятной для той общины, к которой, якобы, была направлена, — то обо всем этом не стоит больше и спо­рить. Голландские теологи уже данным-давно разглядели настоящую историческую ценность или, вернее, негодность этого «Павлова посла­ния», к ним примкнул швейцарец Штек со своим сочинением «По­слание к галатам, исследованное со стороны его подлинности».

Существовали ли, вообще говоря, какой-то Павел, какой-то Петр?

После того, что мы выше узнали о них обоих, вопрос этот вполне законен. Ну, а ответ? Может быть, может быть, и… не существовали. Мы этого не знаем^[27]. Возможно, что в раннехристианском движении сыграли свою роль мужи с этими именами. Но, во всяком случае, хоть сколько-нибудь надежных сообщений об этом мы не имеем. Прежде всего можно еще, пожалуй, утверждать об историчности Павла, како­вая, — как думают, — подтверждается «мы — частью», т. е. так называемым рассказом Деяний о путешествии, где употребляется местоимение «мы».

Однако, и здесь нам следует сильно и сильно задуматься, так как и «рассказ о путешествии» составлен в интересах этого апостола. Если существовал какой-то Павел, то он вряд ли был чем то большим, чем: основателем небольших захолустных общин, и от остальных апостолов отличался только более свободным отношением к иудейскому закону. Мы знаем только, что во втором веке среди верующих в Иисуса должны были существовать два направления, которые боролись друг с другом, представляемые одно — христианами из иудеев, другое — христианами из язычников, при чем первые ссылались на апостола Петра, вторые — на Павла, автор же Деяний пытался оба эти направления примирить друг с другом^[28]. Но, во всяком случае, противоположность между ними не могла быть слишком резкой, в противном случае не могли бы, конечно, о Петре рассказывать то, что он ел вместе с язычниками, а о Павле, что он в иерусалимском храме исполнял культовые обряды (Деяния, 21, 26; 24, 17). Думается, что в соответствующих рассказах из жизни обоих апостолов просто нашли, свое отражение различные события, которые в те времена не раз случались и которые одно направление ставило в упрек другому.

4. МАТФЕЙ, 16, 18 сл.

При всем том стоит вне всякого сомнения, что послания Павла, по крайней мере, — послания к галатам, к римлянам и оба к коринфянам, — были написаны раньше евангелий, ибо оба последние (к коринфянам) не только лежат в основе послания к галатам, но и само оно (посл, к гал.) вместе с посланием к римлянам и первым к коринфянам повлияло на рассказ об исповедании Петра в синоптических евангелиях. Это влияние названных посланий на евангелия столь общеизвестно, совпа­дение в словах в рассказе об исповедании Петра у Марка и Матфея — столь неоспоримо, что обнаруживаемую этим связь (между посланиями и евангелиями) не отрицают и сами теологи. Авторы евангелий, когда писали свою историю об исповедании Петра, имели перед глазами посла­ния Павла. В особенности это заметно у Матфея, где слова — «блажен ты, Симон, сын Ионин; потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но отец мой, сущий на небесах» и т. Д.(16, 17) — списаны со слов посла­ния к галатам (1, 15 сл.): «Когда же бог... благоволил открыть во мне сына своего... я не стал тогда же советоваться с плотию и кровию». И если евангелист заставляет Петра к словам «ты — Христос» прибавить «сын бога живого», то также и это вызвано посланием к галатам, в кото­ром в названном месте речь идет тоже о познании сына божия. По сло­вам послания к галатам, Павел откровение об Иисусе получил непосред­ственно от самого бога. И вот, согласно написанному в духе Петра евангелию, также и Петр должен был получить такое же откровение. Быть может, словами «сын бога живого» этот евангелист действительно думал усилить стоящее в его источнике у Марка простое выражение — «ты христос», как это утверждает Грилль. Во всяком случае, это было бы логично, так как 16, 16 Матфея отнюдь не является единствен­ным местом, где другие признают Иисуса Христом. Так, — по изображе­нию самого же Матфея, 14, 33, — ученики, по случаю хождения Иисуса по морю, говорят ему: «истинно ты сын божий». Да и другие, как на­пример, оба слепых, бегущих за ним со словами: «помилуй нас, Иисус, сын Давидов» (Матф. 9, 27), и народ (12, 23) видят в нем чаемого мессию. Возможно, что сам евангелист просто даже забыл об этом и безо всякой задней мысли ввел эту прибавку под влиянием слов послания к галатам. Во всяком случае, зависимость Матфея от послания к галатам не может годиться для того, чтобы пробудить в нас доверие к историчности слов Иисуса у Матфея, 16, 18 сл.

Это доверие уменьшается еще более, когда оказывается, что и сле­дующие слова о Петре, как о «камне» церкви, находят свое объяснение в совершенно иных основания, чем в каком-то историческом воспоминании. К тому же, об этих словах ничего не знают ни Марк, перво­евангелист, якобы, бывший толмачом-переводником Петра, его ближай­шим доверенным лицом, ни Лука, ни Иоанн. Слово «церковь» (ekklesia), каковое по сему случаю влагает в уста Иисусу Матфей не встречается ни в каком другом евангелии, а выражения  «моя церковь» нет даже во всем новом завете. Быть может, первое мы находим у Павла, где, в первом Послании к коринфянам, 3, 11, сам Христос. выставляется в качестве единственного основания, на котором должно быть воздвиг­нуто или построено здание общины, как «божие строение» (ср. также посл, к эфессянам, 2, 20 сл.). Далее, мог ли Иисус, принимая во внима­ние имя Симона — Петр, каковое, по словам Матфея, он дал своему уче­нику по данному случаю, — мог ли Иисус этого Симона провозгласить «камнем» или «скалою» церкви? А что ученик получил это имя только теперь, это противоречит не только показаниям Марка (3, 16), Луки (6, 14) и Иоанна (1, 42), — оно не согласуется даже с сообщениями самого Матфея, 10, 2, согласно которым, Симон называется Петром уже при перечислении учеников. Простая игра слов с именем Петра и словом «Петра — petra», т. е. «камень» или «скала», дала евангелисту повод высказаться о «камне церкви». У Павла он нашел для Симона имя Кифы, в послании же к римлянам (9,33), прочел намек или указание на слова Исайи, 8, 14, о «скале соблазна» и «камне преткновения», который полагается господом на Сионе и о который споткнутся жители Иерусалима. При этом, он вспомнил об общине Христа, а все это навело его на мысль показать, что эта община будет построена на «камне — Петре».

Однако, Петр евангелий меньше всего имеет общего с этим «кам­нем» или «скалой», так как его характер и образ, — если только вообще можно говорить о таковом при поблекшем и стершемся изображении евангелий, — слишком резко колеблется между отважностью и робостью, между быстрой решимостью и жалким слабоволием: этот апостол пред лицом угрожающей учителю опасности и несмотря на просьбу послед­него бодрствовать в Гефсиманском саду спит; больше того, делается прямо-таки виновным в неверности, трижды отрекшись от своего учи­теля в самый критический момент его жизни. Что Иисус, якобы, из числа всех учеников выдвинул на первое место как-раз Петра, больше того, назначил ему руководящую роль в будущей общине, все это набра­сывает тень на личности остальных учеников. А что, будто бы, Иисус сделал это потому, что из них Петр первый признал его Христом, — все это при прочем «тупоумии» (Фолькмар) этого ученика столь неве­роятно, что на опровержение этого не стоит тратить и слов.

Вся история о «камне Петра» представляет собою весьма неудачный вымысел, сделанный на основе вышеприведенных Павловых посланий.

Да и «врата ада», равно как и «заведование ключами» ведут свое происхождение не из слов какого-то исторического Иисуса, но, — как я показал в своем «Евангелии от Марка» и «Звездном небе», — вычитаны с небесного глобуса и введены в повествование благодаря тому, что последовательность, порядок евангельских рассказов определяется дви­жением солнца по зодиакальным знакам, при чем «исповедание Петра» разыгрывается в знаке Скорпиона^[29]. В Скорпионе же, — по астральным представлениям, — находятся «Врата ада»; восходящее в Скорпи­оне вместе с Жертвенником — Камнем созвездие Кефея (Кифы) тесно связано с Кассиопеей, а в звездной Кассиопее, — по сообщению Арата и Теона, — видели Небесный Засов или Ключ.

После этого для нас становится понятным странный гнев Иисуса, когда последний, только что похвалив силу веры Петра, называет его «сатаной» и прибавляет: «ты мне соблазн; потому что думаешь не о том, что божие, но что человеческое» (Матф. 16, 23): Скорпион является небесным, звездным знаком сатаны, а «камень» или «скала» церкви, по словам Павла, служит вместе с тем и «скалою соблазна».

Что, действительно, более тщательное исследование этого пресло­вутого Матфеева места не оставляет ничего, абсолютно ничего от его историчности, — это самым убедительным образом доказано и показано в моем «Евангелии Марка» и «Звездном небе». — Просто смешно, если уж не употреблять словечка покрепче, — просто смешно видеть, как при­сяжные поборники церкви, несмотря на явно вымышленный характер этого места у Матфея, все еще продолжают отмахиваться от ясной как день и бьющей в глаза истины. Если это делается католиками, то в ко­нечном итоге это понятно и объясняется тем, что на 16, 17 сл. Матфея покоится обоснование притязаний на всемирно-историческое положение римской церкви, вместе с ним стоит и падает. Но что даже протестант­ские теологи, вроде Кейма, Цана, Бернгарда Вайса, Боллигера и др., отстаивают историчность этого места у Матфея, — это обстоятельство служит печальным показателем методологической неясности и пута­ницы, которые также и в данном случае разоблачают и обесценивают преследующую, якобы, чисто исторический интерес теологию.

5. КНЯЗЬ АПОСТОЛОВ.

Базируясь на 16, 18 сл. Матфея, утверждают, что Петр был поста­влен Иисусом во главе своих учеников и потому является «князем апо­столов». Об этом, — как было сказано выше, — еще ничего не знают древ­нейшие христианские свидетельства. По Деяниям, выходит, что не Петр, а Иаков — «брат господень» стоит во главе юной иерусалимской общины. Да и Павел еще ничего не знает о «князе апостолов». Он называет Петра в числе глав общины, ставя его рядом с Иаковом и Иоанном, но отнюдь не на первое место (послание к галатам, 2, 9). Где он поль­зуется выражением «апостол», там под этим словом он понимает только миссионера, проповедника или посланца веры в Иисуса, и в его посла­ниях ничто не указывает на то, чтобы он вообще знал что-либо о числе двенадцати апостолов, как о первых учениках Иисуса.

Ведь пресловутое место первого послания к коринфянам, 15, 5, где читаем, что воскресший явился «двенадцати», кажется столь подо­зрительным и признается позднейшей вставкой столькими проница­тельными исследователями, что с ним можно, как с противосвидетельством, уже не считаться.

Как известно, относительно призвания первых учеников, их числа и имен в евангелиях царит полная разноголосица. Особенно здесь при­ходится задумываться над числом «двенадцать», так как то, как оно вводится в евангелия (Матф., 10, 1 сл.; Марк, 3, 13; Лука, 6, 12 сл.; Иоанн, 6, 67, 70) возбуждает сильное подозрение, что мы в данном случае имеем дело с позднейшей прибавкой к основному тексту, кото­рый вообще еще ничего не знал об этом числе. И это подозрение уси­ливается благодаря тому, что большинство учеников в евангелиях и Деяниях не играют никакой роли, не имеют никакой индивидуальности, а являются только именами, для того, чтобы в итоге получилось круглое число «двенадцать»^[30].

Далее, уже ветхий завет знает двенадцать священнослужителей, могущих вкушать «хлебы предложения», что соответствует в еванге­лиях «вечере» или причащению (Левит, 24, 5 сл.). Моисей, ветхозавет­ный первообраз Иисуса, избирает в помощь себе в судебной деятельно­сти двенадцать «князей» или «начальников народа» (Числа, 1, 44; Исход, 18, 21 сл.), Марков же рассказ об избрании «двенадцати» (апо­столов), несомненно, скопирован с этой истории. С двенадцатью избранными помощниками переходит реку Иордан Иошуа-Иисус Навин, само имя которого заставляет видеть в нем предшественника Иисуса (Книга Иисуса Навина, 3, 12; 4, 1); после же Иошуа следуют (в библии) двенадцать мужей, которые, будто бы, правили под именами «судей» Израиля. Больше того, — по сообщению евангелия Матфея, — Иисус из­бирает «двенадцать» как раз в качестве представителей двенадцати колен — племен Израиля (19,28). Число же «двенадцать» колен Израиле­вых, — что доказано, — стоит в связи с двенадцатью зодиакальными знаками, как в связь с последними поставлены «двенадцать» сыновей патриарха Иакова в его благословении их (Бытие, 49)^[31].

Откровение Иоанна, которое, по всей вероятности, отражает до­христианские воззрения, тоже говорит о «двенадцати апостолах агнца» (21, 14), последние же здесь, явно, стоят в связи с двенадцатью зодиакальными знаками. Августин даже определенно сопоставляет двенадцать учеников господа с зодиакальными знаками, солнечного пути («О граде божием», 15, 20). В таком виде выступают они также на сред­невековых часах, например, в Мюнстере, близ Штрассбурга (Страсбурга), между тем, как валентинианец Феодорит замечает: «двенадцать апостолов зани­мают в церкви то же самое место и играют ту же самую роль, какую играют в материальном мире двенадцать зодиакальных знаков: как последние оказывают влияние на произрастание, так те — на рождение душ» (Эклога. 26)^[32].

Через это возведение двенадцати апостолов к двенадцати зоди­акальным знакам, мы, таким образом, оказываемся в центре древне­восточной мифологии (совокупность сказаний), из каковой, — как мы увидим ниже, — выросла также фигура «князя апостолов» — Петра. А если число «двенадцать» учеников неисторично и, явно, вылилось из связи бога-Иисуса с астральным мировоззрением Востока, то нельзя уже более избежать подозрения, что и все признание существования учеников Иисуса не имеет под собой никакой исторической подкладки, тем более, что эти ученики, — исключая только, в крайнем случае, Петра, Иакова и Иоанна, — эти ученики фигурируют в качестве простых нулей за единицей — Иисусом, и даже нельзя рассмотреть, какую же, собствен­но говоря, роль они играют в истории Иисуса и к чему они были нужны спасителю.

Эти «двенадцать» в евангелиях называются апостолами или по­сланцами, Иисус посылает их на проповедь или благовестие о скором наступлении царства мессии и для исцеления болезней, между тем, как они обычно служат, собственно, только для того, чтобы вызывать Иисуса на некоторые изречения и давать ему повод к произнесению притч и правил поведения. Однако, как прикажете понимать то, что Иисус наделил их «властью» совершать такие исцеления и что могло заставить его поручить двенадцати, очевидно, незначительным и, даже до «тупоумия», непонятным мужам проповедь «благой вести» (еванге­лия), более глубокий смысл которой он, говорят, сам скрывал от своих слушателей? Вся история о двенадцати в евангелиях не имеет под собою абсолютно никакого основания. Она сама заставляет нас видеть в ней только чистый вымысел.

Рис. № 3. 12 апостолов

Рисунок, взятый с одной из. древнехристианских гробниц и изобража­ющий двенадцать апостолов. Последние изображены стоящими, в руках у ннх книжные свитки, — намек на проповедуемое ими «слово божие». Один из них, как представитель всех, правой рукою держится за венец, — символ их победы и небесной награды.

Около голов всех апостолов изображены звезды, кои ясно подтверждают и выявляют еще сознаваемую Художником, исконную, первоначальную связь 12 учеников солнечного Иисуса с двенадцатью зодиакальными знаками или созвездиями.

Далее, — по словам Епифания, — задолго до Иисуса слово «апо­столы» было употребительным именем для помощников первосвящен­ника, каковые вместе с ним составляли одну корпорацию, с ним сове­щались о законе и, прежде всего, имели задачей сообщать остальным верующим распоряжения своего начальства, а также собирать подати или налоги в пользу Храма с находившихся вне Иерусалима иудейских общин. И в Иисусе видели первого первосвященника.

При этом первосвященник, чтобы придать своим требованиям ха­рактер обязательности, так же выставлял себя преемником Моисея, как римский папа, «наместник Христа на земле», выдает себя за «пре­емника апостола Петра» и, через него, Иисуса, и он требовал для своих посланцев такого же уважения, какого требует Моисей для двенадцати начальников — князей колен израилевых, или папа — для своих карди­налов и епископов.

С распространением иудейской религии число этих «апостолов» должно было возрасти до семидесяти или семидесяти двух, каковые были даны в помощь или подчинены первым. Ведь и сам Моисей, гово­рят, избрал себе в помощники семьдесят старейшин (Числа, 11, 16, 25).

Также синедрион, иудейский совет, состоял из семидесяти членов, а ветхий завет был, якобы, переведение еврейского языка на греческий семьюдесятью переводчиками. Поэтому и в евангелиях к двенадцати апостолам присоединяется более широкий круг, из семидесяти или семи­десяти двух, учеников, а Иисус, — по свид. Луки, 10, — рассылает их по свету на проповедь евангелия. Здесь сыграло свою роль также древнеиудейское и раннехристианское представление, что на земле существуют семьдесят или семьдесят два народа и столько же различ­ных языков, а посему соответствующее число учеников, по-видимому, указывает или намекает на мировое значение Иисуса и его царства^[33]. В так называемом «Учении двенадцати апостолов» или «Дидахе», которое было найдено в 1873 г. и через десять лет напечатано, мы имеем перед собою прямое свидетельство первоначально чисто иудейских апо­столов. Оно в своей позднейшей, переработанной христианской ру­кою, форме содержит такие представления, которые проливают яркий свет на предположение о существовании дохристианского культа Иисуса и показывают, что уже в этом культе существовала «вечеря» с прича­щением вином и с числом двенадцати участников^[34].

После всего этого ни число двенадцати учеников, ни утверждение, что Иисус вообще имел учеников, не может претендовать на историче­скую истину, а вместе с тем, на том же основании, падает также предположение о первенстве Петра среди учеников и возведении его в до­стоинство «князя апостолов». Развенчиваемый же Петр выступает перед нами тем, чем он был на самом деле, — плодом фантазии, образом, измышленным в интересах притязаний на мировую власть римского «вер­ховного пастыря».

Однако, поборников «воздвигнутой на этой скале церкви» не так-то легко убедить. Они указывают на Иоанна, 21, 15 сл., где Иисус на заве­рения Петра в своей любви говорит ему и даже дважды: «паси овец моих». Вот, — утверждают наемные писаки римской церкви, — вот «документ об установлении» примата (первенства) Петра, «назначение его на высшую должность пастыря»! А Ватиканский церковный собор, как на Матф. 16, 17 сл. и Луке, 22, 31 сл., так и на приведенном месте из евангелия Иоанна, основал (!) догмат (учение) о непогрешимости папы. Ну, участники собора, конечно, знали, что делали, ведь. в тот момент их «озарял или просвещал дух святой». Но нам, имеющим в сво­ем распоряжении только свой человеческий разум мирянина, нам этот разум к такому, скажем прямо, странному толкованию тех мест запре­щает относиться спокойно.

Ведь, во-первых, выходит, что вышеприведенными словами Иисус из милости к Петру снова вернул ему свою любовь после того, как последний чрез свое позорное отречение потерял данное ему, положение пастыря душ.

Далее, это место, — как теперь общепризнано, — является поздней­шей прибавкой к евангелию Иоанна, следовательно, слова «паси овец моих», конечно, не произносились историческим Иисусом.

Наконец, также и эти слова были просто заимствованы, вычитаны со звездного неба, так как Кефей (созв.), астральный представитель Кифы — Петра, изображался в виде пастуха с овечками. Обычно же в Кефее видели отца Андромеды, правителя солнечной страны — Эфи­опии, и представляли его бородатым мужем в длинном, перехваченном поясом, одеянии, с тиарой (фригийской шапкой) на голове и с распро­стертыми руками. На это намекают дальнейшие слова евангелия Иоанна, когда Иисус говорит Петру:

«Истинно, истинно говорю тебе: когда ты был молод, то препоясы­вался сам и ходил, куда хотел; а когда состареешься, то прострешь руки твои, и другой препояшет тебя, и поведет, куда не хочешь» (21, 18).

«Сказал же это он, — добавляет автор, — давая разуметь, какою смертию Петр прославит бога». Как мы увидим ниже, Петр, — говорят, — был распят на кресте, притом вниз головою, в Риме, по случаю неронова гонения на христиан. Кефей со своими распростертыми руками тоже напоминает фигуру креста и висит вниз головою на северной части звездного неба.

Следовательно, с библейским обоснованием примата-первенства Петра дело совершенно безнадежно. Это обоснование принадлежит к числу тех чудовищных подделок и обманов, к которым в религиозной области люди искони относятся слишком даже спокойно, потому что здесь, как нигде, ради «спасения души», царит полный застой мысли, а духовенство поэтому очень легко все это использует в сво­их целях.

II. МИФИЧЕСКАЯ ПОДКЛАДКА ОБРАЗА ПЕТРА.

Сам собою теперь напрашивается вопрос: как нам объяснить себе возникновение евангельского образа Петра? Что он сложился под вли­янием противоположности между петровским и павловским направле­ниями и представляет очень поздний продукт фантазии, — об нем не стоит больше и говорить. Далее, «Миф о христе» показал, что Иисус является вымышленной фигурой. Что лежит в основе этой фигуры? Миф о древнеефраимской (т. е. почитавшемся в колене Ефрема, к севе­ру от Иудеи) солнечном боге — Иошуа (Иисусе Навине), который стоял в связи с пасхой и обрезанием и в котором так называемые гностиче­ские секты, хваставшиеся особым представлением о боге и знанием небесных тайн, видели и почитали распятого спасителя^[35]. В таком случае тотчас же напрашивается предположение, не могли ли некоторые мифические представления повлиять также и на выработку мифического образа Петра.

Этот апостол, — как было сказано, — впервые встречается нам в древ­нейшем евангелии в сцене призвания рыбака Симона проходящим мимо него Иисусом. Эта история, рассматриваемая с астрально-мифологиче­ской точки зрения, разыгрывается в созвездии или знаке (двух) Рыб, соответствующих двум рыбакам — Симону и Андрею. В квадратурном аспекте к этому знаку, т. е. отстоя от него на 90 градусов, находятся Близнецы, и, посему, могут заступать его место или замещать его^[36]. Из этих Близнецов, которые в «Благословении Иакова» (Бытие, 49, 5 сл.) отождествляется с близнецами — сыновьями этого патриарха, один носит имя Симона или Симеона и кульминирует или находится на верхнем меридиане при захождении под горизонт восточной, собственно, северной зодиакальной Рыбы, представительницы рыбака Симона, между тем как. при захождении Близнецов восходит Кефей — Кифа. Таким образом, — по астрально-мифологическим воззрениям, — имя этого рыбака-апостола дается непосредственно самим звездным небом^[37].

1. СИМОН — ГЕРАКЛ — МЕЛЬКАРТ.

Небесные Близнецы во всех мифологиях являются первоначально солнечными богами, при чем здесь имеется в виду то время, когда солнце в момент весеннего равноденствия вступало в созвездие Близнецов (так называемая эпоха Близнецов). Поэтому мы не будем удивляться тому, что одна из древнейших божественных личностей стран, где господствовала переднеазиатская^[38] культура, носит имя Симона. Это — Шамаш вавилонян, который почитался под именем Шема, Сема, Самдана, Се­мена; в ветхом завете он выступает в очеловеченном виде под именем Симсона или Самсона («солнышко»), и по имени его же называются семиты. По Эдуарду Майеру, слово «сем» значит также «имя»; Согласно этому, выходит, что название «семиты» просто означало бы «людей, имеющих имя». А «шемгамфораш», священная тетраграмма, была именем, состоящих из четырех букв: «И-е-в-е», т. е. Яхве^[39].

В Финикии Сем было другим именем Мелькарта, которого греки называли Гераклом и который пользовался поклонением также в Египте и во всей северной Африке. В полуязыческой Самарии, которая заим­ствовала свое имя от этого солнечного бога и население которой не только находилось в оживленных торговых сношениях, с финикийцами, но и со времен вавилонского плена было сильно пропитано финикийскими элементами, — в этой Самарии Симон (Семо) по прозвищу «Мегас», т. е. «Великий», следовательно, Великий Семо или Великое Имя, даже еще во времена Иисуса считался высочайшим или высшим богом (Юстин, Пер­вая апология, 26). Следовательно, этот бог был как бы без имени, а это обстоятельство, дает нам ключ к странному выражению Иисуса по адресу самарянки: «Вы не знаете, чему кланяетесь» (Иоанн, 4, 22). Затем из этого Мегаса — Великого Деяния апостолов сделали «Мага» или Волхва, волшебника Симона, который, якобы, баламутил людям головы, которому внимали все от малого до большого и который сам себя выда­вал за «нечто великое» (!), за «великую силу божию», больше того, за бога и конкурировал с евангелием — благовестием об Иисусе (Деяния, 8, 9 сл.). По словам Иеронима («Толкование на св. Матфея, 24), Симону приписывали следующее выражение: «я — слово божие, параклет (хода­тай, утешитель, см. Иоанн, 14, 26; 15, 26), всемогущий бог всего во всем». По словам Иринея («Против еретиков», 1, 23), Симон, будто бы, сказал о себе, что он — тот, кто в Иудее явился в качестве «сына», в Самарию сошел в качестве «отца», а к остальным народам пришел в каче­стве «духа святого». По сообщениям Юстина и Иринея, Симон Волхв таскался с некоей Еленой, которую он выдавал за воплощение премудро­сти божией или первой мысли божества (ennoia). По словам неправильно приписываемых Клименту «Проповедей», Симон утверждал об Елене, что она сошла с неба на землю, что она — владычица, мать всего, сущ­ность бытия, но, — добавляли «Проповеди», — на самом же деле она была взята им из одного публичного дома в городе Тире. В действительности же, Елена Симона Волхва — никто иная, как Селена, сирийская лунная богиня. Ашера — Астарта, которая была известна всему древнему миру своим развратным культом и в особенности почиталась в Тире (отсюда и рассказ, что она была взята из публичного дома этого города). В так называемых «Признаниях» (2, 14) эта Елена прямо так и называется Луною, а ее сообщество с Симоном Волхвом находит свое простое объяснение в обстоятельстве, что вышеназванному солнечному богу сиро-фини­кийской религии приписали эту лунную богиню в качестве божествен­ного разума, мысли или софии-премудрости, а оба они вместе выражали всю сущность божества. Так, вавилонский бог Шамаш был связан с бо­гиней Гулою, а подругою Самсона, по словам книги Судей, 16, 1, — была «блудница»^[40].

Посему, если «историограф» Деяний фактически превратил в простого человека и поставил в связь с Петром исконного бога, то это дает нам право спросить, — не мог ли точно таким же образом и христианский Симон первоначально быть только божеством? Ведь в мифологии не раз случается, что мифическое омоложение или двойник бога, который, яко­бы, ставится своими поклонниками на место последнего, представляется или изображается в борьбе со своим более древним представителем, — так, Кронос борется с Ураном, Зевс с Кроносом, Геракл с Зевсом или вели­каном Турием (германским Тором).

Рис. № 4.

Митраистическая пластинка — медаль. На ней изображены неразборчивая греческая надпись, семь звезд и лев, в пасть которого влетает пчела. В последних деталях мы находим иллюстрацию приз­наваемой древними связи льва с пчелами и их медом. Эта связь кроется, между прочим, в биб­лейском мифе о Самсоне, который, якобы, убил льва и через несколько дней нашел в трупе по­следнего рой пчел и мед, на чем построил свою пресловутую загадку: «что слаще меда, и что сильнее льва»? Эта, странная на первый взгляд и, казалось-бы, непонятная связь льва с пчелами и медом находит свое простое объяснение в подмеченном древними явлении: пчелы усиленно роятся и носят мед в том месяце, когда солнце или солнечный герой вступает в зодиакальное созвездие Льва и затме­вает его своими лучами, как-бы, убивает (в июле).

Характерно, что в митраизме, где верующие делились на семь степеней посвящения, посвящаемые в четвертую степень — льва подвергались особому обряду очищения и причащения: им язык и руки намазывали медом. Точно так же и в раннем христианстве часто новоокрещенных, посвященных прича­щали смесью меда и молока. Аналогичное было в таинствах фригийского «спасителя» Аттиса, где этот напиток-смесь назывался кикеоном.

Действительно, также и христианский Симон борется с языческим: Семо — Симоном, апостол и представитель новой религии искупления борется с представителем древней, оказывающейся ныне ложной рели­гией, ересью, и побеждает его, при чем последний вынужден признать большую, истинность новой религии. По преданию, Симон Волхв шел впереди Симона Петра, благовестника новой религии, на запад, — значит, по направлению движения солнца, а Петр гнался за ним до самого Рима. Так называемые Деяния Петра, — одно из многочисленных, детски-наивных христианских произведений (самое раннее, — начала третьего, а, воз­можно, даже только четвертого века), — рассказывают о состязании Симона Волхва с апостолом, во время которого первый поднимается на воздух, но по молитве Петра падает на землю и разбивается насмерть. При этом Петр выставляется в качестве «истинного света», а, самарянин, наоборот, в качестве «мрака», невежественного обманщика, который хва­стается только заимствованным от Петра светом. Во всяком случае, культ самарянского Симона, должно быть, долгое время в некоторых местностях служил серьезной помехой христианству^[41]. На это указы­вает, между прочим, и то, что Ириней (назв. соч. 1, 27) называет Симона Волхва «учителем и родоначальником всех ересей», а верующие в писа­ние теологи еще доныне не могут говорить о нем без самого крайнего отвращения.

Далее, с этим переднеазиатским солнечным божеством был связан «символ небесного столба, по которому сам бог назывался Хон, Хиюц, Хёван или Кейван, т. е. «прямо стоящим» («поставленный») или «стол­бом» (греч. — «кион»); в нем видели основателя, опору и поддерживателя небесного свода, носителя мирового порядка. Так, — по словам посланий Климента, — Симон Волхв тоже назывался «ho Hesitos», т. е. «Стоящим», и почитался в Самарии, на горе Гаризим, в виде каменного столба. В «Деяниях Петра» (31) он сам говорит о себе: «Завтра я оставлю вас, нечестивых и мятежных, и найду свое убежище наверху, у бога, сила которого — я. Если вы ныне пали, вот, я — Стоящий. Я иду к отцу и скажу ему: также и меня, твоего стоящего сына, они хотели увлечь к падению, но я не вошел с ними в сообщество и обратился к самому себе». Можно ли считать случайностью, что и Симон-Петр в евангелии Иоанна, 18, 16, 25 намеренно именуется «hestos — стоящим», тогда как остальные евангелисты по тому же самому поводу, а именно, — по поводу его нахо­ждения во дворе первосвященника, представляют его «kathemenos — сидящим»?

Как известно, столб играет также своеобразную роль в истории Самсона. Когда последнему угрожают жители города Газы, он вырывает косяки (столбы) их городских ворот и несет на своих плечах на вершину горы Хеврона (Книга Судей, 16, 3). Когда же он, ослепленный и брошен­ный в темницу, оказывается во власти филистимлян, и они в Газе ставят его между двух столбов зала, где они справляют торжество по случаю своей победы над страшным противником, он охватывает правой рукой один, левой — другой столб и ниспровергает их вместе с домом, который они поддерживали (там же, 21 сл.).

Рис. № 5. Бог Мелькарт

Один из первообразов мифического Петра. Финикийский солнечный бог и герой-путешест­венник Мелькарт, родственный древнегреческому Гераклу и библейскому Самсону. Подобно им обоим, он, якобы, руками душит льва, с како­выми и изображен на данном рисунке (голова отбита). Про него рассказывали, что он, якобы, поставил на юге Испании, около Гибралтарского пролива, два столба в знак того, что там кончается земля. В лице и мифах об этом боге-мореплавателей находим ясные отражения основного занятия древних финикиян — их морской торговли, сопря­женной с дальними («на край света»!), морскими поездками. Можно думать, что как финикийский Мелькарт, так еврейский Самсон и греко-римский Геракл-Геркулес свой первообраз имеют в древне­вавилонском солнечном герое Гилгамеше, в мифах о коем сохранились следы его еще более древ­него происхождения, восходящего к охотничьему периоду и быту позднейших земледельцев-вавилонян.

Как Самсон в Газе, так и тирский Геракл (Мелькарт), говорят, на­шел себе конец в Гадесе (ср. Газа, правильнее Гадза), где хранились его кости («мощи» Р.).

В Гадесе же находились те два пресловутых столба, которые, — по словам Аполлодора (2, 5, 10) и других, — принес туда этот тирский бог и поставил на границах или пределах земли, там, где заходит солнце. На самом же деле, оба эти столба были символом названного бога, а Геракл-Мелькарт был только финикийским «столбом — богом». По, словам. Геродота (2, 44), — в храме Мелькарта, в Тире, находились два столба, один — из золота, другой — из смарагда, из которых первый светил днем, второй ночью: символы солнца и луны или двух поворотных точек в годовом движении солнца, каковые на небе отмечались двумя отрост­ками находящегося там Млечного Пути.

В храме Соломона, который был скопирован с храма Мелькарта. в Тире, мы снова встречаем два столба: один из них носил имя Боаза («сила»), другой назывался Яхином (т. е. «он воздвигает, он основывает, он поддерживает»). Вероятно, оба эти столба были вместе с тем ничем, иным, как огромными фаллами, обычно стоявшими перед храмами, на­пример, перед храмом богини Атаргатис в Гиераполе, в Сирии, — праобразы или первообразы христианских церковных башен или коло­колен!^[42]

Несущий столбы Геракл был в древности излюбленным символом тяжелой, пригибающей вниз работы. При чем с этими столбами соединялся такой же мистический смысл, как с крестом христа. Больше того, бог, согбенный и шатающийся под тяжестью столбов, встречается нам даже в самом новом завете в образе спасителя, несущего свой крест и падающего под его тяжестью. Двухраменный крест в христианстве точно так же является символом новой жизни и божественного, через смерть устанавливаемого мирового порядка, как и оба столба в культе тирского или ливийского Геракла, Шамаша или Симона.

Нет ничего удивительного, если синоптические евангелия несу­щему крест спасителю подсунули другого «крестоносца», при чем послед­ний тоже называется Симоном и происходит, будто бы, из Кирены, т. е. из Ливии, где, собственно говоря, и была родина мифа о несущем столбы Геракле. На одном античном рисунке Геракл изображен несущим два столба таким образом, что они. образуют фигуру (косого) креста. Там-то вот источник рассказа о несущем крест Симоне Киринеянине (Марк. 15, 21)!^[43]

2. ПETP — МИТРА — АТЛАНТ — ПРОТЕЙ — ПЕТРА

Вторым именем «столпа-апостола» Симона является Петр или Кифа (Кефа), т. е. «скала» или «камень» (греч. «petros — петрос» или «petra — петра»). Также и это имя напоминает о божественном существе, а именно: о посреднике и боге — спасителе персов, Митре, с которым иудеи познакомились благодаря вавилонскому плену и который поль­зовался почитанием по всей Передней Азии на рубеже нашей эры. Он тоже был солнечным божеством («Dens Sol Invictas», т. е. «бог — Непобеди­мое Солнце»), представителем борющегося с мраком и побеждающего небесного света, а вместе с тем и богом святости, истины и жизни.

С его культом было связано таинство причащения вином, «духов­ное питие», как именуется Иисус у Павла (перв. посл, к кор. 10, 4), как было связано оно, — по словам «Учения апостолов», — с культом сама­ринского Иошуа— Иисуса (Навина).

Митра назывался «Скалою-богом», «рожденным из скалы» («Petrogenes», «ho ek petras», «saxigemis»), больше того, он прямо так и именовался «Скалою» (Petros — Петрос, с усеченным греч. окончанием «Петр»), отчасти потому, что он, по своей первоначальной природе, был богом огня, высе­ченной из камня искрой, следовательно, как бы рожденным из скалы — камня, отчасти потому, что солнце утром восходило из-за мизийских гор и тем самым наводило на мысль, что бог рождается из самой скалы, отчасти же, наконец, по астральным основаниям. Этот бог или, вер­нее, теснейшим образом связанный с ним и сливающийся в единый образ бог времени, Эон, Зерван акарана, владеет небесными ключами, чтобы, подобно Иисусу, в качестве небесного спасителя и божественного посредника, через откровение спасительного слова божия открывать людям небесные врата.

Как Митра около себя имеет бога времени, который, собственно говоря, древнее его и в своей первооснове представляет собою высшее божество, а оба они не раз выступают в качестве одного и того же суще­ства, так и Ваал — Хон или Мелькарт объединяется с Небесным Ваалом (Baal samim), «Праотцом всего», которого древние за его связь со временем называли губителем всякого бытия, возможно, Кроносом («Хронос — время») и ставили в связь с планетой Сатурном. Так, его изображали с львиной головой, обвитым змеей, кладущей свою голову на голову бога, — следовательно, двуглавым существом. В то же время религия Митры вместе с этим представлением о тирском Геракле или Мелькарте присвоила себе символ его, каменный столб, почему Митра, Скала-бог, выступает теперь в виде несущего небесный свод Столба-бога или небесного столба, на котором покоится все здание мира. Носителем же небесного свода, — по греческим представлениям, — является Атлант. Это — только другое имя Кроноса или Хроноса, так как последний, быть может, был отожествлен также с созвездием Дракона (змеи) и перенесен на небесный полюс, где находится несущий мировое здание столб, небес­ная ось.

Поэтому мы не удивляемся, если среди митраистических изобра­жений рядом с образом Геракла, двенадцать подвигов которого симво­лизируются всем известными двенадцатью зодиакальными знаками, встречаем также образ Атланта, несущего мировой шар. Мы еще менее удивляемся этому потому, что в представлениях древних Геракл и Атлант обычно не раз сливались в один образ. Рассказывали, что Геракл на своем пути в страну Гесперид на некоторое время освободил этого небесного великана от его ноши и, — по словам Климента Але­ксандрийского («Strom. 1, 15, 73), — приобрел у него знание небесных вещей, которое было записано на столбах. 73). Затем, представление об Атланте связывалось также с представлением о столбах. Как известно, у Гомера написано об Атланте, что он присматривает за огромными столбами, поддерживающими и соединяющими вместе небо и землю (Одиссея, 1, 52). У греков Атлант считался отцом созв. Плеяд, утренний восход которых возвещал весну, а фригийцы приписывали ему изобре­тение астрономии^[44].

В связи с этим в нем видели представителя начала всех вещей, начинающего год и, в некотором смысле, форму или образ самого Небесного Ваала, который поддерживает и несет мировой порядок и осно­вывает деление года на части. По словам Лукиана («О сирийской богине», 38), — его столб находился также в Гиерапольском храме, рядом со столбом богини Атаргатис (Симон — Елена), а иудеи в Ассирии ото­жествляли его со своим мифическим Энохом (Бытие, 1-5, 18 сл.), которого они считали основоположником звездочетства.

Рис. № 6. Небесные врата.

Древневавилонский рисунок, изображающий прохождение солнечного божества чрез небесные ворота или врата. Древние признавали существова­ние двух ворот на небе. Одни ворота, — по их воззрению, — находились в со­звездии Ража, на которое падает точка летнего солнцестояния (тропик Рака). Пройдя эти ворота, солнечный бог или герой приближался , к смерти или сходил в преисподнюю, выход из коей заграждался вторыми воротами, — в созв. Козерога (точка зимнего солнцестояния и тропик Козерога). Пройдя послед­ние, он выходил из преисподней, воскресал и возносился на небо. Эти астральные идеи нашли свое отражение в раннехристианских ми­фах о схождении Иисуса в ад, его воскресении и вознесении на небо.

В качестве бога начала всех вещей, Атлант был не только носите­лем небесного свода и, в качестве Скалы-бога, греческим подобием Хиюна — Геракла, но в то же время и водным богом: в указанном месте Одиссеи читаем, что он знает глубину всего моря.

В таком случае он сливался с Протеем, морским богом, в котором, возможно, тоже видели носителя небесного свода, так как, например, в «Энеиде», XI, 262, Вергилия идет речь о «столбах Протея», которые на востоке, будто бы, соответствовали столбам Атланта или Геракла на севере или западе.

Впрочем; греческий Протей сливался в одну и ту же личность с митраистическим Кроносом и финикийским Небесным Ваалом (Сатурн, Хронос) не только через посредство Атланта.

Его имя, которое, — по Преллеру, (назв. соч., 609), — выявляет его, как «первоначало водной стихии» (изначальная водная стихия — «апсу» вавилонян), соответствует имени «праотца всего», как именуется фини­кийский Небесный Ваал-бог, а также имени Зервана акарана, «не имею­щего возраста времени», несотворенного творца всего, как называется древнейший бог персидского неба. Орфики представляли его с золотыми крыльями, двуполым, быкоголовым или двуглавым, со змеей на льви­ной голове, каковыми нам встречаются на изображениях митраистический Кронос и финикийский Мелькарт. При этом он тоже изображается с небесными ключами, каковые, у него указывали или намекали на «ключи моря» («Орфич. гимны», 25, 1).

По словам Геродота, — в Мемфисе, в Египте, Протей пользовался особым почитанием, при чем как Симон Волхв, будто бы, рядом с собой имел Елену, так и египетский Протей стоял в связи с «чужеземной Афродитой», т. е. Ашерой, храм которой, находился около его святи­лища. Посему, Протей был первоначально только греческим именем финикийского бога неба и солнца. И если греки представляли его пред­почтительно в виде бога воды, чем-то вроде морского старика, по пору­чению Посейдона, пасшего его стада, морских животных, то еще фини­кияне обычно отожествляли его с изначальной водой, океаном (Океан или Посейдон)^[45].

Дружественный и доверчивый, каким он был, Протей, однако, слыл у греков, прежде всего, ненадежным, капризным и непостоянным духом, постоянные превращения образа которого делали его, по словам Гомера, почти неуловимым существом. При этом греки меньше имели в виду прихотливость и непостоянство моря, чем солнце, которое зодиакальный знак, в область коего оно вступает Вместе с тем, Протей, вследствие своего тождества с солнечным богом, является великим обо­ротнем, могущим принимать самые разнообразные виды, а его связь с водой объясняется тем, что солнце в начале года находилось в знаке Водолея (эпоха Тельца) и его шествие по остальным зодиакальным зна­кам толковалось, как превращение Водолея в различные образы зодиа­кального круга^[46].

Далее, 68 глава египетской «книги мертвых» также знает бога, который исполняет обязанность привратника душ в подземном царстве и который, как таковой, владеет ключами этого царства: это — Петра (скала — камень), форма или разновидность водителя мертвых — Ану­биса^[47].

Петр, — как было сказано, — носит имя Симона, переднеазиатского бога — столбов. Павел называет его «столпом» («столбом») иерусалимской общины; Иисус именует его «скалой, камнем», на котором он созиждет свою общину, «царство небесное», и «врата ада не одолеют ее»; ему же он дает поручение: «паси овец моих». Если мы припомним теперь харак­тер Петра, обрисованный нам евангелистами и Павлом, его искренность, но также и непостоянство, ненадежность, нерешительность, — одним сло­вом, его способность превращаться, изменяться, то еще яснее выступит перед нами родство между Петром и Протеем (каковое, конечно, не может быть этимологическим родством имен).

Больше того, внутренняя связь Петра, Петры, Протея, Геракла или Симона становится очевидной перед лицом того обстоятельства, что финикийский Симон называется Рыбаком (Сид, Ваал — Сидон есть уменьшительная форма от Ваал — Сида). В то же время он является пастухом овец и крупного рогатого скота, а Петр — Рыбак из Вифсаиды («дом рыбы или рыбака», — название, равнозначащее с Виф — Сидоном, городом финикийского Симона или Сидона), которого Иисус называет «ловцом человеков», стоит в связи с водою и, подобно морскому богу, совершает чудо хождения по волнам.

На митраистических памятниках первых веков нашей эры рядом с Гераклом изображены также Атлант и Океан (Посейдон).

Последние же, как было сказано, — являются только другими фор­мами Протея, творческой первобытной материи или изначальной силы, между тем, как тирский Геракл, сын «Водолея» — Ваала — Кроноса (Са­турна), у греков считался сыном Посейдона (Ваал — Сидона) и, — по сло­вам Нонна («Дионнис», 40), — научил финикиян кораблестроению. Так, Климент Александрийский («Ковер», 1, 75), рассказывает, что Атлант тоже построил первый корабль и проехал на нем по названному его именем морю (Атлантическому океану). В Египте Геракл, под именем Гора, был корабельщиком душ, перевозящим усопших в подземное цар­ство через реку мертвых, а также божеством света и дня, вместе с избран­ными героями, едущим на солнечной ладье в течение двенадцати днев­ных часов и сражающимся при этом с чудовищами, которые извергают губительную воду и стерегут адские врата, — представление, которое в своей греческой разновидности сохранилось в рассказе о морском путе­шествии аргонавтов под водительством Язона, т. е. Спасителя^[48]. Это наставляет вспомнить о «ладье Петра» или «ковчеге (корабле) церкви», который везет верующих по волнам этого грешного мира в загробное царство и мачтой которого является крест.^[49]

Как известно, Геракл тоже получил от Зевса власть «вязать и раз­решать», — раз он связывает ужасного адского пса (Цербера) и освобож­дает Прометея от оков, т. е. побеждает смерть и освобождает жизнь^[50].

Далее, Петр до сих пор еще в народной вере стоит в связи с водою. В нем видят «делателя погоды», так как погода столь же капризна и не­постоянна, как и этот небесный привратник. В день Петра и Павла нель­зя купаться в открытой воде, так как последняя, обычно, в этот день требует себе жертву. Больше того, народная вера поставила Петра прямо на место грозового бога Тора, — ведь последний устанавливает погоду, открывает облачные шлюзы — преграды, значит, является тоже чем-то вроде божественного привратника. В качестве такового Тор держит небесный ключ в виде своего молота и по отношению к Одину занимает такое же место, какое персидский бог времени — к Митре, финикийский Геракл — к Небесному Ваалу, Петр — к своему (позднейшему) учителю Иисусу. В результате получается то, что посвященные германскому богу неба и погоды священные деревья или каменные столбы, вроде Донарова дуба в Гессене, Ирминова столба на Эресбурге, всюду заменяются церквами в память Петра, явно, потому, что при этом приходил на память бог-столб Геракл, которого еще Тацит отожествил с Тором («Гер­мания», 34) и который, действительно, был в самом близком родстве с христианским мужем воды и скалы, «столпом» иерусалимской общи­ны, — Петром^[51].

3. ЯНУС.

Все вышеотмеченные, родственные черты у Петра и названных бо­гов сливаются в одно целое в личности римского бога Януса. Еще Дюпюи указал на тождественность Петра и Януса, в позднейших изданиях своих «Руин» (1791 г.), к нему примкнул и Вольней.

Являясь по своей сущности, как говорит его имя, древним богом света и дня (Дий, Диан, — форма мужского рода к слову Диана), ана­логичным персидскому богу времени и финикийскому Небесному Ваалу, а вместе с тем и божественным представителем солнца, победоносно рассеивающего ночной мрак, Янус считался небесным ключарем, откры­вателем и закрывателем врат, заведующим на небе и на земле всеми выходами и входами. За всеми, стоящими в связи с небом, явлениями, за облаками и ветрами, даже, за морем и землей, — за всем, — по словам Овидия («Fasti», 117 сл.), — неусыпно наблюдает и присматривает Янус. Его называют «владыкой всех дверей», почему от него получили свое имя в латинском языке как двери («януа»), так и месяц, открывающий и начинающий собою год (январь). Только через него — путь к богам света, поэтому он — всеобщий посредник между землей и небом. Ведь он не только отводит души умерших на небо, но открывает небесные врата молитвам людей и предоставляет им доступ или прием у осталь­ных богов (назв. соч., 171 сл.). Так, вместе с Горами (богинями времен года) сидит он у небесных ворот, и даже сам царь богов — Юпитер, не может без его разрешения войти на небо.

В этом изображении Януса, как и его переднеазиатских родствен­ников, — какого-нибудь Кроноса (Сатурна) и Геракла (Мелькарта), — нашли свои отражения астральные представления. У римлян Янусом называлась звезда, находящаяся в созвездии Девы, близ ее ног. При­близительно, в полночь зимнего солнцеворота, когда солнце в Козероге начинает свое годовое движение по двенадцати зодиакальным знакам, созвездие Девы восходит на восточной части неба и тем самым возвещает начало нового периода времени.^[52] Бог открывает небесные врата в Козероге, и солнце вступает, прежде всего, в знак Водолея, льющего небесные воды из своей Урны или сосуда, а затем в знак Рыб.^[53] Это — зимний период дождей, время наводнений. Для того, чтобы перепра­виться через поток, солнцу нужен корабль. И, действительно, приблизи­тельно, в полночь зимнего солнцеворота на верхнем меридиане, в своей высшей точке на небе, находится «Корабль или судно Януса» (Арго). Это — корабль Горуса для перевозки душ, солнечная ладья или барка, которой в дневные часы правит Геракл и на родственность которой с «ладьей Петра» мы уже указывали выше. Она находится на нижнем меридиане в знаке Рыб, в котором был призван Иисусом Симон. Действительно, ведь и Петр, как рыбак, является «водным мужем» и, по­добно Янусу, владеет лодкой, с которой через него, «ловца человеков», распространяется на весь мир благодать и спасение (Лука, 5, 1 сл.).

Рис. № 7. Бог Янус, открывающий вход новому году.

Один из первообразов мифического Петра — римский бог Янус, заведующий ключами от неба и ада, глава двенад­цати месяцев, как Петр — двенадцати апостолов, — открывает вход или ворота новому году.

С другой стороны, Янус, как бог времени и вследствие своей связи с водой, выступает пред нами в качестве-родственника Геракла и Протея или аналогичного им митрастического Кроноса и Небесного Ваала; впрочем, в римской религии личности Сатурна (Кроноса) и Януса ча­стенько переходили друг в друга. Подобно Гераклу, говорят, и Янус научил своих поклонников кораблестроению, почему считался также богом гаваней. Так как захождение звезды Януса совпадало с началом весны, восхождение же ее — с началом зимы, то поэтому, как начинаю­щий и прекращающий навигацию (мореплавание), Янус своим символом или отличительным знаком имел корабль. В качестве замыкающего ворота, Янус изображался с ключами в левой руке, отсюда и его проз­вище «Клавигер» — «ключеносец» или «ключник». Да и Геракл назывался «Клавйгером», но только у него это слово означает «дубиноносца», «дубинщика», т. к. в латинском языке слово «клавис» значит: «ключ», а слово «клава» — «дубина, палица».^[54]

Далее, Янус не только закрывает небесные ворота вечером и от­крывает утром, а также в начале нового года; в качестве открывающего и замыкающего, он решает вопрос о начале войны и заключении мира. Здесь перед ним отступает на задний план даже Юпитер, небесный владыка, и действует только по его указаниям. Поэтому в молитвах Януса обычно призывают раньше Юпитера и при всех жертвоприноше­ниях первым долгом имеют в виду его. Больше того, «отец Янус», «бог начала», «бог всех богов», самый древний из всех италийских божествен­ных образов, несмотря на то, что в позднейшей религии занял место позади Юпитера, как представителя римского государства, все же является столь выдающейся личностью, что, в сущности, Янус — насто­ящий глава, основной и направляющий дух государства, как это нахо­дит свое выражение даже в имени его жреца — «царя священнодействий». Сколь сильно это положение «отца (патер — папа) Януса» на римском небе соответствует положению папы, мнимого «преемника апостола Петра», внутри римско-католической церкви, это само бросается в глаза. Янус — вождь двенадцати месяцев или соответствующих им зодиакаль­ных знаков. Петр — вождь двенадцати апостолов. Как его «преемник на епископской кафедре в Риме» претендует на главенство над двенад­цатью древнейшими епископствами и, тем самым, на обладание всей церковной властью, так, по словам Макробия (1, 9), и Янус, водворившись на Яникульском холме, воздвиг двенадцать жертвенников, стоя­щих в связи с двенадцатью месяцами, а Рим на этом построил свои притязания на верховенство в Италийском Союзе, говоря, что он, т. е. Рим, в своих стенах дал приют общим для всех италиков святыням.

Янус, как было сказано, изображается с небесными ключами в левой руке, в то же время он, в качестве бога пути, в своей правой руке держит дорожный посох, жезл Озириса, как легко посох мог пре­вратиться в пастырский посох «пастыря народов»! Янус — двуликий, так как он, — по словам Овидия, — в качестве привратника, смотрит на утро и на вечер. Как легко могли те, которые настоящего смысла этой «двуличности», общей у Януса с митраистическим Кроносом и тирским Гераклом, не понимали или не хотели понять, как легко могли они поставить ее в связь с двойственностью, изменчивостью или двулич­ностью его характера и этого «двуликого Януса», особенно имея в виду аналогичного ему Протея, изобразить в виде двоедушного, непостоян­ного и нерешительного существа!

Рис. № 8. Двуликий Янус.

Этот мотив «двуликости» нашел свое отображение в чертах характера апостола Петра; в его «двуличности», нереши­тельности и ненадежности. Последнее ясно выступает в евангельских мифах, где этот непоколебленный, как скала, ученик трижды отрекается от своего учителя, при том в самый критический для того момент.

В то время, как Павел и прочие ученики Иисуса в христианском искусстве обычно изображаются с покрытыми волосами головами, Петр рисуется лысым стариком.^[55]

Из шантажной практики рясников. «Подлинный портрет» Иисуса.

Рис. № 9.

Еще в первых веках нашей эры церковники, учитывая полное от­сутствие каких бы то ни было внехристианских свидетельств о существо­вании человека-Иисуса, каковое от­сутствие красноречиво говорило о его мифичности, постарались запол­нить этот, нежелательный для них, «пробел». С этой целью была со­стряпана масса подложных докумен­тов и памятников, одни из коих бы­ли, напр., поставлены в связь с ца­рем города Эдессы — Авгаром V Уккамой.

Церковный историк четвертого века, Евсевий, в своей «Истории церкви» рассказывает, будто бы, больной царь Авгар, услыша о чу­десных исцелениях Иисуса, обра­тился к последнему с письмом, где просил его прийти и исцелить от болезни. Далее историк приводит са­мый текст письма и ответ на него Иисуса, где последний, между про­чим, пишет Авгару: «Благословен, кто верит в меня, хоть и не видел меня. Ибо написано обо мне: те, которые видят меня, — не уверуют в меня, те же, которые не видели меня, — уверуют в меня и будут жить. Что касается твоего письма ко мне с просьбой прибыть к тебе, — то я обязан исполнить все, для чего я послан... И когда исполню это, я поднимусь к пославшему меня. Когда же поднимусь, пошлю тебе одного из учеников моих для исцеления скорби твоей. И он даст тебе жизнь вечную, как и всем, кто с тобой».

После этого Евсевий отмечает, что Иисус, действительно; выполнил свое обещание царю: после своего вознесения на небо послал к Авгару одного из 70 учеников — Фаддея, который по приходе исцелил царя и обратил в христианство как его, так и весь народ эдесский.

Что эта переписка является грубой и неумной подделкой, состряпанной, возможно, самим же Евсевием, видно из того, что царствующий дом г. Эдессы перешел в христианство только в начале третьего века, при царе Авгаре IX. Следовательно, «переписка» могла быть сфабрикована только после этого времени, т. е. не ранее третьего века.

Еще позднее был состряпан «нерукотворенный образ» — портрет Иису­са, рисунок коего нами дается выше. Рассказывали, что, когда однажды Иисус утерся своим платком, то на последнем чудесно отпечатались черты его лица. Этот «портрет, якобы, и был послан вышеназванному Авгару V. На это указывает и латинская надпись на «портрете»: «Подлинное изобра­жение лика господа, Иисуса христа, посланное царю Эдессы — Авгару».

Из того обстоятельства, что об этом «портрете» ни слова не говорит Евсевий, — чего он не сделал бы, если бы в его время он существовал, — следует, что «портрет» был состряпан позднее, не ранее половины четвер­того века.

Вероятно, тогда же было сфабриковано и «письмо» никогда не суще­ствовавшего в действительности, «римского наместника Иудеи, Публия Лентула», императору. В этом письме названный мифический наместник, якобы, лично видевший Иисуса в Иерусалиме, сообщает о нем различные вещи и, между прочим, дает описание внешности Иисуса: «он — среднего роста; добродушного, но в то же время царственного вида. Волоса на голове — цвета зрелых греческих орехов, — ниже до плеч — они блестяще светлого цвета. Про­бор он носит посредине, по обычаю жителей Назарета. Борода одинакового с волосами цвета, курчавая, не особенно длинная и посредине разделяющаяся. Взор его строг и такой, силы, как луч солнца» и т. д.

Как видим, данное «описание» весьма совпадает с тем «портретом», так что напрашивается подозрение, что одно из них сработано в подражание другому. Вряд ли стоит доказывать, что современные христианские образы-иконы Иисуса ведут свое происхождение, преемственно, от той стряпни.

Верующие гораздо лучше бы сделали, если бы они, подобно своему собрату, профессору Штульфауту, относительно «подлинного» портрета Иису­са-примирились и сказали: «мы (его) не знаем и никогда не узнаем».

* * *

Даже в этом он похож на римского Януса.

18 января в Риме обычно справлялся праздник «кафедры или престола Петра», якобы, в память о том дне, когда Петр сделался епи­скопом Рима. Это — как раз тот день, когда на рассвете, в утренних сумерках, появляется на небе созвездие Кассиопеи вместе с Козерогом. Древние в Кассиопее видели Кресло («кресло для рожениц») или Трон и, в то же время, Ключ Януса (Петра)!

Аналогичным образом, при посредстве звездного неба, были устано­влены также некоторые другие церковные праздники. Так, если древневосточная церковь праздновала память апостолов Петра и Павла 28 декабря, а римская церковь 29 июня, то это те дни, когда восходят на горизонт Близнецы, — вечером ли, при захождении Козерога, или же утром, при восхождении Рака. На том же основании, в сирийской и ар­мянской церквах 27 декабря праздновали память апостолов Иоанна и Иакова, а в Риме 28 декабря справляли память невинно умерщвлен­ных в Вифлееме младенцев, — Близнецы часто изображались в виде детей. 26 декабря справлялся праздник в честь первомученика Сте­фана, так как в конце декабря при восхождении Козерога кульминиро­вало (проходило верхний меридиан) созвездие Северного Венца (по греч. — «стефанос»).^[56]

4. ИИСУС.

Если Петр, по словам Матфея, 16-19, получил, ключи царства небесного от Иисуса, то последний должен был быть первоначальным обладателем их. И, действительно, у Иоанна, 10, Иисус тоже изобра­жается «господином дверей». В 10, 3, 7, 9, Иоанна, сам Иисус называет себя дверью для овец: «я есмь дверь: кто войдет мною, тот спасется, и войдет, и выйдет, и пажить найдет». В Откровении Иоанна, в этом, быть может, самом древнем новозаветном произведении, принадлежав­шем первоначально дохристианскому иудейскому культу Иисуса, спаситель говорит: «я есмь первый и последний и живый; и был мертв, и се, жив во веки веков, аминь. И имею ключи ада и смерти» (1, 17, 18).^[57] Следовательно, здесь перед нами все тот же солнечный бог, искони держащий небесные ключи, солнце в качестве восходящего и нисходя­щего светила, в виде страдающего, умирающего и воскресающего суще­ства, в виде бога, который сам предает себя на смерть и погребается, дабы через свою собственную смерть доставить прочим созданиям жизнь. Через «врата небесного огня» в Раке, где в эпоху Овна солнце нахо­дится на вершине своего могущества и проявляет всю свою силу, оно спускается в звездное подземное царство, в нижнюю половину зодиака, чтобы затем, — по словам Макробия,^[58] — снова взойти, подняться через «водные врата», т. е. чрез знаки (Козерога, Р.). Водолея и Рыб. В качестве такового, этот солнечный бог носит также имя Дод, Додо, Даду, Дауд или Давид а, — возлюбленного; так называют его в Откро­вении «святые», «истинные»; он имеет «ключ Давида, который отво­ряет — и никто не затворит, затворяет — и никто не отворит» (3, 7). Сол­нечный бог, выходящий из ворот небесного огня, дабы начать свой тяжелый путь земной жизни, и входящий в ворота потопа и наводнения т. е. в ад, дабы освободить души из мрака и тягот зимы, — этот бог, действительно, является законным обладателем небесных ключей, т. е. владыкой обоих ворот на звездном небе, и если в переднеазиатском культе он, изображается небесным привратником, то это только соответ­ствует его сущности.^[59]

Рис. № 10. Небесные столбы.

Древневавилонский рисунок, изображающий два небесных столба. Предполагают, что в последних следует видеть отростки или спады Млечного Пути, при прохождении которых солнце достигает высшей и низшей точек своего пути. Эта астральная, «небесная» сторона столбов в древности пере­плелась с «земной», фаллической (фаллос-половой орган), так что стоявшие перед храмами или внутри последних два священные столба одновременно символизировали и путь растительно-солнечного божества, и его творческую силу (плодородие).

В этих-то астрально-фаллических столбах А. Древс и др. видят перво­образы позднейших, христианских колоколен.

Однако, Иисус в новом завете выступает перед нами не только в роли первоначального хранителя ключей, ключаря: он является также тем, к кому применяют именование «камня», о котором говорит Исайя, 8, 14. У Матфея (21, 42), Марка (12, 10) и Луки (22, 17) Иисус сам отно­сит к себе слова псалма 117, 22, о камне, который отвергли строители и который сделался главою угла. Павел, имея в виду источающую воду скалу, освежившую Израиля в пустыне, называет христа «духовным камнем» (первое к кор. 10, 4)^[60], и автор первого послания Петра гово­рит об Иисусе, как о «камне живом», который избрал во главу угла бог и на котором верующие, тоже как бы камни живые, должны строить из себя духовный дом (2, 5 сл.). Равным образом, Павел обрисовал христа в виде «основного камня строения божия», которое он хотел ви­деть, прежде всего, в коринфской общине, а затем во всем христианстве (первое к кор., 3, 9, 11). Разве также пророк Захария не говорил о таин­ственном камне, при чем он говорил это в связи с Иисусом или Иошуа, тем великим иереем этого имени, который, будто бы, привел иудеев из вавилонского плена на их прежнюю родину, в Иерусалим, и который в со­знании иудеев очень легко сливался с одноименным ему преемником Моисея (Иисусом Навином), а в дальнейшем с Иисусом (Захария, 3, 9)?

А ведь здесь речь идет о так называемом «Эбен Шетийя» равви­нов, о том четырехугольном «камне основания», который со времен воз­вращения иудеев из плена занимал во втором храме место прежнего, ковчега завета (Исайя, 28, 16) и который раввины относили к мессии!^[61]

После всего этого, может быть, станет понятным, почему все эти различные представления, стоявшие в связи с наиболее чтимыми боже­ственными существами, слились, наконец, в одно целое и в эпоху рели­гиозного синкретизма привели к тому, что все религиозные направления наложили друг на друга определенный отпечаток.^[62] Однако, ни одна из тогдашних религиозных форм не была так склонна к присвоению себе представлений остальных религий, как митраизм, религия персид­ского камня — бога и небесного ключаря — Митры.

5. ПЕТР И МИТРА.

Мы знаем, какую огромную роль в первые века нашей эры играл в религиозной жизни древних митраизм.^[63] С того момента, когда он впервые, во времена Помпея (ок. 70 года до нашей эры), попал в поле зрения Запада, персидский бог «Непобедимое Солнце», тогда уже заво­евавший себе всю Переднюю Азию, начал свое безостановочное побед­ное шествие на Запад, и своим блеском затмил всех прочих богов, попа­давшихся ему на пути. Прежде всего на сторону воинственного Митры перешли солдаты и всюду подготовили ему прием там, где стояли рим­ские легионы (полки). В особенности после того, как митраизм в Риме слился с культом фригийского Аттиса, а сам бог присвоил себе черты древнеиталийского Януса и, тем самым, римский характер, Митра сде­лался самым опасным противником, с которым должно было бороться христианство в первые века своего развития. Притягательная сила, с какою митраизм действовал на верхи и низы тогдашнего общества, была столь велика, что одно время трудно было решить, он ли, или христианство одержит окончательную победу над душами. Больше того, благосклонность и тяготение целого ряда императоров, вроде Коммода (180-192) и Аврелиана (270-275), провозгласившего митраизм государ­ственной религией, придали последнему такое влияние и уважение, что христианство долгое время не могло с ним соперничать. И если все же, в конце концов, эта религия была побеждена церковью, то это произо­шло меньше всего по внутренним причинам, но, скорее, по причинам, частью заключавшимся в организации, — митраизм не допускал к культу женщин и в целом был скорее родом античного (древнего) франкмасонства^[64], чем открытым религиозным обществом, частью же по соображениям государственного разума, который в решительный мо­мент признал желательным отдать предпочтение иудейскому христу перед персидским Митрой.

Рис. № 11. Митраистическая икона

Одна из митраистических «икон» — из­ображение солнечного божества. Последнее в левой руке держит шар — образ земли или неба, и, по-видимому, кнут, — символы власти. Правая рука поднята, как бы, для благосло­вения. Вряд ли, случайность, что на это из­ображение весьма походят некоторые хри­стианские иконы — образы Иисуса.

Голова божества украшена семью лу­чами, намекающими па таинственную силу семи планет и их богов. Отражение этого представления мы находим в мифе о солнеч­ном Самсоне, который лишается всей своей силы, как только Далида остригла у него на голове семь прядей волос.

Вокруг головы божества — нимб, круг, образ солнечного сияния, заимствованной христианскими художниками для своих героев — «святых».

Здесь, прежде всего, сыграла свою роль смерть императора Юли­ана, который, как никто другой, был предан служению Митре, при чем смерть в борьбе с персами, самыми страшными врагами римской импе­рии (363); она для культа Митры на Западе оказалась роковой. В этой смерти усмотрели знак того, что персидский бог не желал поклонения со стороны чужеземцев, а это отшатнуло от него, в первую очередь, сол­дат. Одним из первых правительственных мероприятий преемника Юлиана — Иовиана, было окончательное восстановление христианства в его прежних правах после того, как еще раньше (в 340 г.) Констанций закрыл языческие храмы. Вместе с этим была сыграна роль митраизма на Западе.^[65] Охваченные фанатизмом, который в смысле беспощад­ности и жестокости нисколько не уступал тому, с каким их преследовали язычники, христиане бросились теперь на поверженного в прах против­ника и сделали все возможное, чтобы только затереть его следы. Это им удалось сделать так хорошо, что митраизм почти на целых полторы тысячи лет почти совершенно исчез из памяти людей, и только, теперь, после основательного и исчерпывающего исследования Франца Кюмона об этой религии, мы снова начинаем приобретать более правильный взгляд на сущность и значение Митры, а также родственного ему и слившегося с ним Аттиса.

В Риме главное святилище Митры находилось на Ватикане, на месте нынешнего собора св. Петра. Там он почитался вместе с еще раньше официально признанным Аттисом, умирающим и воскресаю­щим юным богом фригийской мистериальной религии, и его матерью Кибелой. Там при раскопках 1608-1609 г. были еще найдены надписи о тавроболиях и криоболиях, совершавшихся с 305 по 390 год.

Митра-Аттис носил здесь имя «папы-отца». «Отцом» (отец, — отец отцов) назывался также верховный жрец этого бога, как «святым отцом» до сих пор еще именуется римский папа. Последний, подобно тому верховному жрецу — первосвященнику, носит на голове тиару или митру, — головной убор Митры-Аттиса, вроде «венца» или «короны»; обуваемся в красные солдатские башмаки жрецов Митры; заведует ключами «бога-скалы» и приписывает, себе власть «вязать и разре­шать», — в соответствии с тем обстоятельством, что на Ватиканском холме верующие, освобождались, «разрешались» от своих грехов через тор­жественное, кровавое крещение, — жертвенное заклание тельца или овна.

Нет сомнения, что христианский Петр является только удвоением и очеловечением персидского Петра или Митры, который в таком виде пробрался в евангелия. Папская церковь — только прямое продолжение или христианская замена древнего культа персидского Петра. Верхов­ному жрецу или первосвященнику (папе) католического христианства соответствует архигалл, верховный языческий жрец или папа культа Митры-Аттиса. Этот языческий папа свое местопребывание имел на Ватикане, чтил солнце, как спасителя, а в богине Кибеле поклонялся «деве»-богоматери, которую обычно изображали сидящей с младенцем на коленях и которая в деве Марии имеет свою христианскую параллель. Языческий папа, как и остальные галлы или жрецы Аттиса был евну­хом — скопцом, и, думается, память об этом ожила в церковном запре­щении духовным лицам (католикам) жениться и производить детей.^[66]

Впрочем, много еще и других элементов религии Митры — митраизма перекочевали в христианскую церковь, так, например: учение о чисти­лище, употребление кропильницы, обычай креститься, т. е. совершать крестное знамение.

Затем, христианство совпадает с митраизмом не только в призывании святых и небесных покровителей, — персидских «ферверсов»^[67], к лику которых могли попадать также умершие праведники и которые иногда ведали особым кругом деятельности, но и в самом роде молитвы, крещения детей, миропомазания и причащения.

Далее, самая форма богослужения, месса (обедня), — слово, которое, по-видимому, стоит в связи с персидским мязд или мизд — названием священного лечения или хлеба^[68], молитвы священнослужителя перед алтарем, причем, священнослужитель то один, то вместе со своим по­мощником (дьяконом или псаломщиком Р.) взывают к богу, складыва­ние и распростирание рук, коленопреклонение, каждение кадилом, со­вершение литургии на неизвестном народу, мертвом языке (зендском), употребление гостии (причастной облатки, просфоры), а также некоторые особенности священнического одеяния: стихарь, широкий пояс и епи­скопская шапка (митра), десятина (сбор в размере одной десятой части поступлений с хоз. или доходов) и т. д., — все это христианской церковью было заимствовано из персидской религии^[69].

Христианское искусство катакомб также находилось целиком под митраистическим влиянием. Наконец, христианство, — как было сказано, — поместило на свое собственное небо даже самого персидского бога — скалу, Митру, облачив его, в лице Петра, в христианскую мантию и поставив в прямую связь с Иисусом этого, так называемого «князя апостолов», его мнимого первого ученика и преемника по должности учителя.^[70]

Церковь, которая стремилась господствовать из Рима над миром, чего домогался и Митра-Янус, — нуждалась в таком боге, который, по­добно Янусу, имел свои корни в римской почве и стоял в ближайшей связи с Римом. Для этого должна была служить ей личность Симона-Петра. Верующие раньше знали его только в качестве символического представителя иудео-христианства, выступающего в противовес языку христианству Павла.

Рис. № 12.

Митраистическая пластинка — медаль (передняя сторона приводимой ранее, та — задняя сторона). На ней изображен Митра стоящим между конными Близнецами — Касто­ром и Поллуксом, символизировавший день и ночь, утро и вечер, восходящее и захо­дящее солнце, жизнь и смерть. Над головой Митры — ворон (?) и головы лунного и сол­нечного божеств. Внизу, прямо под ногами Митры, жертвенник или престол с причаст­ными (тремя) хлебами, рядом с жертвенником (направо) причастная чаша и рыба, а также (налево) — голубь и пр. Все последние митраистические сим­волы удивительно совпадают с раннехристианскими. Если учтем, что. митраизм древнее христианства, и что последнее массу идей, обрядов и образов заимство­вало из него, то отмечаемое совпадение — отнюдь не случайно, а следствие митраистического влияния.

Теперь то, что прежде было только простым, голым именем, под митрастическим влиянием приняло более определённые формы и об­раз: бог превратился в человека, как в человека превратили исконного бога Иисуса, дабы тем самым сделать его более близким сердцам ве­рующих, и как впоследствии церковь из языческих богов делала себе святых и мучеников, — вспомните о св. Дионисии, св. Георгии, св. Бри­гитте, о Косьме и Дамиане, которые соответствуют греческим Диоску­рам, и т. д., на что указывал еще Фауст Августину («Против Фа­уста», 20, 4)

Этот (антропоморфизованный — превращенный в человека) бог за­нял теперь место рядом с христианским спасителем в качестве его пер­вого помощника, и все, что рассказывали о Симоне, Протее, Петре, Атланте, Янусе и Митре, — все это, хотя и в поблекшей форме, нашло свое отражение и выражение в личности Симона-Петра. Ведь тогда еще жили в мире представлений или образов древне-языческих богов, и была неизбежно, что эти представления теснейшим образом, внутренне пере­плетутся с христианскими.

Петр — «скала церкви»! Петр — небесный ключарь!

На изображениях митраистического Кроноса рядом с последним фигурирует петух. Персы считали последнего особо священной пти­цей, быть может, вследствие его связи с восходом солнца; на этом осно­вании, он присоединялся также к образу Януса. Так и евангелие ста­вит петуха в связь с Петром: оно заставляет его петь в те моменты, когда апостол трижды отрекается от своего учителя. Однако, — по словам Мишны, — в Иерусалиме совершенно было запрещено куроводство, так как петух стоял в отмеченной выше связи с финикийским Гераклом и Митрой.

Следовательно, там не мог петь и петух.

Рис. № 13-14. Зерван — первообраз мифического Петра.

Митраистический бог времени — Зерван (налево), сливавшийся иногда, в солнечным Митрой и послуживший вместе с ним первообразами мифиче­ского апостола — ключаря Петра (направо). Зерван изображен львиноголо­вым, — намек на всепожирающую силу времени. На спине у него крылья — образ быстролетности, быстротечности времени. Овит он змеей, — извилистый путь солнца на небе. В руке — посох, символ власти. В руках ключи от неба и ада, перешедшие по наследству его преемнику — Петру. У ног петух, — священная птица божеств времени и солнца, своим пением ночью и утром возвещающая истекшее время и скорый восход солнца. Молоток и клещи, — ремесленные орудия, — намекают, по-видимому, на то, что Зерван — «небесный ремесленник» или «плотник», создавший мир. Это обстоятельство позволяет нам видеть в нем первообраз или первоисточник евангельского образа «плотника» или «ремесленника» Иосифа, мнимо-земного отца мифи­ческого Иисуса

Таким образом, митраистический Зерван христианами был превращен как в апостола Петра, так и в плотника Иосифа.

III. ПЕТР В РИМЕ

По словам Деяний апостолов, — Петр после своего освобождения из иродовой темницы отправился в «другое место». Дальше в Деяниях мы встречаем его еще только раз, в рассказе о соборе апостольском, где Петр первым берет себе слово, причем не сообщается, как он пришел в Иерусалим и где он потом пребывал. Апостольский собор, говорят, имел место в 53 году. Послание к галатам тоже предполагает присут­ствие Петра на этом собрании и рассказывает о его позднейшем пре­бывании в Антиохии. Но еще раньше, в 44 году, он, говорят, прибыл в Рим при Клавдии (41-54), при чем предполагают, что под тем «другим местом» Деяний следует подразумевать Рим. По свид. Евсевия и Иеро­нима («О блест. муж. 1), Петр действовал здесь вместе с Павлом, якобы, приведенным в Рим в 61 году в качестве арестованного, основал римскую церковь или общину и в продолжение целой четверти века (42-67) исполнял обязанности первого епископа, чтобы затем в связи с первым гонением на христиан при Нероне вместе с Павлом претерпеть муче­ническую смерть.

Характерно, что Деяния ничего не знают о подобной совмест­ной деятельности Петра и Павла в Риме. Они заканчиваются словами: «И жил Павел целых два года на своем иждивении (в Риме), и прини­мал всех, приходивших к нему, проповедуя царствие божие и уча о господе Иисусе христе со всяким дерзновениемневозбранно» (28, 30 сл.). Далее, Деяния рассказывают о деятельности Павла, просто копируя ее с деятельности Петра и приписывая обоим апостолам одно и то же житейское поприще. Поэтому они не преминули бы, конечно, упомя­нуть и о деятельности Петра рядом с деятельностью Павла, если бы таковая фактически имела место.

Впрочем, первое послание Петра пытается заставить поверить в пребывание Петра в Риме и в связь его с Павлом. Оно, якобы, было на­писано Петром через Силуана (Сильвана), «верного брата», о котором упоминается во втором послании к коринфянам, 1, 19, пересылает при­вет Петра от «его сына» Марка, которому приписывается древнейшее евангелие, и помечается «Вавилоном», под каковым не раз подразуме­вали Рим. Но как раз это обстоятельство выдает неподлинность, под­ложность послания. Ведь имя Вавилон могло применяться к Риму только после разрушения Иерусалима императором Адрианом и окон­чательного рассеяния иудеев в тридцатых годах второго века. Затем, само послание так написано и обнаруживает столь ясные следы Павло­ва образа мыслей, столь мало выражает или отражает иудео-христиан­ские воззрения мнимого Петра и, сверх того, в стилистическом отношении (т. е. в отношении слога) столь далеко от того, чтобы его мог на­писать бедный, необразованный галилейский рыбак Петр, — что, исклю­чая немногих, совершенно безмозглых, голов, «первое послание Петра» теперь уже никто более не считает подлинным. Оно, явно, написано с целью заставить поверить, что Петр был в Риме одновременно с Павлом и его приверженцами и находился в сношениях с древнейшим еванге­листом (Марком), дабы таким путем произведению последнего придать высшую степень достоверности.

Еще меньше, чем первое, могло вылиться из-под пера Петра вто­рое послание, носящее его имя. Автор называет себя Симоном Петром, рабом и апостолом Иисуса христа, дает понять, что он уже в преклон­ных летах, и напоминает своим читателям о том, как он вместе с Иису­сом пребывал на горе Преображения и слышал небесный голос, про­возгласивший Иисуса сыном божием. Ну, а если хоть что-нибудь, то как раз преображенская история, — по общему признанию, — является чистейшим вымыслом и написана по ветхозаветной прописи.

Следовательно, Петр не мог о ней ничего рассказывать. Автор на­поминает о том, что он написал также первое послание Петра и, рав­ным образом, пытается показать, что он находился в Риме одновре­менно с Павлом, намекая при этом на послание последнего. Однако, можно сомневаться, чтобы оба эти послания могли принадлежать од­ному и тому же автору. Ведь в то время, как первое послание Петра обычным образом выставляет конец света долженствующим наступать вскоре (4, 7), второе послание, прибегая к странным оговоркам и уверт­кам, пытается утешить верующих в том, что всеми ожидаемое прише­ствие господа так долго заставляет себя ждать. Мы, явно, имеем здесь дело с неловкими, грубыми подделками или подлогами последней по­ловины второго века, если не еще более позднего времени. Точно такого же сорта и те отрывки, которые под заглавием «Откровение» (Апока­липсис) Петра» напечатаны в изданном Геннеке собрании апокрифов.

То, что церковные писатели имеют еще сообщать нам о пребывании Петра в Риме, тоже не заслуживает никакого доверия: ни его встреча с александрийским иудеем Филоном, который, будто бы, был (!) другом апостола, ни многочисленные путешествия Петра в Рим, которые он, якобы, предпринимал и которые просто измышлены с целью объяснить его присутствие на апостольском соборе в Иерусалиме или в Антиохии, ни, наконец, его связь с Марком и евангелием последнего. Все это ведет своё происхождение только от Евсевия, который пытался таким обра­зом обосновать церковное предание и установить взаимную связь между Римом и мнимым основанием христианства через Иисуса, а его исто­рическая ценность — точно такого же сорта, как и то, что Деяния со­общают о путешествиях и личных сношениях Павла. Можно, пожалуй, целый полугодичный курс лекций в университете заполнить разбором этих бредней, но только пусть не думают, чтобы это составляло хоть какую-нибудь научную работу. С точно таким же правом можно было бы «научно трактовать», — исследовать также путешествия и деяния (мифического, сказочного моряка-героя) Синдбада в арабских «Сказках тысячи и одной ночи».

ИЗ ШАНТАЖНОЙ ПРАКТИКИ РЯСНИКОВ

«Подлинные терновый венец» и «шипы» из него Иисуса Рис. № 15.

На приводимом рисунке он дан в половинном размере, т. е. уменьшенным в два раза. В среди­не его под цифрами 1-3 даны уменьшенные в три раза снимки с «шипов» этого венца, хра­нимых ныне 1) в г. Пизе, 2) в Трире и 3) в Вевельгеме (эпархия Брюгге).

В целях спасти историчность своего мифического Иисуса, а также легче и лучше эксплуатировать темные, невежественные массы, рясники сфабриковали массу не только подложных документов, но и предметов, якобы, принадле­жавших тому или иному евангельскому герою, особенно — Иисусу. Ранее мы показали «подлинный портрет» его, теперь приводим снимок с, конечно, «подлинного» его тернового венца, хранящегося ныне в соборе Парижской Богоматери.

Любопытна история этой христианской стряпни. Венец выплыл на сцену, т. е. был сфабрикован, поздно: первое упоминание о нем находим в письме св. Павлина и, немного позднее, у Григория Турского (ум. в 594 г.). Пред­полагают, что этот венец был разделен между церковью Гроба Господня в Иерусалиме и императорской капеллой (часовней) в Константинополе.

О пребывании в последней венца писал в 1100 году византийский император Алексей Комнен I. В 1238 году Балдуин II, явившись во Францию искать себе помощи, подарил этот венец франц, королю-ханже, Людовику «святому». Когда посланные им в Константинополь монахи прибыли туда, то узнали, что министры Балдуина, нуждаясь в деньгах, продали венец за огромную сумму венецианцам. Тогда Людовик чрез посредство этих монахов выкупил венец у венецианцев, дав последним солидное отступное. В 1239 году «святыня» была привезена в Париж, помещена в специально для нее построенной часовне и пребывала там до Великой французской революции. Затем венец переко­чевывал из одного места в другое, пока, наконец, не попал в собор Парижской Богоматери.

Рис. №16-17 «Подлинные» шипы.

Два ковчежца с другими «подлинными» ши­пами из «подлинного» тернового венца. Нале­во — ковчежец главного собора г. Отена (во Франции), внутри его находятся два шипа, о чем гласит на нем готическая надпись: «два шипа из венца нашего господа». Другой ков­чежец (направо) с одним шипом хранится в глав­ной семинарии того же города. Масса шипов рассеяна также по другим городам.

Далее, какое же есть у нас еще свидетельство в пользу пребыва­ния Петра в Риме и его мученической смерти там вместе с апостолом Павлом?

Это свидетельство, говорят, находится в написанном, якобы, около 95 года первом послании римлянина Климента к коринфянам. Прежде всего, познакомимся с личностью: этого мужа. По словам так называемых лжеклиментовых «Признаний», он был сыном знатного рим­лянина, с целью познакомиться (!) с христианским учением предпринял путешествие в Палестину и там был наставлен в христианстве Петром. Согласно, — впрочем, всеми признаваемому неподлинным, — посланию Климента к апостолу Иакову, Петр избрал его своим преемником на римской епископской кафедре. Причем, то он сам, будто бы, лично исправлял эту должность, то, — по свид. Евсевия («История церкви», 3, 16), — был просто только секретарем Петра в Риме. Все известия о нем весьма сбивчивы, а остальные, дошедшие до нас под его именем, писания, — послания, проповеди, являются столь явными, несомнен­ными подделками, что они не пользуются никаким уважением даже у теологов. Что же касается вышеназванного послания, то оно, гово­рят, было написано по случаю поднявшегося в коринфской общине спора, дабы от имени римских братьев увещевать и призвать ее к со­гласию.

Все это не очень-то смахивает на историю. Ведь то, что, будто бы, римская община конца первого века пользовалась уже таким уваже­нием, что через свое, написанное от ее имени, официальное послание могла делать предписания коринфянам и, хотя бы даже во имя любви и блага, давать им указания и советы, как им надлежит вести себя, — все это должно возбуждать подозрение. Разве, в данном случае не го­ворит, скорее, церковь позднейших веков и, сквозь все это писание, разве не проглядывает слишком ясно намерение приписать римской об­щине преимущество перед всеми остальными? Выдающиеся ученые, вроде Землера, Баура, Швеглера, Целлера, Фолкмара, Гаузрата, Лома­на, ван-Манена, Штека, ван-ден-Берг-ван-Ейсинги и др., также не при­знали подлинным это послание. Фолькмар относит это послание к 125 г., Ломан, ван-Манен и Штек — только к 140 году, а Гаузрат — ко вре­мени правления Адриана (117-138), если не к эпохе даже Антонина Пия, т. е. к средине второго века, причем отнюдь не говорится, что оно не могло быть даже еще более позднего происхождения, что, быть может, весьма вероятно. «Любовь к истине», — говорит историограф Зеек, — была добродетелью, весьма низко ценимой христианством».

Церковь имеет на своей совести столько подделок и фальсифика­ций, что она не должна удивляться, если ее соответствующим показа­ниям и данным не придают больше вообще никакой веры. Ведь даже весь новый завет целиком в некотором смысле представляет сплошную подделку, так как ни одно из его писаний не возникло ранее второго века (исключая, быть может, «Откровения Иоанна», Р.), между тем как церковь все же пытается уверить нас в том, что они были напи­саны еще в средине первого века.

Впрочем, что мы узнаем о личности Петра из первого послания Климента? «Завистью и ненавистью, — пишет он коринфянам, — были преследуемы величайшие и праведнейшие столпы наши, и они боролись до самой смерти. Представим себе благих апостолов: Петра, который был преследуем ревностью неправой и не одну и не две, а много опасностей претерпел, пока, осуществив свидетельство свое, не вошел в подобающее ему место славы. Вследствие проявившихся тогда зависти и страсти спорить, Павел указал путь к победе, путь смиренного терпения: семь раз он находился в узах, удалялся в изгнание, побиваем был камнями, как вестник или глашатай появлялся он на Востоке и Западе, почему и пожал славу великую, как плоды своей веры. Ибо весь мир он учил праведности, до крайнего Запада проник он и пред власть имущими давал свое свидетельство. После этого взят он был с земли и ушел, этот величайший образец терпения, в место святости и славы».^[71]

Где же в этих словах сказано, что Петр был в Риме?

Указывают на то, что оба апостола упоминаются непосредственно один за другим, а пребывание Павла в Риме, якобы, подтверждается Деяниями. Следовательно, — говорят, — автор послания должен был предполагать (!) присутствие Петра в Риме. Ну, а что это за «ревность неправая», из-за которой, якобы, столько опасностей пришлось претер­петь этому благому апостолу? И что это за «свидетельство» осуществил он? Слово «мартюресас» ключа к ответу на этот вопрос нам не дает. Ведь, слово «мартюс» (обычно переводимое через «мученик» Р.) перво­начально значило просто только «свидетель» или «исповедник» и оз­начало всякого, кто свидетельствует в пользу истинности христианской веры, — на основании ли личных сношений с Иисусом, вследствие ли явления ему воскресшего, каковым подтверждается истинность его бла­говестия, или же только на основании способности изрекать прорицания, пророчества и тем самым доставлять довод в пользу действия святого духа на общину. Таким образом, «мартюс» было в общине только почетным наименованием, — как всякий, претерпевший муче­ничество за свою веру, мог быть назван «мартюсом»; так и, наоборот, всякий мог претерпеть это мученичество и все же не получить име­нования «мартюса».

Так, мифический Стефан, якобы, умерший за свою веру, именуется «мартюсом», но не потому, что он, якобы, умер за свою веру, а потому, что он, будто бы, видел христа и свидетельствовал о нем; и он был бы назван «мартюсом» даже в том случае, если бы не был (а он и на самом деле не был) побит камнями иудеями. Только позднее, в эпоху ор­ганизованных правительством гонений на христиан, при конкурирова­нии с остальными религиями и враждебной философией, когда хри­стиане высшую истинность своей религии пытались засвидетельство­вать и доказать своею стойкостью и своим мужеством в страданиях, — только тогда оба понятия «мартюса», — «свидетеля, исповедника и «кро­вавого свидетеля-мученика», — слились друг с другом, и только с тех пор, в соответствии с этим, стали думать, что также и те, которые в бо­лее ранние времена свидетельствовали о христе, это свидетельство должны были запечатлеть своею смертью.

Посему, отнюдь не верно, что автор первого. Климентова послания, упоминая о «свидетельстве» Петра, имел в виду кровавое свидетель­ство (т. е. мученичество) этого апостола.

Ведь, если даже он говорит о преследованиях или гонениях, ко­торым подвергались апостолы, и замечает, что они «боролись до самой смерти», то все же он вовсе не говорит этим, что они эту смерть, пре­терпели за свою веру. Претерпеть мученическую смерть и бороться до самой смерти, — это две совершенно различные вещи. А если из выше­приведенного места вычитывают, что Петр вместе с Павлом претерпел мученическую смерть, то это делают только потому, что Павел, упоминаемый сразу же за ним, — по преданию, — погиб при Нероне, — по пре­данию, которое, однако, очень позднего происхождения, так как оно определенно выступает только в так называемых «Деяниях Павла». Из­датель этих «Деяний» в «Новозаветных апокрифах» относит их к концу второго века, однако, возможно, что они еще более позднего происхо­ждения и в своей нынешней форме принадлежат, быть может, только пятому веку.

Впрочем, хотя это предание и относит смерть Павла ко временам Нерона, однако, выставляет его не в качестве жертвы известного нам из Анналов (15, 44) Тацита Неронова гонения на христиан.

Следовательно, Климент в конце первого века еще не мог смерть обоих апостолов ставить в связь с нероновым гонением и думать, что оба они умерли вместе.

Однако, там же, в вышеприведенном месте, читаем далее: «К этим мужам святой жизни (Петру и Павлову) присоединилось множество избранных, которые вследствие зависти претерпели много поношений и тем явили прекраснейший пример в среде нашей. Вследствие зависти подверглись преследованиям жены — Данаиды и Дирки, — страшные и позорные издевательства пришлось им претерпеть, но, несмотря на сла­бое тело свое, они достигли намеченной цели в этом состязании в вере и удостоились славной, почетной награды».

Что могли при чтении этих слов подумать адресаты, к которым, будто бы, было направлено это послание? Самые ученейшие мужи тщет­но ломают над этим голову.

«Слова эти, — говорит Арнольд в своей книге о «Нероновом гонении на христиан», — с первого же взгляда (!) оказываются христианской параллелью тому рассказу Тацита, где говорится об «изысканных нака­заниях», об издевательствах и насмешках, которым подвергались не­счастные (христиане) во время казни, служившей удовлетворением жажды зрелищ римской черни».

Но разве Тацит, при всем известной его слабости к описанию такого рода зрелищ, мог бы воздержаться от описания страшной кар­тины, когда бык таскал на своих рогах Дирк? Да и что означают те Данаиды, в образе которых в послании выступают христианские муче­ницы, подвергшиеся издевательствам и насмешкам? Можно ли прини­мать всерьез, чтобы скучные водоносицы, дочери Даная, могли послужить заманчивым образом для удовлетворения жадной до зрелищ и крови римской черни? Или, быть может, автор послания словами «Данаиды и Дирки», стоящими вне всякой связи с предыдущим и последующим в тексте, хотел только противопоставить христианских мучениц преступ­ницам античного мифа?^[72] Далее, что обозначает вся эта масса муж­чин и женщин, якобы, преследуемых «завистью», и почему здесь эпизод с христианами поставлен на одну доску с историей Каина и Авеля, Иакова и Исава, Иосифа и его братьев, Моисея и египтянина, Аарона и Мириамы, Дафана и Авирона, Давида и Саула?

Ренан припоминает при этом о ненависти иудеев к христианам, но на защиту своих единоверцев с успехом выступил Иоэль, тем более что Тацит не дает ни малейшего основания для такого толкования.

А не использовал ли автор этого Климентова послания весьма поздние «Деяния Петра» и другие апокрифические произведения, где Симон Волхв, горя ревностью и завистью к Петру, вступает с ним в состязание и вызывает гонение на христиан? Далее, все это сомнитель­ное место с его избитыми, произносимыми для красного словца, общими местами относится ли вообще к неронову гонению? Может быть, здесь отнесены к эпохе Нерона все те мучения, которым подвергались хри­стиане, мужчины и женщины, при позднейших гонениях? Во всяком случае, из послания Климента не видно, чтобы то «множество избран­ных», которые «вследствие зависти претерпели много поношений и мучений» и «присоединились» к апостолам Петру и Павлу, приняло смерть в одно и то же время с последними.

Признание этого за факт, ведь, вытекает только из обычной, мысленно проводимой связи между смертью апостолов и мнимым нероновым гонением, из логического связывания или сопоставления, отно­сительно которого, однако, весьма сомнительно, существовало ли оно вообще во времена Климента, не говоря уже о том, что Петр и Павел, говорят, были казнены только в 66 году, а Нероново гонение, говорят имело место уже в 64 году, и, вдобавок, оно представляет собою только простую легенду.^[73]

Так как связь вышеприведенного, места с нероновым гонением дает только единственную зацепку или опорную точку для определения времени возникновения этого послания, а эта связь, при том, — абсо­лютно сомнительна, то дата послания совершенно висит в воздухе, и послание одинаково может принадлежать как первому, так и четвертому веку, «великому веку литературных подделок», — как назвал его Эдвин Джонсон.

Эти слова Джонсона, в свою очередь, до некоторой степени, не точны, так как в христианстве фальсификация-подделка издавна играла большую роль, и мы, вообще говоря, имеем литературу только иеподлинную, подложную или подделанную, — и только потому, что здесь затрагивается христианство, ее из учтивости обычно называют красивым словцом — «псевдоэпиграфическая» («лжеписания») или «апо­крифическая» («сокровенная») Ведь даже связь вступления или преди­словия этого послания, где речь идет о неожиданно разразившихся над общиной опасностях и бедствиях, с домициановым гонением в 93 году — отнюдь не несомненна. Домицианово гонение, вообще говоря, не было гонением на христиан.

ИЗ ШАНТАЖНОЙ ПРАКТИКИ РЯСНИКОВ

«Подлинное копье» трагедии на Голгофе Рис. № 18-19.

Еще образчики фабрикации церковниками «мощей», стоящих в связи с историей мифического Иисуса, — части копья, коим, будто бы, был пронзен бок его. Копье было сфабриковано поздно и история его туманна, полна противоречий. Сначала оно существовало в Иерусалиме, после разграбления которого персами металлический наконечник копья был ими отдан констан­тинопольскому патриарху Никите, положившему его в храм св, Софии. С дру­гой стороны, некий Аркульф в 670 году остаток копья видел в Иерусалиме, после чего эта часть исчезает со страниц истории, а выдвигается на первый план константинопольская. Последняя, после ряда перемещений попала в руки собирателя церковного хлама — короля Людовика «святого», поместившего ее в особый ковчежец (см. рис. налево), в одну из парижских капелл. Во времена Великой французской революции этот ковчежец с копьем исчез бесследно.

Несмотря на все это, часть того же копья, и опять-таки, металлический наконечник, еще в XV веке оказывается в Константинополе; в 1492 году турецкий султан Баязет II отослал его папе Иннокентию VIII, который, несмотря на высказанные некоторыми сомнение в подлинности, торжественно перенес эти «мощи» в собор св. Петра. До нас дошел рисунок этого копья, относящийся к 1599 году, каковой мы и воспроизводим выше (рис. направо). Нет сомнения, что это копье — второе или третье по счету. Однако, дело этим не кончается, так как до сих пор существует еще несколько и, конеч­но, «подлинных» копий напр. 1) в Эчмиадзине (в Армении), 2) в Вене (пере­несено из Нюрнберга), 3) в Кракове, 4) в Смирне, и многочисленные час­тицы в различных местах, напр., в Кельне, в Анконе, и т. д.

Думается, что если бы собрать все бывшие и существующие «подлин­ные» копья и их частицы, то их с избытком хватило бы увешать стенку где-нибудь в военном музее или в музее христианских, церковных фабрикатов.

Текст Кассия Диона (67, 14). на который при этом опираются, в крайнем случае, позволяет заключить о гонении только на тех, кто, подобно Флавию Клементу, двоюродному брату императора, склонялся к «атеизму» или иудейской религии. — «Если послушать только римские источники, то при Домициане не было совершенно никакого гонения на христиан; если же послушать источники христианские, то это гонение распространилось далеко за пределы Рима, так как, — по словам Гегезиппа, — из Палестины были вызваны в Рим и подверглись допросу, в качестве родственников христа, даже внуки Иуды, — а по словам Евсевия и, быть может, даже Иринея, — как раз тогда был сослан на остров Патмос апостол Иоанн. В таком случае нельзя сказать, что только Рим подвергся испытаниям, а соответствие с картиной нашего послания «отпадает».

Поэтому, создается, впечатление, что также и здесь гонение на хри­стиан, как таковое, является только продуктом разгоряченной фантазии поборников христианства и отцов церкви, которым была нужна наивозможно ранняя история страданий христианства. 130).

Итак, окончательный приговор о первом послании Климента может быть только таков: на основании этого послания нельзя сделать поло­жительного вывода ни о пребывании Петра в Риме, ни о его насиль­ственной смерти по случаю гонения на христиан при Нероне.

Характерно, что и Юстин (около 150 г.) ничего не знает о пребывании Петра в Риме, а Шмидель также на этом основании советует осторожно относиться к «посланиям римлянина Климента» и предосте­регает от желания найти в нем свидетельство в пользу такого пребыва­ния Петра.

Однако, быть может, лучшую службу в этом направлении сослужит нам послание антиохийского епископа Игнатия к римлянам? Это посла­ние, говорят, было написано, приблизительно, в 107 году, незадолго до смерти Игнатия, на пути его в Рим; оно дышит настроением человека, который сознает, что в скором времени он за свою веру будет брошен на растерзание диким зверям. Но на самом ли деле автор имел основание предполагать это? Правда, из пресловутого письма Плиния к императору Траяну, мы знаем о гонениях на христиан при последнем. Однако, это письмо неподлинно. Оно, — как это обстоятельство показал, между про­чим, Ощар, — вышло из-под пера Юкунда из Вероны, в конце XV века. Во всяком случае, мы не имеем никакого основания допу­скать, что уже при Траяне христиан за их веру бросали диким зверям. Посему, подлинность послания Игнатия также вполне законно оспари­валась с самых различных сторон. Но допустим даже, что оно — неоспо­римо, — что мы узнаем из него о пребывании Петра в Риме? «Я прика­зываю вам не как Петр и Павел», — пишет Игнатий римской общине (4). Этого, конечно, слишком мало, чтобы отсюда можно было делать какие-нибудь выводы.

ИЗ ШАНТАЖНОЙ ПРАКТИКИ РЯСНИКОВ

«Подлинные гвозди» Иисуса Рис. № 20

Согласно евангельским мифам, никогда не существовавший в действи­тельности Иисус был распят на кресте. Если бы даже таковое распятие имело место, то, по древнему обычаю казни, для прибития ко кресту осужденного потребовалось бы только четыре гвоздя: два для рук и столько же — для ног. Действительно, сравни­тельно позднее предание, о мни­мом нахождении царицей Еленой креста, рассказывает, что она вместе с последним нашла также и четыре гвоздя, коими был при­бит Иисус и коими она довольно странно воспользовалась. Говорят, один из них она заделала в шлем своего сына, Константина; этот «подлинный» гвоздь, якобы, вде­лан в хранящуюся доныне в г. Монза железную корону. Другой гвоздь она, якобы, бросила в море во время бури для ее успокоения. Третий гвоздь у ней нашел еще более странное применение: она сделала из него удила для лошади своего сына; — ныне эти удила-гвоздь хранятся в Карпантра. Судьба четвертого нам неиз­вестна.

Можно было бы заранее сказать, что наглая фабрикация таких «святынь» у рясников на этом не остановится, что число гвоздей и, конечно, «подлинных» они при­умножат. Действительно, доныне, по самому скромному и непол­ному подсчету самих же церков­ников, таких «гвоздей Иисуса» существует тридцать два. Некото­рые из рясников, чувствуя красно­речивость этой цифры, желали спасти положение и отстоять под­линность всех указанием, что в это число, мол, вошли гвозди, коими был сколочен или скреплен также самый крест Иисуса, якобы, сделанный из различных кусков.

На нашем рисунке под цифрами даны снимки с десяти наиболее извест­ных, «подлинных» гвоздей, кои хранятся: 1) в Венеции, 2) в Риме, 3) в Трире, 4) во Флоренции, 5) в Аррасе, 6) в Венеции, 7) в Колле, 8) в Сиенне, 9) в Риме, 10) в соборе Парижской богоматери.

Заметим кстати, что один и, конечно, «подлинный», гвоздь Иисуса хра­нится в Москве, в Успенском соборе.

На рисунке размер гвоздей уменьшен вдвое.

Рис. взят из словаря Вигуру, т. II, стр. 811, рис. 300.

Ну, а сообщение коринфского епископа Дионисия (ок. 170 г.) о том, что Петр и Павел сообща основали и наставили коринфскую общину, затем прибыли в Италию, проповедовали там евангелие и претерпели мученическую смерть в одно и то же время? Это сообщение стоит в кри­чащем противоречии с тем, что сам Павел сообщает нам (первое посл. К кор., 3, 5) об основании коринфской общины. Сообщение Дионисия, явно, преследует только цель — поставить обоих апостолов в ближайшую связь с римской церковью и принадлежит к числу тех бесчисленных подделок, каковых много разрешил себе настряпать в интересах цер­ковного предания Евсевий, который приводит нам это сообщение («Исто­рия церкви», 2, 15), — этот «от начала до конца бессовестный историограф древности», — как его назвал Яков Буркгарт.

Столь же мало дает нам свидетельство пресвитера Кая времен епископа Зефирина (ок. 210 г.), который, — по свид. Евсевия (2, 25, 7), будто бы, написал следующие слова: «Я покажу тебе трофеи (?) апосто­лов. Если ты пойдешь на Ватикан или по дороге в Остию, то найдешь трофеи (победные памятники) тех, кто основали эту церковь». Это сообщение обычно толкуется так, что Павел на дороге в Остию, а Петр на Ватиканском холме претерпели мученическую смерть, и что там находи­лись их могилы (трофеи).

Первое более подробное описание смерти обоих апостолов содер­жится, — как было сказано, — в «Деяниях Петра и Павла». Согласно этого описания, — Павел, будто бы, был по приказу Нерона обезглавлен; это, по преданию, произошло на дороге в Остию. Петр же за то, что он, победив в устроенном императором состязании Симона Волхва, послужил причиной смерти последнего и своею проповедью заставил (!) наложниц Неронова префекта Агриппы соблюдать целомудрие, — за все это Петр, будто бы, по наущению Агриппы, и в то же время по своей просьбе, был распят на кресте вниз головой. При этом «Деяния Петра» ничего не знают о всеобщем гонении на христиан при Нероне. Правда, Нерон сна­чала намеревается погубить всех учеников Петра, однако, ночное виде­ние отклоняет его от этого, так что ученики в то время, когда Петр должен был расстаться с жизнью, «находились все вместе, в согласии, радовались и ликовали в господе и спокойно пребывали в своей вере» (41). Деяния же Павла рассказывают, как одновременно с апосто­лом много арестованных с ним христиан было сожжено и число их было так велико, что это истребление раздражило даже римлян, так как они испугались (!), как бы от этого не ослабла сила государства (2 сл.). Вряд ли кто скажет, что опирающееся на это мутное предание сообще­ние заслуживает хотя бы самого малого доверия.

Что же касается дальнейших свидетельств в пользу пребывания Петра в Риме, то и они гроша ломаного не стоят. Таково свидетельство Иринея, лионского епископа второй половины второго века, который говорит, что «та величайшая и древнейшая, всем известная церковь» была основана и создана Петром и Павлом, и сообщает, что эти блажен­ные апостолы управление этой церковью передали Лину. Намере­ние или цель — хранимое в этой церкви христианское учение возвести непосредственно к тем апостолам и в интересах единства веры представить римское предание непрерывным, без перебоев, — эта цель слишком ясна и очевидна, чтобы этому сообщению можно было придать хоть какой-либо вес.

Такой, пишущий исключительно в интересах этой церкви, муж, как Тертуллиан, в начале третьего века. следующим образом утешает сам себя: «О, как счастлива эта церковь, в которой апостолы вместе со своею кровью оставили сокровища своего учения, где Петр родом смерти (на кресте) уподобился своему господу, где Павел принял венец Иоанна (Крестителя, т. е. смерть от меча)».

В другом месте он пишет: «Прежде всего, Нерон обагрил кровью начинающуюся религию. Тогда-то Петр был препоясан другим (по слову христа), будучи повешен на кресте; тогда-то Павел унаследовал право римского гражданства в высшем смысле этого слова, снова родившись там через свое великое мученичество». Однако, чему у Тертуллиана можно придать хоть какое-нибудь значение при наличии всем извест­ной ненадежности и легковерности сего мужа, которого Робертсон пра­вильно назвал «самым дурашливым из всех отцов»? Тертуллиан просто повторяет здесь только те легенды о смерти обоих апостолов, которые гуляли по свету в его время и которые свое романическое и красочное выражение нашли в Деяниях Петра и Павла.

Да и Климент Александрийский, по свидетельству которого, евангелие Марка, будто бы, было написано на основании проповеди Петра в Риме, в разбираемом нами вопросе не может считаться надеж­ным свидетелем уже по одному тому, что его сообщение сохранено нам опять-таки только у Евсевия (наз. соч., IV, .6, 14), а последний своим платным или наемным писательством на службе церкви подорвал весь свой научный кредит.

Нет ни одного настоящего свидетельства, коим доказывалось бы пребывание Петра в Риме и, тем паче, его служение там в качестве пер­вого епископа. Ведь это противоречит не только Деяниям апостолов и Павловым посланиям, которые нигде не намекают на пребывание Петра в Риме, но несоединимо также с сообщением Иринея и известием Евсевия, по которым, ряд представителей римской общины был начат не Петром, а Лином, — не говоря уже о том, что в продолжении первого века в Риме вообще-то не было еще никакого епископа. Что сказать на то, если со стороны римско-католического исследования церковных древностей все еще делается попытка точно определить и указать место­положение могил обоих апостолов — Петра и Павла? Г. Лицманн в своей вышеуказанной книге дал основательное, преисполненное крайней уче­ностью, исследование об этом предмете и взялся подтвердить в ней пра­вильность римской находки. Ну, а результат? Что около 200 года в Риме показывали две могилы в качестве могил Петра и Павла и что существо­вало предание, будто в 258 г. мощи обоих апостолов были извлечены из обоих могил и помещены «У катакомб» на Аппиевой дороге, в нынешней церкви Сан-Себастьяно (св. Севастьяна), откуда затем при Кон­стантине они снова были перенесены на свое прежнее место и с тех пор в неприкосновенности находятся там.

Все это столь сомнительно, что даже сам Лицманн не может скрыть своего недоверия к первому из приведенных сообщений. Время около 200 года является временем усиливающегося и возрастающего самосознания римской церкви. Тогда, по случаю возникшего спора о пасхе, римский епископ впервые свою местную церковную практику выставил в качестве могущей служить руководством для всех церквей. В борьбе с ересью монтанистов и гносисом все сильнее и сильнее начали ссылать­ся на предание тогда, когда порукой последнего на Западе стали счи­таться Петр и Павел, мнимые основоположники христианской общины в Риме.^[74]

«Если теперь в богословском споре восточная церковь ссылалась на своих особых свидетелей — апостолов, и для усиления впечатления могла указывать на существующие еще их могилы, — как это мы виним в споре о пасхе, — что было естественнее поискать и в Риме могилы Петра и Павла и, наконец, их найти? Требования находившейся под влиянием догматики практики в церкви все еще одерживали победу над историческими затруднениями. Когда Амвросию в его борьбе с импера­трицей Юстиной понадобилась могущая поднять народ помощь, он на­шел мощи (кости) святых Протасия и Гервасия. Когда Кирилл хотел подорвать культ Изиды в Менуфисе, близ Александрии, он обрел мощи святых Кира и Иоанна, причем сделал это при весьма тяжелых обсто­ятельствах. И если даже во втором веке, верно, еще не имели того без­заботного и широкого размаха в обретении дотоле неведомых святых вместе с их могилами, каковой размах мы с изумлением замечаем в четвертом и пятом веке, то все же само-собою напрашивается предположе­ние, что римляне, дабы не остаться позади жителей Востока, в конце второго века почувствовали необходимость или нужду в возможности тоже предъявлять или показывать могилы своих апостолов. От этого желания к его исполнению оставался только один шаг. Где отсутство­вало местное предание, там на помощь могли приходить различные комбинации или даже видения и вести, говоря языком исторической науки, к совершенно произвольному установлению любых двух место­положений могил».^[75]

Но вот недавно, при раскопках в Сан-Себастьяно, были найдены грубо выцарапанные на стене надписи, якобы, доставляющие надежное свидетельство в пользу того, что действительно там некоторое время покоились мощи обоих апостолов. Там написано следующее: «Петр и Павел, помните о нас!», и т. д. Это — простое обращение к апостолам! Но с какого момента эти надписи говорят, что тела призываемых были помещены в соответствующем месте, — не говоря уже о том, что, ведь даже неизвестно, когда появились эти надписи и насколько на них сказалось влияние предания, что именно там находилась могила апо­столов? Здесь проявилась только услужливость римских археологов, которые в интересах своей религии пытаются из подобных вещей извлечь пользу для церкви, а из глупейших пустяков делают безответственные выводы. Между тем, подобного рода вещь всей католической прессой превозносится затем, как величайшее открытие, а среди невежественных масс выставляется в качестве надежнейшего свидетельства в пользу истинности предания, чтобы превратиться в источник... доходов для церкви.

А Лицманн? Он на основании первого Климентова (!) послания считает доказанным, что Петр и Павел были в Риме и там претерпели мученическую смерть при Нероне. Больше того, благодаря преданию, будто, могилы обоих апостолов лежали не вместе, но отдельно, на чисто языческих кладбищах (на Ватиканском холме и на дороге в Остию), он считает себя вправе отбросить предположение о позднейшем изобре­тении всей этой истории. Далее, — говорит он, — мы не знаем, почему обе эти могилы были помещены в различных, отдельных местах, — должно быть, на это были свои основания.

Что приводимые в пользу церковного предания Лицманном доводы таковыми не являются, и что Лицманн просто дал себя обмануть своим римским свидетелям, все это Адольф Бауэр и Джордже-ла-Йьяна доказали столь убедительно, что возражения на это Лицманна имеют в высшей степени жалкий и плачевный вид. Вся история о пребывании Петра и Павла в Риме, об их мученической смерти там и временной могиле «У катакомб», — вся эта история является великим Шарлатанством. С одинаковым правом, как из предания о существовании апостольских могил заключают о пребывании Петра и Павла в Риме, так и из того обстоятельства, что на острове Крите показывали могилу Зевса, а в Гадесе (в Испании) — могилу Гера­кла, можно сделать вывод, что оба эти бога, — Зевс и Геракл, — некогда, действительно, жили на земле и в названных местах были погребены. На самом же деле, могила «князя апостолов» под сводами собора св. Петра в Риме является точно таким же плодом фантазии, как и «святой гроб», могила Иисуса, в Иерусалиме.

Ну, а прочие остатки от апостолов в Риме?

Там, прежде всего, есть так называемая «кафедра (седалище) Петра». Говорят, она принадлежала этому «первому епископу», но на самом деле своими украшениями обнаруживает или выдает свою былую принадлежность митраистическому культу. Эта «кафедра» на своей передней стороне имеет изображения зодиака, а также подвигов солнеч­ного бога (Геракла-Митры), и в течение веков не раз подновлялась; (археолог) Де-Росси признал в ней служебное или официальное кре­сло римского сенатора.^[76] Однако, быть может, вряд ли ошибутся, если вместе с Робертсоном признают, что здесь мы имеем дело с древним креслом митраистического «Отца отцов» и что оно сохранилось в про­должении стольких столетий как раз потому, что было приписано римскому папе, который, также и в этом оказался простым преемником па престоле митраистического папы.

Рис. № 21. «Кафедра Петра»

Рисунок изображает скры­ваемую от верующих, мнимую кафедру (седалище) мифического апостола Петра, которая нахо­дится в г. Риме, в соборе св. Петра. Рясники рассказывают, что на ней некогда восседал Петр в бытность свою епископом этого города. На самом же деле, эта кафедра принадлежала митраистическим «папам» — первосвящен­никам солнечного божества, Мит­ры, на что указывают (не раз­личимые на нашем рисунке) изображения на ней.

В шестидесятых годах прошлого века этот «престол Петра» неко­торое время был выставлен на показ, но затем его снова убрали от взо­ров любопытной толпы и поступили, конечно, очень правильно.

Вместо «престола» для услаждения сердец верующих в Риме показывают ныне место казни на Ватикане и тюрьму, в которой, якобы, томился апостол за свою веру.^[77]

Указывают церковь св. Пуденцианы, на месте дома сенатора Пудента, который, якобы, на время давал у себя приют Петру и которого вместе со всей семьей, якобы, окрестил этот апостол. Сохранился даже тот стол^[78], на котором по случаю этого крещения апостол совершал дароприношение, равно как и сосуд, с помощью которого он, будто бы, совершил крещение над Аквилой и Присциллой.

На том месте, где, говорят, убежавшему из темницы Петру, — а из Деяний апостолов мы знаем, что он был мастер по этому делу, — явился Христос и, таким образом, заставил его идти обратно, находится часовня «Камо грядеши, господи?»^[79]. В церкви «св. Петра в узах» хранятся еще цепи, которыми он был связан в тюрьме.^[80]

Более того, даже головы обоих апостолов, Петра и Павла, гово­рят, были найдены папой Урбаном V в четырнадцатом (!) столетии, а ризничий за соответствующее «на чай» в настоящее время показывает в латеранском храме ковчежец, в котором они хранятся.^[81]

Наконец, в соборе св. Петра, прямо под большим куполом Микеланджело, мы имеем перед собою «гроб князя апостолов»!^[82]

ИЗ ШАНТАЖНОЙ ПРАКТИКИ РЯСНИКОВ

Частицы «подлинного креста» Иисуса. Рис. № 22.

Церковная сказка о том, что, будто бы, ца­рица Едена, мать Константина (274-337), обрела подлинный крест Иисуса, была придумана рясниками поздно. По крайней мере, живший во вре­мена Константина и Елены, церковный историк Евсевий (280-340), хотя и подробно описывает путешествие царицы в Палестину, об «обретении» ею креста не говорит ни слова, чего он не сде­лал бы, если бы таковой факт имел место. Только в самом конце четвертого века впервые передается эта сказка в речи св. Амвросия Медиоланского, сказанной им в 396 году. Следовательно, свою сказку о кресте и Елене рясники состряпали между 340 и 396 годами.

Церковники, однако, не удовольствовались этим. Состряпав сказку о нахождении Еленой креста Иисуса, они скоро нашли и самый «под­линный» крест. Последний в их руках оказался столь огромным, что нет возможности учесть массу его целых экземпляров, а также больших и малых кусков. Еще во времена Кальвина в одной только Западной Европе частей этого «животворящего креста» было столько, что из них, — по его словам, — можно было бы построить целый корабль, да остатками еще нагрузить последний доверху. С тех пор число этих «мощей» еще увеличилось. В настоящее время нет почти ни одной большой церкви или собора на всем земном шаре, которая не имела бы большой или маленькой части, конечно, «подлинного» креста. На нашем рисунке даны образчики этих частиц-мощей креста, хранящиеся ныне в соборе Парижской богоматери; изображены они в часть своей настоящей величины. Рис. взят из словаря Вигуру, т. II, стр.

Увы, все эти прекрасные вещи, только для больших и малых... детей, а также для тех, кто хочет быть обманываемым; они так же сви­детельствуют в пользу существования римского Петра и основополож­ника папства, как «несшитый хитон» в Трире, св. препуции (крайняя плоть) и остатки креста в других местах свидетельствуют в пользу историчности Иисуса, или как след лошадиного копыта на Росстраппе в Гарце — в пользу существования одетого в плоть и кровь дьявола.^[83]

ИЗ ШАНТАЖНОЙ ПРАКТИКИ РЯСНИКОВ

«Подлинные хитоны» Иисуса. Рис. № 23-26.

Когда евангелисты создавали свои мифы о распятии Иисуса, то главный материал для них они почерпали из 21 псалма. И вот, там они, между прочим, вычитали слова некоего страдальца: «Делят ризы мои между собою, и об одежде моей бросают жребий» (стих 19). Здесь так называемый параллелизм членов древнееврейской поэзии, т. е. один и тот же предмет (или действие) выражаетсядважды и различными на вид, но родственными по смыслу сло­вами. Напр. «делят ризы» и «об одежде бросают жребий», где слова «ризы» и «одежда», а также «делить» и «бросать жребий» — тожественны, равнозначащи по смыслу. Матфей, Марк и Лука правильно поняли это место, почему у них солдаты у креста просто делят между собой одежды Иисуса посред­ством жребия. Лишь евангелист Иоанн, как бы, не замечая параллелизма, понял тот стих буквально, т. е. усмотрел раздельное существование «риз» и «одежды». Поэтому он заставил солдат у креста сначала просто поделить между собой ризы Иисуса, а относительно «одежды»-хитона бросить жребий. Почему? Потому что, — поясняет он, — хитон был несшитый, весь тканый сверху, — и, значит, солдаты, якобы, пожалели его, числом одного, рвать на части. Так, св. Иоанн из ветхозаветного места состряпал «хитон» мифиче­скому Иисусу.

За этот измышленный хитон ухватились рясники и постарались разыскать его. Вероятно, искать пришлось долго, так как первые сообщения о нем находим в документах только XI века. Впрочем, их поиски были вознаграждены с избытком, так как они нашли не один, а много «подлинных» экзем­пляров его. Нашли, т. е. проще говоря, — сфабриковали сами.

Из числа этих «хитонов Иисуса» наибольшей известностью пользуются два. Один из них хранится доныне во Франции, в г. Аржантейле (наш рис. направо). Размером он первоначально был 1,45 метра, имел отверстие для шеи и рукава (ныне он не в целом виде, а так, как изображен на рисунке, в виде черной рубашки, надетой на манекен с белой накидкой). Сделан он из шерсти, при чем работа груба, но правильна, что можно видеть из при­лагаемого образца его ткани и отдельных нитей. Для большей убедительности рясники не забыли кое-где вымазать его кровью.

Другой и тоже «подлинный» хитон Иисуса до сих пор находится в Гер­мании, в г. Трире. У нас он изображен налево. На примере этого хитона мы хорошо можем видеть, почему и для чего рясники фабрикуют подобные вещи. Немецкий исследователь, О. Корвин рассказывает, что еще в его время, в 1844 г., т. е. в средине XIX века, на поклонение этому «хитону» в г. Трир явился целый миллион паломников. Если каждый из них по милости хитона оставил в карманах рясников того города хотя бы по пятачку, то в итоге должна была получиться внушительная сумма. Давали, конечно, больше.

Ради этих сумм и ткались церковниками хитоны Иисуса, обретались его кресты, венцы, гвозди и пр., пр. пр.

Хитон в Аржантейле, хитон в Трире, — и оба «подлинные»! Казалось бы, дело ясно, — один из них — неподлинный. Однако, рясники находят и здесь объяснение, заявляя, что, вероятно, у Иисуса было несколько хитонов, и даже предполагая, что первый хитон у него был нижним, второй — верхним.

Предположим, что это так. Но каким мы назовем третий хитон и тоже «подлинный», хранящийся в московском Успенском соборе и подаренный отцу Михаила Романова, патриарху Филарету персидским шахом? Этот хитон, вернее, часть его, — льняной.

В то время, как протестантский теолог Лицманн доказывает истин­ность предания о Петре, некий Гарнак в своей «Хронологии древне­христианской литературы» (1897 г.) пишет следующее:

«Мученическая смерть Петра в Риме оспаривалась сперва из-за тенденциозно (предубежденно) протестантских, затем тенденциозно­-критических предубеждений. В обоих случаях это заблуждение содей­ствовало пониманию важных исторических истин (каких?), следователь­но, сослужило свою службу. А что это было заблуждением, это в насто­ящее время ясно каждому неослепленном исследователю. Весь крити­ческий аппарат, с помощью которого Баэур отверг древнюю традицию, в настоящее время правильно считается ничего не стоящим».

После всего этого, не пришло ли для протестантской теологии время, как можно скорее, вернуться на лоно единственно спасающей (католической) церкви и принести свои уверения в верности римскому папе? Итак, пребывание Петра в Риме доказать нельзя. О Петре мы вообще ничего не знаем. Он — целиком расплывающаяся в мифологиче­ском тумане личность. А вместе с тем, нами получен уже и ответ на во­прос, — Петр ли установил папство. Шниццер в своем основательном исследовании доказал, что ничто, абсолютно ничто не дает права на это допущение, а что против этого привели его католические коллеги, все это такого сорта, что спрашиваешь сам себе, как можно подобные вещи выдавать за науку. Древнейшая церковная история ничего не знает о том, чтобы Петр занимал особо выдающееся и руководящее положение в христианской общине: ни Деяния апостолов, ни Павловы послания, ни даже первое послание Климента, которое написано от имени не епископа Петра, а римской общины, и которое вообще еще не знает римского епископа. Таковое может быть доказано только, приблизительно, с половины второго века, когда Апикет (155-166) выступает в качестве ее первого представителя. Даже Ириней признает совершенно особое преимущество не римского епископа, как преемника Петра, а римской общины как насаждения, потому что она, будто бы была основана Петром и Павлом. Ириней еще не знает «мужа-камня» и «ключаря». Oн упоминает об исповедании Петра, но только в духе евангелия Марка, а тем, как он приводит это евангельское место, дает разительный довод за то, что еще не имел никакого представления о 16, 18-19 Матфея, где речь идет о «камне» и «заведовании ключами». То же самое приходится сказать о Юстине и Клименте Александрийском (ок. 210 г.) Только при епископе Викторе, в последнем десятилетии второго века или приЗефирине (198-217), по-видимому, создалась легенда о том что Петр был первым епископом Рима и исполнял там епископскую должность в течение 25 лет, а в связи с этим из предания исчезает личность Павла, до того времени слывшего сооснователем римской общины, — исчезает, дабы за то весь блеск и славу возложить на главу Петра. Каллист (217-222) первый определенно выдал себя за наместника «князя апостолов» — Петра, отнеся при этом прямо к себе слова Матфеева евангелия о Петре, «камне-муже» и о «власти вязать и разрешать и на основании их, изъявляя особые притязания в пользу своей личности. Правда, африканец Тертуллиан негодует на это, указывает ему на его самодержавное выступление, как на неслыханную наглость, и издевается над «апостолическим» «первосвященником», «епископом епископов», однако, нисколько не пытается поколебать предположение что Иисус, действительно, поручил Петру заведование ключами; на это он сам указал еще около, 200 года.

И вот, тогда-то, приблизительно на рубеже второго и третьего века, должно было сложиться или появиться соответствующее место евангелия Матфея, 16, 18-19, при чем это произошло в виду некоторых событий и еретических направлений внутри церкви, которые делали желательным, чтобы римское епископство со стороны истории откровения и со гласно писанию было упрочено и снабжено солидным фундаментом путем отнесения к нему словес самого спасителя, а вместе с тем, чтобы, таким образом, было обеспечено ему преимущественное положение перед всеми остальными. Это была эпоха Коммода (160-192), как раз того императора, который проявлял столь живой интерес к культу Митры, что последний отныне сделался прямо-таки модным предметом в Риме, а благосклонно настроенная к христианству, побочная жена императора, Марция, находилась в самых тесных, личных сношениях с епископом Виктором. Тогда идея персидского Петра очень легко могла перейти в идею христианского Петра и наоборот, между обоими религиями могло установиться нечто вроде мировой или соглашения тем путем, что Петр-Митра был введен в качестве члена в христианский круг идей и превратился в личность мужа-камня и ключаря Петра в качестве прямого преемника Иисуса и князя апостолов в Риме.

Этот римский император (Коммод) позволил изобразить себя в виде «клавигера» («дубиноносца»), т. е. Геракла-Митры с львиной шкурой на голове и дубиной — палицей («клава») на плечах, как мы видим его на одном из самых прекрасных, найденных на Эсквилинском холме, древних бюстов. И христианский «князь апостолов» Петр в качестве истинной «скалы» («камня») был, в противоположность ему, изображен в виде несущего небесный ключ «клавис» Петра-Митры, который также ставился в связь с дубиной-палицей: «Высоко поднялась вечная ду­бина Митры, оплодотворительница пустынь», — читаем мы в «Иешт Митра», и «дубиной поразил Митра демонов».

Легенда о Петре является разительным примером того, как целиком вымышленные истории, тем не менее, могут приобрести всемирно-исто­рическое значение, и в течение тысячелетий определять судьбы челове­чества. «Мир хочет, чтобы его водили за нос». Это должно заставить нас осторожно относиться к допущению существования исторического Иисуса.

«Ты — Петр, и на сем камне я создам церковь мою!»

Огромными буквами написаны эти слова на куполе собора над мнимым гробом князя апостолов в Риме; верующие с трепетом читают их и в благоговении замирают при виде этого священного места. Однако, это благоговение здесь исторически точно так же необоснованно, как и благоговение пред «святым гробом» в Иерусалиме. Ведь насколько невероятно, что в указанном месте был погребен Иисус, столь же неве­роятно и то, что в названном по имени Петра соборе погребен этот апо­стол. Передача власти заведовать ключами никогда не имела места. «Камня церкви» не существовало. Конечно, ничто не препятствует тому, что еще и дальше, в течение целых столетий, Петр будет считаться веру­ющими историческою, реальною личностью, пользоваться поклонением. Ведь и Кааба в Мекке является только черным камнем, на поклонение которому со всех частей Востока тянутся набожные мусульмане. И пока еще будут существовать верующие, до тех пор этот камень ничего не по­теряет из своего старого блеска и будет казаться чем-то вроде боже­ственного чудотворца.

Невольно напрашивается вопрос: как долго еще человечество будет ходить на помочах у духовенства и благоговейно преклоняться перед такими вещами, которые столь явно носят печать обмана, как гроб Петра и все, что с последним связано?

Однако, наука уже начинает и здесь своим всепобеждающим све­том все сильнее и сильнее разгонять этот гробовой мрак, и что же ока­зывается?

И ЭТОТ ГРОБ — ПУСТ!

Примечания

1

Перевод из книги Галлера «Die Quellen zur Geschichte der Entstehung des Kirchep Staates». Leipzig. 1907.

(обратно)

2

Эта идея особенно ярко выступает в так наз. «малом апокалипсисе», написанном, по-видимому, после второго революционного восстания евреев против римлян (в 130 годах нашей эры) и вложенном в уста Иисусу. По­следний перечисляет там различные бедствия и признаки наступления све­топреставления и, подчеркивая близость его, между прочим, говорит: «Истин­но говорю вам: не прейдет (не вымрет) род сей, как все сие будет» (Матф. 21; Марк, 13; Лука, 21). См. обстоятельный разбор этого евангельского апокалипсиса в книге: Р. Виппер, — «Возникновение христианства», стр. 72 сл., 1918 г.

Что же касается идеи «царства божия», то она, социальная по суще­ству, первоначально сложилась в среде еврейского пролетариата под влия­нием невыносимых социальных условий (гнет со стороны как правящего класса — аристократии, так и чужеземцев — победителей, полнейшее обнища­ние, неудачи революционных восстаний, и пр.) и носила национальный ха­рактер. Впоследствии, когда, вышедшее из недр этого пролетариата и вынес­шее оттуда эту идею, раннее христианство привлекло. в свои ряды массы бедноты из не-евреев, последняя придала ей интернациональный характер. Самое царство божие стало рисоваться противоположностью существующему. земному: в нем будут исправлены все земные социальные несправедли­вости, в нем все социально-обездоленные — «нищие, труждающиеся и обре­мененные», — получат «успокоение», будут наслаждаться теми благами, коих они были лишены раньше, в нем будет опрокинута социальная лестница, — «первые», т. е. знатные, богатые, сильные, сделаются «последними», и на­оборот.

См. ценное исследование Й. Никольского — «Мировой и социальный переворот по воззрениям раннего христианства», 1922 г.

(обратно)

3

Действительно, утверждение, что «таинство причащения» установил Иисус на «Тайной вечери», не выдерживает никакой критики. Прежде все­го, древнейшие новозаветные произведения — послания апостола Павла — совершенно не знают этой вечери, о ней. не говорят (23 — 32 стихи 11 гла­вы первого послания к коринфянам являются вставкой и безболезненно вы­брасываются. См. А. Древс — «Миф о христе», т. II, стр. 78-84; изд. «Красной Нови» и «Атеиста», 1924 г.).

Затем, евангельские рассказы о вечери полны непримиримых проти­воречий: у Матфея (26, 17 — 30), Марка (14, 12 — 26) и Луки (22, 15 — 39) Иисус совершает ее в день еврейского праздника пасхи, каковая падала на 14 число месяца нисана (март — апрель); у Иоанна (13-17 гл.) он справляет ее накануне пасхи, т. е. 13 числа. У первых трех евангелистов главное содержание вечери заключается в благословении и предложении Иисусом ученикам хлеба — плоти и вина — крови; у Иоанна вместо всего этого находим омовение ног апостолам. Различны, конечно, и слова беседы на ней.

Далее, самые рассказы всех евангелистов являются только мифами — сказками, и можно даже указать их первоисточники. Так, Иоанн исполь­зовал из ев. Луки спор учеников на вечери и слова им Иисуса: «я посреди вас, как служащий» (22, 24 — 27), а также его слова из притчи о верных рабах и хозяине, который, найдя последних бодрствующими, «препояшется (полотенцем), и . посадит их, и, подходя,, станет служить им» (12, 36 — 37). Прочие евангелисты свой материал позаимствовали, с одной стороны, — из ветхого завета: из истории помазания Саула (1 кн. царств., 10, 3), из 53 главы Исайи (об агнце, ведомом на заклание, который «оправдает многих, и грех их на себе понесет», ст. 11) и из описания установления ветхого завета — союза бога с людьми чрез заклание жертвы и окропление народа кровью; с другой стороны, — из митраистической религии. В последней рас­сказывалось, что бог Митра пред своею смертью или уходом на небо тоже устроил с учениками «тайную вечерю», в воспоминание о которой его по­клонники совершали особые священные трапезы — вечери с таинством причащения.

До нас дошли памятники с изображением этой «вечери» митраистов: за столом возлежат ее участники, в руках у них — причастные бокалы с ви­ном, а на столе пред ними лежат причастные хлебы, помеченные... крестами. После этого, мы можем теперь сказать и. о происхождении христиан­ского таинства причащения. Оно вылилось из раннехристианских священ­ных трапез — «вечеря любви» (aran), известных и Павлу, главным моментом коих было обрядовое вкушение вина и хлеба. В свою очередь, эти «вечери» явились результатом слияния прежних, вынесенных из среды еврейского сектантства, трапез с вышеуказанной, митраистической, и путем создания соответствующего мифа — сказки о тайной вечери поставлены в связь с ми­фическим, т. е. никогда не существовавшим в действительности, Иисусом.

Митраистическое происхождение христианского «таинства причаще­ния» чувствовалось даже позднейшими христианами, при чем они видели здесь козни дьявола. Напр., христ. писатель II века Юстин, рассказав о способе совершения «вечерь любви» с таинством причащения в центре, заме­чает: «тоже самое злые демоны из подражания (митраизм древнее христи­анства. Р.) научили делать и в таинствах Митры; ибо, как вы знаете или можете узнать, — при посвящении вступающего в таинства предлагается там хлеб и чаша с водою (и вином, Р.)». См. Юстин, — «I апология», 66; так­же Тертуллиан, «Опис, ересей», 40, 2-5.

Подобные трапезы с таинством причащения — вкушением божественной плоти и. крови под видом: хлеба и вина — были не только в митраизме, но и во многих других древних религиях, напр., в культе (поклонении) фригий­ского спасителя» Аттиса. В греческом культе «искупителя» Диониса это таинство носило иной, более реальный характер: верующие разрывали на части священного живого быка и поедали еще дымящиеся его кровью куски мяса. Обе эти формы, своими корнями восходящие к истокам религии:, к культу предков — хранителей родового и общинного хозяйственного опыта, а еще ранее — к инстинктивному (безотчетному} страху дикаря пред покойни­ком, отражают собою различные хозяйственные формы. Первый вид прича­щения выработался у народа — земледельца, который под видом своего «спа­сителя» обоготворял хлеб — зерно и виноград, поклонялся «духу» этих про­изведений нивы и сада, при чем самые произведения считал и образно назы­вал плотью (хлеб) и кровью (вино) божества. Вторая форма — причащение мясом и кровью, вероятно, более древняя, — сложилась у народа — охотника, и скотовода, который воплощение божества видел в том или ином животном,, напр., быке, ягненке и пр. В обе эти формы входило также обрядовое людо­едство, когда в том или ином отдельном человеке видели воплощение боже­ства и поедали его. Впоследствии, с усложнением хозяйственных форм, оба эти вида при­чащения переплелись друг с другом, при чем или существовали рядом, одно­временно, или сливались в один, или заменяли один другого. П.

(обратно)

4

В настоящее время в Западной Европе и, отчасти, у нас признано, доказанным, что из четырех новозаветных евангелий самым древним являет­ся евангелие от Марка, предполагаемого ученика и секретаря апостола Петра. Его почти целиком использовали прочие евангелисты, чем объясняется не­однократное буквальное совпадение не только в содержании, но и в отдель­ных выражениях их рассказов. Заметим кстати, что вследствие сходства со­держания евангелий Матфея, Марка и Луки они обычно называются си­ноптическими (от слова «синопсис — совместное обозрение»), а их авторы — синоптиками. Четвертое евангелие — Иоанна от них резко отличается, по происхождению, — самое позднее.П.

(обратно)

5

Любопытное замечание об этом апостоле делает А. Древс в одном из своих последних трудов. «Под именем Андрея, — говорит он, — невидимому, скрывается древний индо-иранский бог Индра-Андра, культ которого был распространен не только по всей Передней Азии, но на севере и западе Во­сточной Европы. Это — как раз те местности, где, — по преданию, — проповедовал Андрей, отмеченный теми же чудесными чертами, что и Индра-Ан­дра, Андрос или Андрей.

Как известно, Андрей считается апостолом крайнего севера («орден Андрея Первозванного»), — культ Индры-Андры — Андроса возник тоже на севере. Апостол умер мученической смертью в ахейском городе Патрах (южная Греция), где он, — будто бы, по приказанию Эгея, — по другому преданию, — Эгата, царя города Эдессы в Сирии, — был распят на косом кресте (в виде букв «х»), что указывает на переднеазиатское происхождение этой легенды. Он является «христианским возрождением иранского Андры-Индры, каковой в сказании о походе мифической (ассирийской) царицы Семирами­ды на Индию именуется Стабробатесом, т. е., — по объяснению Альбрехта Вебера, — от зендского выражения — «стаора-пати», «Владыкой быков», что затем греки переделали на «стауро-патес», т. е. «страдающий на кре­сте». Андрей считается братом Петра, что, — по мнению Бруннгофера, — стоит в связи с именем города «Патры». Патры лежали близ Эгия, города, названного по имени Эгея, — «Владыки волк», древнего морского бога, кото­рый — тожественен с Андреем, рыбаком (Галилейского моря. Р.) Гениса­ретского озера. Brunnhofer — «Arische Urzeit», стр. 240-252».

A. Drews — «Das Markusevangelium als Zeugnis gegen die Geschichtlichkeit Jesu», стр. 78, прим. 1; 1921 г. (В дальнейшем этот труд будет приводиться так: А. Древс — «Ев. Марка»).

Сделаем к этому несколько замечаний от себя.

Православная церковь вкупе с княжеской властью, используя указания предания на проповедь мифического Андрея в Крыму и, предполо­жительно, в Скифии, т. е. южной России, для увеличения своих доходов и упрочения этой власти состряпала легенду — сказку о том, будто бы, апо­стол побывал даже на горах, где потом был построен город Киев, водрузил там крест и предсказал, что «на сих горах воссияет благодать божия, имать град велик быти и церкви многи имать бог воздвигнути». Конечно, место, где, якобы, был поставлен крест, запомнили и на нем построили храм в честь апостола.

Теперь несколько слов о его мощах.

В IV веке, по желанию императора Констанция в г. Патрах были «обретены» мощи Андрея и торжественно перенесены в Константинополь. После разграбления последнего крестоносцами, они в 1208 году с «разре­шения» римского папы были украдены его послом и перевезены оттуда в итальянский город Амальфи, где, «источая из себя манну», хранятся до сих пор, но не целиком. Дело в том, что голова Андрея каким-то образом позд­нее», в XV. столетии, была перенесена из того же Константинополя в Рим, где и находится в храме св. Петра, а кисть правой руки была подарена мо­сковскому царю Михаилу Романову и доныне пребывает в московском Успенском соборе; какая-то другая «часть от мощей Первозванного из Иерусалима хранится в серебряном ковчеге в Синодальной палате».

Но это еще не все. Из опубликованного Людовиком Лоланном списка мощей, распростра­ненных в католическом мире, оказывается, что в различных соборах и церк­вах от того же Андрея хранятся 5 туловищ, 6 голов, 17 рук и ног.

Наконец, в соборе г. Амальфи хранится часть креста, на коем был распят мифический Андрей. См. «Римские письма», ч. II, стр. 309; 1847 г. (автор не назван).

(обратно)

6

См. мое «Ев. Марка», стр. 77, сл. Д. Ветхозаветные намеки на «ловцов человеков» Древс усматривает в книгах пророков Иеремии и Иезе­кииля. У первого из них читаем следующие слова бога: «Возвращу их (иудеев) в землю их, которую я дал отцам их. Вот, я пошлю множество ры­боловов, — говорит господь, и будут ловить их». (16, 15 — 16).

Второй рисует картину таинственного потока, который устремится в Иорданскую долину и море и оздоровит, оживит все, что попадет в его во­ды- «И рыбы будет весьма много, потому что войдет туда эта вода... И бу­дут стоять подле него рыболовы, будут.закидывать сети. Рыба будет в своем виде и, как в большом море, рыбы будет весьма много» (47, 7 сл.).

Исходя из того, что крещаемые в раннем христианстве назывались «рыбами», Древс полагает, что в приведенных словах пророков христиане усматривали намек на успешную проповедь учеников Иисуса и крещение. В примечании же к разбираемому месту он указывает на возможность влияния здесь со стороны распространенного в древности греческого рели­гиозного течения — орфизма, где мнимый основоположник его — Орфей и жре­цы именовались «Рыбаками», в смысле «ловцов человеков». П.

(обратно)

7

«Ев. Марка», стр. 182 сл. Д.

В виду важности, признаваемой церковниками за этим «преображе­нием господним», остановимся несколько на соответствующих евангельских рассказах, при чем за основу возьмем обстоятельный рассказ Матфея:

«По прошествии дней шести, взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, брата его, и возвел их на гору высокую одних.- И преобразился пред ними: и просияло лицо его, как солнце, одежды его сделались белыми, как свет. И вот, явились им Моисей и Илия, с ним беседующие. При сем Петр сказал Иисусу: Господи! Хорошо нам здесь быть; если хочешь, сделаем здесь три кущи (палатки): тебе одну, и Моисею одну, и одну Илии. Когда он еще го­ворил, се, облако светлое осенило их; и се, глас из облака глаголющий: сей есть сын мой возлюбленный, в котором мое благоволение; его слушайте. И, услышав, ученики пали на лица свои, и очень испугались. Но Иисус, при­ступив, коснулся их и сказал: встаньте и не бойтесь. Возведши же очи свои, они никого не увидели, кроме одного Иисуса». (17, 1 — 8).

Марк и Лука рассказывают несколько иначе, Иоанн же о преображе­нии совершенно умалчивает.

Еще Д. Штраус, за которым здесь идет Древс, ключ к этому евангельскому рассказу нашел в 24 и 34 главах книги «Исход». (См. его «Жизнь Иисуса», кн. II, стр. 141-145; изд. «Мысль», 1907 г.).

Действительно, в 24 главе читаем:

«И Моисею сказал он (бог): взойди к господу ты и Аарон, Надав и Авиуд, и семьдесят из старейшин израилевых, и поклонитесь господу издали. Моисей пусть один приблизится к господу, а они пусть не приближают­ся... Потом взошел Моисей и Аарон; Надав и Авиуд, и семьдесят из ста­рейшин израилевых, и видели место стояния бога израилева... Они видели место бога и ели и пили. И сказал господь Моисею: взойди ко мне на гору, и будь там; и дам тебе скрижали каменные, и закон и заповеди. И встал Моисей с Иисусом (Навином), служителем своим, и пошел Моисей на гору божию. А старейшинам сказал: оставайтесь здесь, доколе мы не возвратим­ся к вам... И взошел Моисей на гору; и покрыло облако гору. И слава гос­подня осенила гору Синай, и покрывало ее облако шесть дней, а в седьмой день господь воззвал к Моисею из среды облаков. Вид же славы господней на вершине горы был... как огонь поядающий.

Моисей вступил в средину облака, и взошел на гору» (24, 1 — 18).

К этому месту мы от себя присоединяем следующее:

«И говорил господь с Моисеем лицом к лицу... Моисей сказал госпо­ду: вот, ты говоришь мне: «веди народ сей», а не открыл мне, кого пошлешь со мною, хотя ты сказал: «я знаю тебя по имени, и ты приобрел благоволе­ние в очах моих»... Моисей сказал: покажи мне славу твою»... (33, 11 сл.).

«И сошел господь в облаке, и остановился там близ него, и провозгла­сил имя Иеговы, (бога)... Моисей тотчас пал на землю...

Когда (¿ходил Моисей с горы Синая, то Моисей не знал, что лицо его стало сиять лучами оттого, что бог говорил с ним. И увидел Моисея Аарон и все сыны Израилевы, и вот, лицо его сияет, и боялись подойти к нему... И видели сыны израилевы, что сияет лицо Моисеево» (34, 5 — 8, 29 — 35).

Так рисуется ветхозаветный первообраз преображения Иисуса — пре­ображение Моисея. Сопоставим теперь оба повествования: ветхозаветный первоисточник и его евангельскую переработку.

Местом обоих преображений является гора. Подобно Моисею, Иисус берет с собою трех близких ему лиц.

Правда, Моисея сопровождают еще 70 старейшин, соответствующих 70 ученикам (не апостолам) Иисуса, но. евангелист опустил последних, желая сделать сцену тайной. Евангельская сцена преображения произошла «по прошествии шести дней», — ровно столько же дней облако покрывало гору Синай. Оба, — Иисус и Моисей, — «преображаются», что характеризуется световыми явлениями. Чудесное «облако», как и «глас» свыше фигурируют в обоих случаях. Приводимые евангелистами слова этого голоса: «сей есть сын мой возлюбленный, в котором мое благоволение; его слушайте», за­имствованные из крещенской сцены, навеяны словами господа Моисею: «я. знаю тебя по имени, и ты приобрел благоволение в очах моих». Конец фра­зы «его слушайте» взят из слов того же Моисея о будущем пророке, по­добном ему: «пророка из среды тебя (Израиля), из братьев твоих, как меня,, воздвигнет тебе господь, бог твой, — его слушайте» (Второзаконие 18, 15).

Слова Моисея, что его спутники «ели и пили» превратились в стран­ное, на первый взгляд, предложение Петра построить три «кущи». При «гла­ве» божием Моисей и апостолы падают на землю.

Ограничимся этими совпадениями: заимствование и без того явно.

Почему преображение Моисея было приписано Иисусу? Ответ на эта кроется в приведенных словах Моисея о подобном ему пророке, за каковыми словами читаем еще следующее: «И сказал мне господь: я воздвигну им пророка из среды братьев их, такого как ты, и вложу слова мои в уста его,, и он будет говорить им все, что повелю ему». (Втор. 18, 17 — 18). По позд­нейшим еврейским представлениям, мессия-Христос как раз и должен был быть тем, подобным Моисею, пророкам, о котором бог предсказал его уста­ми. «Подобным Моисею», — нет, но и большим, чем Моисей, — добавляли еврейские сектанты-христиане. Поэтому они полагали, что всё, что, яко­бы, делал и переживал Моисей, — все это должен был делать и переживать, даже в большей, высшей степени, и Иисус. Отсюда заимствование еван­гелистами различных еврейских сообщений о Моисее и превращение их в «истории» Иисуса; пример этого — «преображение» Моисея-Иисуса, дру­гие встретятся дальше.

Больше того, сами евангелисты выдают нам происхождение своих по­вествований о преображении, выводя рядом с Иисусом Моисея. Случай­ность ли, что в преображении Моисея тоже косвенно участвует Иисус-(Навин)? Нет, не случайность, так как, — откроем не являющийся уже теперь секретом факт, — этот Иисус Навин послужил одним из источников образа евангельского Иисуса и наделил его своим именем.

Просто объясняется также выведение евангелистам Илии пророка. Сцена преображения имела задачей показать, что Иисус — пришедший на. землю, обещанный богом, мессия — спаситель. Согласно же еврейских пред­ставлений, приход мессии должен был предвариться чудесным приходом грозного обличителя — пророка Илии. «Вот я пошлю к вам, — читаем в книге Малахии, — Илию пророка пред наступлением дня господня, великого и страшного. И он обратит сердца отцов к детям и сердца детей к отцам их, чтобы я, пришедши, не поразил землю проклятием» (4, 5 — 6). По словам? Иисуса, Илия уже приходил в лице «предтечи» Иоанна, но его не узнали. Здесь он выводится вторично, но в своем обычном виде, для подтверждения того, что все предвещания «писания» исполнились, и что Иисус есть дей­ствительно обещанный мессия. Сюда примешивается еще один момент. Древние христиане видели в Моисее представителя или олицетворение ветхозаветного «закона», а в Илие — «пророков». В связи с этим преображенская сцена евангелий изображает также превосходство христа и его учения над ветхозаветным учением и его глашатаями; этим также объясняется выведение последних. «Рассказ о преображении, — говорит английский ученый Г. Сэдлер, — является мистической сценой, написанной с целью показать, что дух хри­стианства или учение христа выше закона и пророков».

Почтенные богословы, не осмеливаясь защищать явный миф о пре­ображении Иисуса целиком и, «все же, желая спасти положение, найти хоть какое-нибудь историческое ядро в нем, прибегают к самым наивным, «естественным» объяснениям чудесного преображенского светового явления.

Так, некий богослов Спитта ухитрился в последнем увидеть следствие грозы, якобы, заставшей Иисуса с учениками на горе, а другой богослов; раскопал в журналах описание какого-то редкого горного явления: неко­торые лица при движении по снегу, якобы, видели себя и одежду залитыми каким-то необыкновенным, странным светом.

(обратно)

8

Гефсиманский сад, в действительности, никогда не существовал и явился плодом переработки евангелистами одного ветхозаветного образа у пророка Исайи. Название «Гефсимания» состоит из двух слов: «гефсемани», и означает «пресс или точило для выжимания елея, оливкового масла». Этот «Геф» мы находим у Исайи: «Кто это идет от Едома, в червленных ризах от Восора?.. «Я — изрекающий правду, сильный, чтобы спасать». Отчего же одеяние твое красно, и ризы у тебя, как у топтавшего в точиле (Геф)? «Я топтал точило один, и из народов никого не было со мною: и я топтал их во гневе моем, и попирал их в ярости моей; кровь их брызгала на ризы мои, и я запятнал все одеяние свое. Ибо день мщения — в сердце моем, и год моих искуплений настал. Я смотрел, и не было помощника, дивился, что не было поддерживающего; но помогла мне мышца моя, и ярость моя — она поддержала меня. И попрал я народы во гневе моем, и сокрушил их в ярости моей, и вылил на землю кровь их» (63, 1 — 6).

Так грозный ветхозаветный бог скорбит и негодует, что он одинок в «Гефе», нет ему помощника, нет тою, кто поддержал бы его. Эти мо­тивы нашли свое отражение в деталях Гефсиманской сцены: в одиночестве Иисуса, ободрении его ангелом, в подобном каплям крови поте, и т. д., они же дали идею самой «Гефсимании». Евангелисты «Геф» из Исайя, — т. е. «точило» вина, гнева, ярости бога превратили в «Гефсаманию», т. е. в «точило елея» милости, спасения, искупления Иисуса.

«Идея точила (гефа), — говорит Смит, — была перенята; однако, не только перенята, но при этом и христианизована (переделана на христ. лад). Месть была превращена в самопожертвование. В этом нет ничего странного. Это — обычный прием у авторов новозаветных писаний, — выхватить из ветхого завета идею или выражение и переработать, переделать так, чтобы она соответствовала их собственным целям».

А. Древс «Миф о христе», т. II, стр. 180 — 181.

А. Немоевский «Бог Иисус», стр. 251; 1920 г.

W. В. Smith «Ессе Deus», — стр. 288 — 289; 1911 г. П.

(обратно)

9

Это евангельский мотив и миф, с одной стороны, навеян ветхим заветом. Так, первый прообраз Иисуса — Моисей чудесно переходит Крас­ное море; другой — Иисус Навин так же переправляется через реку Иордан; то же самое делают пророки Илия и Елисей. Правда, во всех этих четырех случаев расступается вода, и чудотворцы идут по обнажившемуся дну. Но вот, у псалмопевца мы читаем о боге: «В море пролегал твой путь и твоя тропа проходила по воде, и . следов твоих никто не видел» (76, 20), а «от­сюда, — говорит Д. Штраус, — был уже один лишь шаг до того представле­ния, которое мы находим в книге Иова (9, 8): «Он один распростирает небеса и ходит по высотам моря» (или, по греч. переводу: «шествует по морю, нак по суше»). Поэтому и в данном случае могло показаться, что мессии — Иисусу приличнее всего шествовать по поверхности воды — напо­добие Иеговы (бога).

С другой стороны, на выработку данного св. мифа, несомненно, по­влияли такие же мифы о других мифических чудотворцах и богах древности. Так, например, про мифического индийского «спасителя» Будду, якобы, жившего за 600 лет до христа, рассказывали, что однажды он с учениками хотел переправиться через реку. Лодочник согласился их перевести, ученики сели в лодку, но Будда предпочел более простой и скорый путь:.на глазах у всех он пошел по воде и раньше учеников оказался на другом берегу.

P. Saintyves «Essais de folklore biblique», стр. 338; 1922 г.

R. Seudel «Die Buddha — Legende und das Leben Jesu», стр. 110; 2 изд., 1897 г.

Есть в буддийской мифологии и своего рода Петр, подражающий учителю в хождении по воде. Рассказывали, что один из учеников Будды отправился слушать учителя, но на пути попалась река, а перевозчика не оказалось. Тогда он, сосредоточив всю свою мысль на учителе, вступил в реку и пошел по воде. Дойдя до середины реки и очнувшись от своего восторженного состояния, т. е. перестав думать о Будде, он заметил волны и сразу же стал тонуть.

И только, когда он снова мысленно обратился к учителю, вода под­няла его, а он благополучно по ее поверхности перебрался на другой берег.

G. Faber «Buddhistische und neütestamentliche Erzählungen», стр. 58; 1913 г.

G. A. van den Bergh van Eysinga — «Indische Einflüsse auf evangelische Erzählungen», стр. 52 — 56; 2 изд., 1909 г. (признаёт возможность косвенного влияния приведенного инд. мифа на евангельское о хождении Петра). П.

(обратно)

10

См. мою книгу: «Der Sternhimmel in der Dichtung und Religion der alten Völker und Christentums. Eine Einführung in die Astralmythologie», стр. 268; 1923 г. Д. (В дальнейшем будет приводиться так: А. Древс — «Звездное небо»).

П. Сэнтив в статье «Кольцо Поликрата и статер (греч. монета) во рту рыбы» приводит массу сказаний с основным мотивом: нахождением брошенной в море вещи во внутренностях рыбы. В евангельском мифе о найденной Петром во рту рыбы монете — статера, а также в родственных сказаниях названный автор видит отражение распространенного на древ­нем Востоке культа священных рыб, каковой культ приносил жрецам огром­ные доходы, так как верующие жертвовали рыбам, — бросали в воду — пруды или прямо передавали жрецам, — различные ценные вещи; напр., предметы , из золота, деньги или драгоценные камни.

Иначе все это объясняет С. Люблинский. Как в сказании о брошен­ном в море и найденном в пойманной рыбе кольце самосского тирана Поликрата (см. хотя бы балладу Жуковского «Поликратов перстень»), так и в разбираемом евангельском мифе он видит намек на солнечное божество — солнце, которое погружается в море, как бы, проглатывается рыбой и снова появляется на горизонте, — обретается.

См. S. Lublinski «Das werdende Dogma von Leben Jesu», — стр. 153, 1910 г.

Мы лично, признавая частичную правильность обоих толкований, видим здесь еще два момента: один из них, позднейший, будет нами указан впоследствии, а второй, — исконный, сводится к следующему: в основе раз­бираемого мифологического мотива кроется хозяйственная подкладка, — роль рыболовства для древних, особенно для жителей морских побережий и островов. Для них, живших рыбным промыслом, каждая пойманная рыба приносила, — образно или мифологически выражаясь, — деньгу или другую ценность, т. е. средства к существованию. Слабые, еле заметные отголоски этого мифологического мотива и его реальной, хозяйственной подкладки мы улавливаем даже в русской сказке о золотой рыбке. О роли рыбы в древних религиях и мифологиях, включая также христианские, — см. основной труд F. Dölger — «Der heilige Fisch», 2 ч., 1922 г. П.

(обратно)

11

Данный Ианнов миф о чудесной ловле рыбы вскрывает нам одну любопытную сторону евангелий, почему на нем следует остановиться. В св. Луки есть рассказ о том, как. ученики с Петром во главе целую ночь безрезультатно ловили рыбу, а когда еще раз закинули, «по слову» Иисуса, сеть в море, то вытащили столько рыбы, что сеть стала рваться. Здесь-то Иисус сказал Петру, что «отныне будешь ловить человеков» (5, 1 — 10).

Иоанн этот миф, связанный у Луки с самым началом деятельности Иисуса, призванием первых учеников, использовал, отнеся ко времени после воскресения Иисуса из мертвых, и переработал так: когда после безрезуль­татной ловли сеть, по совету явившегося ученикам Иисуса, была заброшена в море с правой (счастливой) стороны и вытащена Петром, то оказалась наполненной «большими рыбами, которых было сто пятьдесят три; и при таком множестве не прорвалась сеть» (21, 1 — 11).

На последнем числе — 153 больших рыбы — остановился В. Смит и пришел к любопытному результату. Он спрашивает сначала, почему ока­зались пойманными как раз 153, а не 152 или 154 рыбы?, а затем отвечает:

«Дело становится ясным, когда мы обращаемся к (ветхозаветной) 2 книге Паралипоменон. Там сообщается, что «исчислил Соломон всех при­шельцев, бывших тогда в земле Израилевой... и нашлось их сто пятьдесят три тысячи шестьсот» (2, 17). Еврейское слово «Элеф» («алфим»), пра­вильно переведенное здесь чрез «тысяча» («тысячи»), очень часто озна­чает «племя» («племена») или «большой, род» («рода») и, согласно приве­дённому месту, евреи полагали, что число (больших) языческих племен на земле=153.

Последние-то, в числе 153, и есть те «большие рыбы», кои были уло­влены во всезахватывающую сеть церкви, новой религии. Думается, сомне­ваться в правильности такого толкования не приходится.

Совпадение между числами вряд ли может быть случайным, а пред­лагаемое объяснение совершенно просто, естественно и удовлетворительно.

Думается, никто не пожелает оспаривать это из-за числа 600. Ведь только «тысячу» или целое племя можно считать «большой рыбой». «De minimis non curat lex», — «закон не обращает внимание на мелочи», но на них обращает внимание тот, кто измышляет, создает миф».

Следовательно, пред нами не какой-то исторический факт, а так наз. евангельская цифровая символика (образное выражение), выражающая идею христианской проповеди, уловившей в сеть Петра-рыбака все пле­мена мира.

Смит, «Ессе Deus», стр. 32-33.

См. также статью А. Немоевского — «Улов Петра» в его польском жур­нале «Mysl Niepodlegla» — «Независимая Мысль», №, 231; 1913 г. П.

(обратно)

12

Так как в древности не было стенографии, т. е. умения быстро и точно записывать, речь говорящего, то речи, приводимые не только в Деяниях, но и других новозаветных произведениях, являются, — независимо от мифичности соответствующих лиц, — плод поэтического творчества, из­мышлением самого автора, влагающего в уста герою слова, которые, по его мнению, тот должен был или мог произнести. Это замечание относится и к большинству древних исторических трудов.

Что же касается речи, где Петр оправдывается по случаю обращения им Корнилия, то она, по замечанию даже теолога (богослова) О. Пфлейдерера, — стоит в кричащем противоречии с 2 главой Павлова послания к галатам и даже с рассказом тех же Деяний (15 гл.) об апостольском со­боре. См. O. Pfleiderer — «Das. Urchristentum», т. I, стр. 493 — 494; 2 изд., 1902 г. П.

(обратно)

13

Личность пресловутого Иуды Предателя — мифическая. Она сложи­лась под влиянием происшедшего разрыва, борьбы и ненависти между еврейским пролетариатом, — сектантами — христианами, — севера Палестины и южным племенем — коленом Иудиным с правящей жреческой аристократией Иерусалимского храма во главе. Отсюда — самое имя «предателя» — Иуда, как олицетворение враждебного христианам — христу Иуды — иудейского колена и народа. Позднее сюда привмешался элемент антисемитизма, — нена­висти к евреям вообще, — со стороны христиан из язычников, как отражение борьбы между «языческой» и еврейской буржуазиями, втянувшими в свою борьбу массы. Для обоснования всего этого и создания «истории» предателя , было привлечено, конечно, «священное писание», т. .е ветхий завет.

См. нашу «Пасхальную мифологию», стр. 62 — 89 (глава «Иуда»), где дается подробный разбор всего мифа об Иуде и приводится соответ­ствующая литература. П.

(обратно)

14

Дополняем замечание А. Древса. Рассказ Деяний о сошествии на апостолов святого духа в виде огненных языков «состряпан» на основании не только книги Иоиля (3,1 сл.), но, главным образом, описания чуда при Синайском законодательстве, каковое описание, отражающее древне — ев­рейский народный миф, находим у еврейского писателя Филона (жил с 25 года до и по 41 год нашей эры). В одном из его сочинений («О 10 запове­дях», 9, 11) читаем следующее:

«Думаю, что именно в то время бог сотворил необыкновенное чудо: в воздухе послышался невидимый голос... Голос этот заставлял воздух при­нимать определенные формы, превращал его в пламенные, огненные языки и, производя шум, как при прохождении воздуха через трубу, сам собою произносил такую членораздельную, понятную речь, что она казалась оди­наково хорошо слышной, как издали, так и вблизи... Этот голос наводил страх и раздавался из средины нисходящего с неба огня, при чем пламя превращалось в язык, понятный для всех слушателей».

Присоединим сюда еще одну, дошедшую до нас, древнееврейскую подробность: чудесный голос на Синае, принявший вид огненного языка, разделился сначала на семь, потом на семьдесят голосов — языков, чтобы его могли слышатьи понимать все народы, каковых семьдесят на земле насчитывали евреи.

Немецкий ученый, проф. Зольтау, из работ которого мы привели Филоновскую выдержку, пишет: «После этого не подлежит никакому сомнению, что рассказ Деяний о сошествии святого духа, на праздник «Троицы» имелся уже. в (дохристианском Р.) еврейском сказании об откровении бога Моисею (на Синае). Б рассказе Деяний о сошествии св. духа шум с неба, разделение языков, огонь, речь на всем понятном языке содержатся точно так же, как и в еврейском сказании. Вся христианская история о сошествии св. духа является только перенесением на соответствующий христианский момент еврейского сказания о возвещении богом закона, каковое возвеще­ние праздновалось евреями в день пятидесятницы (или троицы)».

Обращаем внимание читателей на три других обстоятельства:

1) в приведенных словах проф. Зольтау дан ответ на вопрос о проис­хождении христ. праздника «Троицы», 2) еще раз видим перенесение мифа из «истории» Моисея в «историю» Иисуса; 3) рассказ Деяний о сошествии св. духа на апостолов, якобы, имевшем место на 50 день после воскресения Иисуса, стоит в непримиримом противоречии как с рассказом Иоанна (20, 21 — 23), где сообщается, что Иисус в первый же день своего воскресе­ния явился ученикам, приветствовал их словами «мир вам» и, «сказав это, дунул, и говорит им: «примите духа святого», т. е. наделил их даром духа святого; так и с рассказами Марка и Матфея, где о сошествии или наделении св. духом нет ни слова.

Есть наша статья «Троица» в № 7 от 15 июня 1924 года газеты: «Новый Пахарь» (орган Укома РКП. г. Можайска), где подробно разби­рается происхождение мифа о сош. св. духа и христ. праздника «Троицы». П.

(обратно)

15

В свою очередь, чудеса мифического Иисуса, в частности, его ис­целения и воскрешения, списаны с таковых же чудес Илии и Елисея. Самая программа деятельности Иисуса, как чудотворца, заимствована евангели­стами тоже из ветхого завета, особенно, из Исайи. Так, в 35 главе у него читаем:

«Вот бог ваш... он придет и спасет вас. Тогда откроются глаза сле­пых, и уши глухих отверзнутся. Тогда хромой вскочит, как олень, и язык немого будет петь» (4-5).

Или в другом месте:

«И в тот день глухие услышат слово книги, и прозрят из мрака глаза слепых. И страждущие более и более будут радоваться о господе, и бед­ные люди будут торжествовать о святом Израиля» (29, 18 сл.).

Мотив исцеления бесноватых, изгнания бесов, навеян словами бога у пророка Захарии: «и нечистого духа удалю с земли» (13, 2).

Исполнение всего этого ставилось в связь с приходом и деятельностью мессии-спасителя.

Самая же вера в чудесные исцеления и в чудотворцев — целителей возникла в древности и кое-где держится до сих пор на почве невежества и, — в древности, — вследствие слабого развития научной медицины, а ныне, — вследствие слабого проникновения в народные массы научных меди­цинских знаний.

Попытка, и очень неудачная, научно-медицинского объяснения еван­гельских чудесных исцелений и воскресений сделана в книге проф. мед. W. Ebstein «Die Medizin im Neuen Testament und im Talmud», — стр. 49-100; 1903 г.

Мифичность этих чудес, хотя и не полно, вскрыта Д. Штраусом,— назв. соч., кн. II, стр. 73-117.

Полнее и научнее А. Древсом в его «Ев. Марка». П.

(обратно)

16

Это чудо Петра — исцеление хромого скопировано с чуда Иисуса, описанного у св. Иоанна (5,1 сл.); в обоих случаях — больные страдают издавна, чудотворцы подвергаются преследованиям иудеев и произносят ре­чи в храме. П.

(обратно)

17

О коммунизме раннего христианства см. К. Каутский — «Происхождение христианства», стр. 273-394; Гиз, 1923 (под ред., Д. Рязанова).

Любопытную попытку вывести христианство из коммунистического движения в Римской империи сделал бременский пастор Альберт Кальтгофф (1850-1906 г.), примкнувший к «мифологической школе», признающей Иисуса личностью мифической.

См. А. Kalthoff — «Das Christusproblem», 1902 г.

Его же — «Die Entstehung des Christentums», 1904 г.

Сводка взглядов и доводов его дана в книге А. Schweitzer «Geschichte der Leben — lesu — Forschung», стр. 345-350; перепечатка 2 изд.; 1921 г. П.

(обратно)

18

Даже проф. теологии, пастор О. Пфлейдерер, разбирая это сооб­щение Деяний об аресте апостолов, суде над ними и пр., замечает: «Этот рассказ от начала до конца так переполнен всякого рода невероятностями, и невозможностями, что об исторической подкладке его не может быть и речи» (назв. соч., т. I, стр. 483).

Упоминаемый здесь Гамалиил был одним из выдающихся раввинов I века, членом синедриона и предполагаемым учителем апостола Павла. Вероятно, за последнее и плохое знание им истории родного народа христи­анская церковь причислила его к лику святых, даже «равноапостольных» (см. календарь под 2 авг.), правда, предварительно обратив его в христи­анство.

Неудачно упомянутый им Иуда Галилеянин, сын. казненного неза­долго до начала нашей эры революционера — организатора повстанческого движения — Езекии, продолжал дело отца. Когда в 6 году нашей эры римляне объявили в Иудее перепись на предмет обложения населения налогами, Иуда вместе с фарисеем Цадуком (представителем, националистической буржуазной партии) поднял народное восстание, сразу же перешедшее в классовую борьбу со своей буржуазией.

Последнее обстоятельство отшатнуло Цадука и его партию от Иуды,, который после этого организовал самостоятельную, крайне-левую, революци­онную партию «зелотов» — «ревнителей» закона и свободы, ведшую непре­рывную борьбу с буржуазией и римлянами и заявлявшую, что только один бог может быть владыкой и царем над народом. Наибольшее число при­верженцев эта партия имела в Галилее, где эксплуататорский гнет был силь­нее; там-то организовывались партизанские отряды зелотов и были главные, резервы их боевых дружин.

Февда — тоже один из народных еврейских вождей; он выдал себя за мессию, — обещанного богом спасителя, и под предлогом, что совершит чудо — переведет народ через реку Иордан, пытался собрать там необходи­мый повстанческий отряд, но был настигнут конницей римского наместника Фада, разбит, захвачен в плен и обезглавлен. Это произошло в 44 году на­шей эры.

См. К. Каутский, назв. соч. стр. 248-258 (глава «Зелоты»). П.

(обратно)

19

Одна из многих нелепостей, преподносимых новозаветными авто­рами как об Иисусе, так и об его учениках: в те времена у евреев изъяснение св. писания и. проповеди производились только в синагогах — молитвенных домах и ни в коем случае не могли иметь места в Иерусалимском храме, прямое и единственное назначение коего было — служить местом жертвопри­ношений. Эта нелепость подчеркивается многими западно-евр. учеными.

См. хотя бы: F. Stendel — «Jm Kampf um die Christusmythe», стр. 42-43; 1910 г. П.

(обратно)

20

Для сопоставления приводим основные выдержки из обоих рас­сказов о воскрешении этой девочки.

Деяния, 9, 40:

«Петр выслал всех вон (из горницы), и, преклонив колено, помолился, и, обратившись к телу, сказал: «Талифа, встань!» И она открыла глаза свои и, увидев Петра, села».

Марк, 5, 50 — 42:

«Но он (Иисус), выслав всех (из горницы), входит туда, где девица лежала. И, взяв девицу за руку, говорит ей: «Талифа куми», что значит: «девица... встань. И тотчас девица встала, и начала ходить».

Любопытное объяснение мифа о воскрешении Талифы дает А. Немоев­ский.

Вызванное хозяйственными потребностями (напр. в календаре) древ­них, их длительное наблюдение звездного неба впоследствии послужило им неисчерпаемым источником поэтического вдохновения. Перенося свои зем­ные условия туда, на усеянный звездами небосклон, они во взаимном поло­жении последних, их восходе и заходе, и пр. стали вычитывать целые «истории» или мифы. Между прочим, заход светил под горизонт, их исчез­новение и восход их оттуда — появление они стали образно рассматривать как их смерть и воскресение. И вот, Немоевский показывает, что на этом основан и разбираемый миф, при чем слово «кум» означает не только «встать», но и «взойти» (о звездах), а само слово Талифа или Тавифа, — «Девочка» или «Козочка», — является названием или собственным именем маленького созвездия, состоящего из двух звезд («i» и «k») в конце перед­ней лапы созв. Большой Медведицы. У нас Б. Медведица никогда не за­ходит под горизонт, но на юге часть ее, и как раз с Талифой, заходит, — в Иерусалиме, напр., на 5,5 часов.

«Принимая во внимание, — говорит названный ученый, — что Талифа является собственным именем группы звезд, мы имеем право (соответствую­щую фразу у Марка: «талифа куми») перевести так: «Талифа, взойди!».

Звездная Талифа, скрывшись под горизонт, ведь, не «умерла», а только «спит»: через несколько часов она снова выплывает на горизонт и будет «ходить». Талифа (созвездие) до сих пор изображается на наших небесных глобусах».

А. Немоевский, статья — «Девица, встань!» в журн. «Н. М.» № 246, 1913 г. П.

(обратно)

21

Мифический пророк Иона, причисленный, конечно, к лику хри­стианских святых, является, по своей природе, — растительным, а в своей ветхозаветной форме солнечно-лунным божеством. Его пресловутое «трехдневное пребывание во чреве китове», стоящее, как говорится, — поперек горла у всех присяжных защитников святости и боговдохновенности библии и сопоставляемое с таковым же пребыванием Иисуса во гробе, есть только образное изображение исчезновения на три дня — невидимости луны на небе и трехмесячного прохождения солнца чрез три зимние, «водные» созвездия. (Водолея, Рыб и Козерога с рыбьим хвостом).

В древности существовало много мифов, подобных «истории» Ионы. Обо всем этом см. Hans Schmidt — «Jona», 1907 г. П.

(обратно)

22

Древс здесь имеет в виду пресловутое «видение Петра», о котором, последний рассказывает:

«В городе Иоппии я молился, и в исступлении видел видение: сходил некоторый сосуд, как бы большое полотно, за четыре угла спускаемое с неба, и спустилось ко мне. Я посмотрел в него и, рассматривая, увидел четвероногих земных, зверей, пресмыкающихся и птиц небесных. И услы­шал я голос, говорящий мне: «встань, Петр, заколи и ешь»... Это было трижды, и опять поднялось все на небо» (Деяния, 11,5 — 10; 10,9 — 16).

Наш ученый, шлиссельбуржец, Н. Морозов высказал мнение, что под похожим на полотно сосудом с нечистыми животными следует подразу­мевать небесный свод, где, действительно, мы видим созвездия двух Мед­ведиц, Льва, Псов, Дракона, Гидры, (морской змеи), Орла, Лебедя и т. п..

См. его «Пророки».

Характерно, что точно такое же объяснение этому видению дал, — независимо от Н. Морозова, немецкий ученый Роберт Эйслер в своем ка­питальном, двухтомном труде о представлениях древних о небесном своде., В его научном переводе приведенное место читается так:

Петр видит, что с неба «сходит нечто большое, похожее на полотно, за четыре угла спускаемое на землю, на нем были видны», и т. д. При чем вся соль этого мифического чуда заключается в том, что, будто бы, Петр увидел это, «похожее на полотно» и полное разных созвездий, небо не вечером или ночью, а днем.

См. R. Eisler — «Weltenmantel und Himmelszelt», т. I, cop. 230-232, 1910 г. П.

(обратно)

23

«Св. Марка», стр. 80. Д.

(обратно)

24

Иолай — мифический герой, спутник и друг мифического древне­греческого героя Геракла, чьей колесницей. он, будто бы, правил во время боев (был возничим), принимал участие во всех главных подвигах его, а после смерти — вознесения Геракла на небо заботился об его детях.

Рассказывали, что однажды, когда некий Эврисфей напал на послед­них, уже умерший, Иолай поднялся из могилы, убил врага и снова ушел в могилу, — умер. Из того, что в г. Фивах показывали могилу «героя» и в честь его был выстроен там храм — часовня, можно предполо­жить, что в его лице скрывается мифический родоначальник — предок одного из фиванских родов. Древнегреческий культ «героев», восходящий к культу предков, вылился в христианский культ «святых».

Об Иоале см. словарь Рошера, — Roscher «Ausführliches Lexikon», т. II, кол. 285-289.

О происх., культа святых см. Е. Lucius «Die Anfänge des Heiligenkults in der christl. Kirche», — 1904 г. П.

(обратно)

25

Во времена предполагаемой жизни Иисуса евреи в Палестине и со­седних странах говорили (если оставить в стороне латинский и греческий) не на (древне) еврейском языке, языке ветхого завета, а на так наз., «ара­мейском». Последний был ветвью того северо-семитского основного языка, к которому принадлежали ассиро-вавилонский язык Востока и ханаанские, включая еврейский, — Запада. В евангелиях встречаются арамеизмы, т. е. арамейские слова, выражения, напр., «авва — отче!»; Об этом, как и исто­рию вопроса об языке Иисуса, см. А. Швейцер, — назв. Соч., стр. 260 сл. П.

(обратно)

26

Послания Павла в западноевропейской науке и отчасти у нас считаются самыми древними из всех новозаветных произведений, но вопрос о подлинности их до сих пор еще не решен. Ряд ученых, ранее — Бруно Бауэр, (1809 — 1882 г.), потом некоторые из голландцев, ныне — англичанин Уайттэкер, — считает все послания неподлинными. Большая же часть со­временных ученых признает подлинными послания: к римлянам, оба к коринфянам, к галатам, к филиписеям, к Филимону и первое к солунянам, — особенно, первые четыре. Относительно посланий — второго к солунянам, к эфесянам и к колоссянам — мнения расходятся.

Послания к Тимофею и Титу отбрасываются почти всеми, а послание к евреям — всеми.

См. хотя бы: С. Жебелев — «Апостол Павел и его послания», 1922. П.

(обратно)

27

Были ученые, отвергавшие историчность самого Павла. Так, проф. Иензен видел в нем, как и в Иисусе с Моисеем, лишь переработку образа и мифа о вавилонском герое Гилгамеше. С. Люблинский считал Павла вместе с Пеаром и Иисусом — тремя разновидностями одной и той же мифической фигуры древнееврейского божества сектантов, чем объяснял также массу бросающихся в глаза совпадений в «историях» их всех.

Jensen — «Moses; Jesus, Paulus», 1909 г.

С. Люблинский, назв. соч., стр. 161-176 (глава «Павел»). П.

(обратно)

28

Наличие двух враждебных друг другу направлений, — иудеохристиан и языкохристиан, — объясняется социальными условиями тогдашнего времени. Христианство зародилось в среде еврейских пролетарских масс Палестины, враждебно относившихся не только к своей аристократии, но и к римлянам, своим угнетателям и эксплуататорам, и к союзникам послед­них грекам. Поэтому они обосабливались от них и цепко держались за иудей­ские элементы христианства. Отзвуки этого сохранились также в еван­гелиях, напр. в запрете Иисуса ученикам ходить к язычникам, в словах: «я послан только к погибшим овцам дома Израилева» или в именовании язычников «псами». По мере расширения пропаганды христианство выхо­дит за пределы Палестины и попадает в новую социальную среду, прежде всего, к «боящимся бога», — язычникам, которые поклонялись иудейскому богу, но не признавали многих еврейских обрядов и обычаев, напр., зако­нов о пище и, особенно, обрезания. Эти круги, тоже пролетарские, охотно принимали новое социальное учение, но отбрасывали его резко иудейские стороны. Еще резче это выступило на сцену, когда через посредство хри­стиан из бывших «боящихся бога» христианство проникло в чисто языче­скую среду, где, вдобавок, существовала антипатия к евреям и всему еврейскому, — отзвук антисемитизма, выросшего на почве экономической и политической борьбы языческой и еврейской буржуазий, втянувших в эту борьбу народные массы. В результате сложились две группировки христиан: принимающих юдаизм и его отрицающих, между коими завязалась борьба, причем, как всегда бывает, наметилась и примиренческая партия. Длиться долго борьба не могла: христианство все более и более захватывало массы языческого пролетариата, а еврейский национальный мессия все более и более принимал черты интернационального пролетарского спасителя — христа,. Победу языкохристианского направления ускорили неудачные восстания евреев против римлян, кончившиеся разрушением Иерусалима и рассеянием сынов Израиля по Римской империи: иудеохристианство, оторванное от своей родной почвы, перенесенное в новые социальные условия, лишилось своей основы и должно было уступить. См. К. Каутский, назв. соч. стр. 324-334.

Полезно прочитать, но только помня, что автор — теолог, книгу Э. фон-Добшюца «Древнейшие христ. общины» в сб. «Общая история европейской культуры», т. V, стр. 271-471, изд. Брокг. -Эфрон. П.

(обратно)

29

Древс намекает здесь на так называемую «астральную» (т. е.. стоящую в связи со светилами небесными, — от греч. слова «астрон-светило, звезда») подкладку евангелий. Эта подкладка, отмеченная нами ранее в ми­фах о воскрешении Талифы и видении Петра, выводится автором и неко­торыми другими исследователями из того предполагаемого факта, что еван­гелисты при обработке своего материала в цельные картины и мифы и при расположении их в порядке последовательности руководились движением символа (образа) Иисуса — солнца или луны через зодиакальные созвездия, а также взаимоположением прочих созвездий, их восходом, заходом и т. д.. Так как эта сторона евангелий далее будет затрагиваться не раз, о ней, а также о зодиаке, необходимо сказать несколько слов.

Зодиаком называется та часть звездного неба, по которой, кажу­щимся образом, движутся солнце, луна и прочие планеты и которая в виде узкой ленты тянется по всему небесному своду. Свое название зодиака, т. е. «звериного» круга, она получила от того, что в древности по числу годо­вых месяцев была разделена на 12 частей, знаков, созвездий, наделенных именами различных живых существ, — напр. Льва, Овна (ягненка), Тельца и пр. В свою очередь, большинство имен этих и внезодиакальных созвездий отражает календарно-хозяйственные моменты из жизни древних, а также подмеченные ими совпадения между явлениями на звездном небе и в при­роде. Напр., то созвездие, в котором восходило солнце в течении марта, когда выгоняли на пастбища мелкий скот — овец или, быть может, ягнились овцы, было названо Овном. В апреле происходила пахота, обычно на волах или быках, поэтому созвездие данного месяца было названо Тельцом. Созвездие августа, когда женщины убирали, жали хлеб в поле, получило название Девы (с хлебными колосьями в руках).

Созвездия зимних месяцев, дождливых — «мокрых» на юге, полу­чили тоже соответствующие имена: декабрьское — Козерога (с рыбьим хво­истом), январское — Водолея, февральское — Рыб.

Или, напр., греки подметили, что у них период дождей начинался с появления на небе маленькой, но яркой группы звезд; поэтому последнюю они назвали «Риадами», т. е. «Дождящими».

Постепенно древние таким образом заселили звездное небо образами живых существ и даже отдельных предметов, перенесли туда «землю», т. е. свою земную обстановку со всеми ее бытовыми условиями. Мало того, они забыли этот процесс заселения, а подмеченную ранее, по большей части, внешнюю, случайную связь земных явлений с небесными, вследствие отсут­ствия научного миропонимания, признали внутренней, причиной, т. е. стали думать, что те или иные звезды и созвездия вызывают, влияют на соответ­ствующие земные явления. Вместе, с тем здесь сыграл свою роль также выросший из культа предков анимизм, учение, что все в природе оду­шевлено, все является местопребыванием духов — душ умерших, (анима — душа), все, — а, следовательно, и звездное небо в лице его отдельных звезд, созвездий, солнца, луны. В последних стали видеть или орудие духов и развившихся из них богов, или их символы — образы, или же, наконец, их са­мих, т. е. божества, — особенно, в солнце и луне.

Впоследствии из этих ошибочных, взглядов выросла и пышно расцвела особая лженаука — астрология, учившая, что небесные светила не только влияют друг на друга и на земные события, включая и жизнь людей, но что они своим положением, движением и пр. говорят людям об этих собы­тиях, возвещают их им; таким образом, читая звездную книгу с ее золо­тыми письменами, можно вычитывать там заранее все то, что должно будет произойти на земле, — как в самой природе, так в жизни на­рода, даже, того или иного отдельного лица. Мало того, в той же. небесной, звездной книге записаны жизнь, деяния, судьбы самих богов; их «историю» тоже можно прочитать там, особенно, историю солнечного или лунного бо­жества. Эти божества — герои, бесстрашно шествующие по 12 знакам зодиака, со всех сторон окруженные то враждебными, то дружественными звездными существами, им всюду грозит опасность, они подвергаются ей, борются, страдают, даже умирают, чтобы затем воскреснуть.

Прослеживая путь солнца, солнечного божества по небу, по созвез­диям, человек тем самым прослеживает «историю» последнего, каковую он может обработать в связный рассказ, миф — сказку или «священную исто­рию» и передать другим. И древние читали эту небесную книгу, вычитыва­ли там многое о своих богах и героях, рассказывали о вычитанном, а в ре­зультате, — сложилась «астральная мифология», т. е. совокупность мифов — сказаний о звездных героях, — мифов, вычитанных из небесной книги. Так, напр., возникли мифы о греческом божественном герое — спасителе Геракле, совершающем 12 подвигов по числу зодиакальных созвездий; так сложилась «история» его еврейского двойника — Самсона, само имя коего значит солнышко». Так, — скажем теперь, — была найдена канва, схема или план «исто­рии» евангельского Иисуса, в лице коего кроется еврейская разновидность древневосточного, многоименного, растительно-солнечного, умирающего и воскресающего спасителя.

Для иллюстрации этого положения выхватим несколько моментов из евангельской мифологии.

Солнечный Иисус, в своем движении по зодиаку вступает в созвездие Льва, соответствовавшего в еврейском зодиаке одному из 12 мифических сыновей Иакова — Иуде, каковой, будто бы, некогда предложил своим братьям продать (за сребреники) Иосифа (прообраз Иисуса); Лев — Иуда у евангелистов отведен одному из 12 апостолов, отсюда — мотив предатель­ства Иуды и его сребреников.

На что предает звездный Иуда-Лев своего солнечного учителя? Следующим за Львом созвездием будет Дева, тесно связанная с сосед­ним — Весами, — «знаком Суда», — отсюда мотив суда над героем.

К чему присуждают Иисуса? За Весами находится созв. Скорпи­она, — «знак Смерти», — следовательно, к смерти. Кто приведет в исполне­ние смертный приговор? Какое-то важное, обладающее военной властью лицо, — на что намекает следующее за Скорпионом созвездие Стрельца с ко­роной и луком.

Каков будет род казни? Из Стрельца солнечный осужденный перехо­дит в созв. Козерога, где находится Крест, образуемый пересечением двух воображаемых астрономических линий. В Козероге самая низшая точка сол­нечного пути, роковая для солнца: здесь оно умирает на... кресте (в дека­бре), чтобы затем через три месяца — дня, т. е. пройдя три зимних созвез­дия, воскреснут в момент начала весны, весеннего равноденствия, в первом весеннем, мартовском знаке Овна — Агнца. Вот пример той «астральной» подкладки или канвы, по коей евангелисты могли из своего материала рас­шивать свои красочные узоры и «истории» мифического Иисуса.

Лучшая работа по астральной, включая евангельскую, мифологии, — A. Drews «Sternhimmel». На русском языке астральный метод изъяснения новозаветных писаний применен в след.:

А. Немоевский — «Бог Иисус», 1920 г.

Н. Морозов — «Откровение в грозе и буре», 3 изд., 1910 г.

Д. Святский — «Страшный суд, как картина звездного неба», изд. «Атеист», 1923 г.

В нашей работе — «Миф об Иоанне Крестителе», изд. «Атеист», 1923 г. П.

(обратно)

30

Даже при перечислении имен этих «двенадцати» евангелисты разногласят. Матфей и Марк (1, 1-4; 3, 16-19) называют следующие имена: 1) Симон-Петр, 2) Андрей, 3) Иаков, 4) Иоанн, 5) Филипп, 6) Варфоломей, 7) Фома, 8) Матфей мытарь, 9) Иаков Алфеев, 10) Левий-Фаддей, 11) Симон Кананит, 12) Иуда Предатель.

Лука же, соглашаясь относительно первых девяти и двенадцатого, Вместо Леввея-Фаддея и Симона Кананита называет Иуду Иаковлева и Си­мона Зелота (6, 13 — 16). Если даже признать обоих Симонов одной лично­стью, все же остаются непримиримыми Леввей с Иудой Иаковлевым. П.

(обратно)

31

Ср. А. Jeremias — «Das Alte Testament im Lichte des Alten Orients», стр. 343; 3 изд., 1916 г.

Еврейский текст «благословения. Иакова» дошел до нас в сильно ­испорченном виде, так как позднейшие переписчики, по-видимому, уже не понимали его астральной подкладки, — поэтому в сопоставлении 12 сыновей с 12 знаками зодиака современные исследователи еще не пришли к окон­чательному, единогласному решению. Из числа нескольких, предложенных, решений, наибольшего доверия заслуживают предложенные А. Иеремиасом, на которого ссылается Древс, и Р. Эйслером, который основывается на пе­реводе проф. Гоммеля.

Мы приводим выводы обоих с их отклонениями и соответствующие выдержки из библ, текста.

Рувим — «бушевал, как вода», — Водолей.

Симон и Левин — «братья» — Близнецы,

Иуда, — «молодой лев Иуда, с добычи сын мой, поднимается... Не отойдет скипетр от Иуды и законодатель от чресл его, доколе»... — Лев. (с главной звездой Регулом — Царьком).

Завулон — «при бреге морском будет жить, п у пристани корабель­ной, и предел его до Сидона». Иерамиас, видя в упоминании города Сидона игру слов с намеком на «саид-охоту», — охотника, в коем он видит Стрель­ца, Завулона считает Козерогом. Эйслер отмечает, что слово «сайяд» зна­чит не только «охотник», но и «рыбак», при чем в связи с упоминанием в тексте о морском береге и пристани считает последнее значение более пра­вильным, а в Завулоне видит Рыб.

Иссахар, — «осел крепкий, лежащий между протоками вод, — древн. созв. Ослы, поздн. Рак.

Дан, — «будет судить народ свой», — Весы (символ суда п справедли­вости).

Дина, — имя коей, по корню, родственно с именем Дана, — по Иеремиасу, — не упоминается в тексте, будучи сестрой благословляемых братьев, и свое соответствие имеет в созвездии Девы. Эйслер находит упоминание о ней в стихе 17, каковой он читает так: «Дина будет змеей на дороге, аспидом на пути, уязвляющим ногу коня, так что всадник его упадет назад». Действительно, между Львом и Весами, т. е. рядом с Девой, извивается, почти касаясь хвостом звездного полуконя, получеловека — Центавра, Гид­ра — морская змея. Заметим, кстати, что в древности созвездия Девы и Ве­сов иногда объединялись в одно — Девы с весами в руках.

Гад — «толпа будет теснить его, но он оттеснит ее по пятам» — по Иерамиасу, — Стрелец. Эйслер с Гоммелем вместо слова «акаб — по пятам» читает «акраб — скорпион» («ке-акраб — как скорпион») и видит в Гаде — Скорпиона.

Ассир, — «будет доставлять царские яства». Видя в последних рыбу, Иерамиас находит здесь намек на созв. Рыб. Эйслер усматривает здесь намек на охоту, а потому — созв. Стрельца, который, заметим от себя, изобра­жался иногда с короной на голове, чаще же — корона под ногами его ло­шади.

Неффалим, — «теревинф (дерево) рослый, ветви его простираются над стеною». Текст стиха сильно искажен, а приведенное чтение отбрасы­вается почти всеми зап.-евр. исследователями. Вместо него обычно дается приводимый также и в нашей русск. библии другой перевод: «Серна строй­ная: он говорит прекрасные изречения». Иерамиас вместо «айяла — серна» читает «айил — баран» и видит указание на созв. Овна. Эйслер с Гоммелем переводят так: «Неффалим — горная коза, ягняющаяся козленком от горно­го козла», и видит прямой намек на созв. Козерога.

Иосиф, — «отрасль плодоносного дерева, отрасль плодоносного дерева над источником, ветви его простираются над стеною» (22). Текст совершенно искажен. Эйслер читает так: «Иосиф — сын исполинской (огромной) коровы, сын исполинской коровы над источником; дочери процессии ходят над этим тельцом». Поэтому в Иосифе он видит созв. Тельца, в «источни­ка» — находящееся под Тельцом созв. реки Эридана, а в «дочерях процес­сии» склоняется признать три звезды пояса Ориона. Мы лично в этих «до­черях» видим находящееся около головы Тельца созв. Гиад, коих в числе 2-7 изображали в виде молодых женщин с кувшинами благовоний на пле­чах. Иерамиас в Иосифе видит тоже Тельца, привлекая 33, 17 к н. Второзакония: «Крепость его (Иосифа) — как первородного тельца, и роги его, как роги буйволов».

Вениамин, — «хищный волк, утром будет есть ловитву. (У Эйслера — «козленка») и вечером будет делить добычу» (27).

Эйслер видит здесь указание на созв. Овна чрез замещающее его созв. Волка, хотя оговаривается, что остается место для более правильного толкования. Иеремиас признает, что созв. Волка замещает здесь Скор­пиона.

Так размещаются по 12 зодиакальным созвездиям 12 мифических сы­новей Иакова с их сострою Диной (Дева) и их коленами — племенами, а вместе с ним — и 12 мифических апостолов Иисуса с eró матерью, — девой-Марией.

Эрих Бишофф, иначе распределяющий «братьев», приводит массу мест из Талмуда, в коих определенно проводится астральная связь 12 ко­лен израилевых с зод. созвездиями.

Р. Эйслер — наз. соч., т. I, стр. 266-277.

A. Немоевский, — «Бог Иисус», стр. 134 — 138 (есть выдержки из кн. Бишофа).

Н. Морозов — «Откровение в грозе и буре», стр; 59-60; (отмечает вскрытую выше астральную подкладку, но делает неправильное размеще­ние «братьев» по Зодиаку). П.

(обратно)

32

А. Немоевский приводит снимки с любопытного ковчежца для мо­щей, на четырех стенках, которого (из слоновой кости) вырезаны 12 апо­столов и над каждым из них по зодиакальному созвездию.

Ковчежец восходит к средине 10 века и по частям хранится в музеях гг. Мюнхена и Берлина. Много материалов о связи апостолов с созвездиями приводит А. Иеремиас, делающий также попытку разобрать смысл прозвищ некоторых из них. -

Попытку, и весьма неудачную, точно указать место каждого из 12 апостолов в зодиаке сделал Вильгельм Эрбт. К нему, к сожалению, примкнул А. Древс, почему в своих «Евангелии Марка» и «Звездном небе» он ряд евангельских сцен, по нашему мнению, объяснил неправильно.

Например, оба они символ Иуды Предателя видят в созв. Стрельца, тогда как, хотя бы, из «благословения Иакова» ясно, как день, что Иуду должно символизировать созв. Льва.

Что же касается упоминаемого здесь Феодорита, то Древс или оши­бается, или же, скорее, допускает описку. Свою ссылку на него он заим­ствовал, по-видимому, из вышеуказанной книги А. Иеремиаса, взявшего ее, в свою очередь, у исследователя (половины 19 века) Норка, или не­посредственно у последнего. Но у Норка — Иеремиаса (а также Немоевского) стоит не Феодорит, а Феодет (не Феодот ли?).

Валентин, живший в средине 2 века, был одним из самых выдаю­щихся «еретиков» — сектантов, т. е. разошедшихся с учением господствую­щей, церкви, и выработал необыкновенно сложное, туманное учение о бо­жестве. Он учил, что первоначально существовала Непознаваемая Двоица, из которой затем различным образом произошло несколько десятков та­инственных божественных существ — эонов, представляющих собою: 1) полноту божества, 2) мир, средний между божеством и материей, и 3) мир материальный. Один из самых низших эонов сотворил природу и ее венец — человека, от коего пошли люди. Когда последние погрязли в грехе, то один из высших эонов — Иисус, приняв на себя прозрачное че­ловеческое тело и пройдя чрез земную женщину Марию, «как вода чрез трубу», сошел на землю для раскрытия людям, тайн божества и спа­сения.

Данное учение Валентина, разбившееся потом на многие ручейки, любопытно в двух отношениях. С одной стороны, оно является ярким по­казателем, выражением бессилия тогдашней интеллигенции понять со­вершающийся на ее глазах глубокий социальный сдвиг в Римской импе­рий, — разложение старых хозяйственных форм и зарождение новых, — и обусловленного этим непониманием шараханья интеллигенции в сторону мистики с ее таинственными «непознаваемыми» силами (здесь — «эонами»), якобы, господствующими в мире природы и человеческого общества. С другой, оно любопытно и тем, что служит одним из красноречивых доводов в пользу мифичности Иисуса, так как вряд ли можно было бы о реальном, земном человеке развивать такую туманную, «надземную» философию.

О Валентине и его учении см. Ю. Николаев «В поисках за боже­ством», стр. 282-311; 1913 г.

А. Немоевский «Философия жизни Иисуса», стр. 99-100; изд. «Атеист», 1923 г. П.

(обратно)

33

Число 70 или 72, попавшее в христианство из ветхого завета и во­обще игравшее в древности большую символическую роль, — по мнению многих ученых, — свое происхождение ведет из древней Вавилонии, где оно стояло в связи с числом недель в году, как 12 — с числом месяцев.

Вавилоняне первоначально считали год состоящим из 360 дней и делили его на 72 пятидневных недели, называвшихся у них «гамушту». Самое же число опять ставилось с числом планет (без солнца и луны). Мы лично в выборе числа пять для дней недели видим пережиток того времени, когда первобытный человек вел счет по пальцам на руке.

Семидневная неделя, поставленная впоследствии в связь с числом семи известных древним планет, вероятно, основана на фазах — изменениях, луны. П.

(обратно)

34

См., напр., явно — иудейские молитвы в этом «Учении»:

«А что касается до евхаристии (таинства причащения), то благода­рите следующим образом.

Сперва относительно чаши: «Благодарим тебя, отец наш, за святой виноград Давида, отрока твоего, который (виноград) ты явил нам чрез Иисуса, отрока твоего. Тебе слава во веки!»

А относительно преломляемого хлеба: «Благодарим тебя, отец наш, за жизнь и ведение, которые ты явил нам чрез Иисуса, отрока твоего. Тебе слава во веки! Как сей преломляемый хлеб был рассеян (в зернах) на холмах и соединен во едино, так да будет соединена твоя церковь от кон­цов земли в твое царство, потому что твоя есть слава и сила чрез Иисуса христа во веки».

Джон Робертсон, отмечая в приведенных словах причастных мо­литв полное отсутствие упоминания о плоти и крови Иисуса, а также де­лая ряд других замечаний, говорит: «Что здесь ясно, так это то, что дан­ное место указывает или имеет в виду не Иисуса евангелий».

См. J. Robertson — «The Jesus-Problem», стр. 173; 1917 (в конце книги дан его англ, перевод — «Учения с примечаниями). П.

(обратно)

35

В последних до и первых веках начала нашего летоисчисления, благодаря усилившимся экономическим и политическим сношениям евреев с окружающими их «языческими» народами, в среде первых начали скла­дываться новые социальные условия и, как отражение последних, новые религиозные формы.

Одной из таких форм был зародившийся тогда гностицизм, — сектант­ское движение и учение, образовавшееся от смешения, даже слияния еврейской религии и языческих культов и распадавшееся на много напра­влений — школ. Так, под влиянием культа многоименного восточного уми­рающего и воскресающего спасителя, — Таммуза-Адониса-Аттиса и др., — сложились гностические школы, в центре учения которых стояла идея умирающего и воскресающего «спасителя» — мессии, имеющего прийти на землю, искупить грехи человечества и основать свое, новое царство — со­циальной справедливости. В связи с этим у них выработалось иное представление о ветхозаветном боге: в нем они. видели не строго, хотя и пра­восудного судью, карающего за малейшее нарушение буквы его закона, а бога любви и всепрощения, посылающего заблудившимся людям своего собственного сына для смытия с них греха; иначе они стали понимать или изъяснять и ветхий завет, видя в нем всюду рассыпанными намеки на обстоятельства прихода мессии. Наряду с новым учением эти школы вы­работали путем того же заимствования и обработки свою обрядовую прак­тику, особые таинства, молитвы и пр., при чем; все это ими хранилось в тайне и открывалось только «посвященным», выдержавшим искус. Так как свое учение сектанты называли греческим словом «гносис», т. е. истин­ное, правильное «знание, ведение» божественных тайн, то движение было названо гностицизмом, а его поклонники — гностиками. Из гностицизма, в свою очередь, вылилось христианство, представлявшее в начале одно из таких гностических течений в еврействе. П.

(обратно)

36

«Св. Марка», стр. 99; — «Зв. небо», стр. 14. Д.

В астрологии большое значение придавалось местонахождению» созвездий, звезд и их взаимоположению.

Например, если окружность зодиака мысленной линией — диаметром: разделить на две равные части, то оба созвездия, находящиеся на край­них тючках этой линии, будут находиться прямо друг против друга или, — на языке астрологии, — «в диаметральном аспекте» (расстояние между ними 180°). Если же эту окружность разделить точками на четыре равные части (с расстоянием в 90°), и каждые две смежные точки мысленно со­единить линией, то получится вписанный в окружность квадрат. В таком случае, оба созвездия, занимающие две смежные точки в зодиакальной окружности, будут находиться в «квадратурном аспекте». В астрологии созвездия, находящиеся в диаметральном и квадратурном аспектах, счи­тались особенно влияющим друг на друга и тесно связанными. П.

(обратно)

37

Если встать под открытым небом, найти на нем зенит (т. е. высшую точку прямо над головой), затем мысленно провести от Зенита чрез север­ный полюс линию к горизонту и продолжить эту линию под горизонт до надира (т. е. до самой низшей точки на небе, под ногами), то найдем или определим меридиан, — воображаемую небесную линию, соединяющую зе­нит с надиром. Та часть ее, что над горизонтом, называется верхним мери­дианом, а прохождение ее звездой или созвездием называется кульмина­цией, часть же под горизонтом — нижний меридиан. Прохождению звездами меридиана или нахождению на нем астрология придавала большое значение. П.

(обратно)

38

Передней Азией называется та часть ее, которая прилегает к Среди­земному морю; ныне принадлежит к малоазиатским владениям Турции. П.

(обратно)

39

У первобытных народов, на почве хозяйственных условий, сложился, а кое-где и по сейчас существует, обычай называть себя, т. е. от­дельных лиц, именами животных и других предметов, — например, льва, тигра, змеи, ветра и т. п. Отсюда затем выросло представление, что само имя, как таковое, обладает таинственной силой: с одной стороны, оно наделяет соответствующими качествами того, кто его носит или им назы­вается, а с другой, зная имя, можно использовать таящуюся в нем силу во зло или на благо тому, кто его носит, а также другим. Этим объясняется та большая роль, какую играют имена в заклинаниях и вообще в «колдов­стве»; например, «именем» Иисуса в древности заклинали, изгоняли бесов. Здесь же — источник крещения «во имя Иисуса» или христа и наделение детей «теофорными» именами, т. е. такими, в кои входят имена богов, а у христиан именами «святых». На той же основе выросло «табу» имени, т. е. запрет произносить имя, особенно, божества. В искаженном, поздней­шем виде мы имеем такое табу в ветхозаветной заповеди — «не произноси имени господа, бота твоего, зря», где последнее словечко является поздней­шей прибавкой, меняющей первоначальный смысл. В чистом виде оно выступает в том факте, что имя еврейского бога запрещено было произ­носить и не произносилось, а нарочно затемнялось: вместо долженствовав­ших стоять в нем гласных, таковые были внесены из слова «адонай» — господь»; так было создано могущее быть произносимым, но не настоящее имя «для него — Иегова. Настоящее же имя «Яхве» столь ревниво хра­нилось в тайне, что впоследствии совершенно забылось, затерялось, и уче­ным конца XIX века стоило больших трудов восстановить его…

Отметим, кстати, одну евангельскую нелепость, связанную с этим име­нем и его табу. В евангелиях рассказывается, что, когда при допросе в синедрионе Иисус признал себя мессией, судья-первосвященник, увидев в этом «богохульство», разодрал одежды и осудил его на смерть. Нелепо здесь указание на разодрание одежд: последнее производилось только в том случае, если при богохульстве виновным было произнесено запретное священное имя божие, упоминаемое Древсом «шемгамфораш», т. е. «Яхве», чего в «деле» Иисуса не находим». Не было богохульством и именование себя мессией, — много лиц до и после мифического Иисуса выступало среди евреев под именем мессий, некоторые из них пользовались даже поддерж­кой жречества и никто из них не обвинялся в богохульстве.

Неисторичность суда над Иисусом подробно разобрана нами в «Пасхальной мифологии», стр. 99-136 (главы: «Суд над Иисусом» и «Распни его!»). П.

(обратно)

40

Ветхозаветный Самсон, имя коего значит — «солнышко», является типичным растительно-солнечным божеством — героем, хотя в его «исто­рии» просвечивают также отзвуки охотничьего быта. Возьмем для примера два его «подвита».,

Однажды Самсон, идя сватать понравившуюся ему девушку сосед­него племени филистимлян, на пути встретил льва, и руками растерзал его. Через несколько дней, проходя мимо трупа этого льва, он нашел в нем рой пчел и мед и на этом странном (пчелы не выносят трупного запаха) явлении построил свою пресловутую загадку: «из ядущего вышло ядомое, и из сильного вышло сладкое», разгадкой коей должны были, будто бы, слу­жить не менее странные слова: «что слаще меда, и что сильнее льва». Являясь далеким отголоском охотничьего быта, этот миф в данной форме имеет ясно различимую астральную, солнечно-календарную подкладку: солнце — герой на пути к звездной Деве вступает в созвездие Льва, затмевает, убивает его своими лучами; это происходит, в переводе на календарь, в июле месяце (Лев — знак июля), когда на юге, как подметили древние, пчелы усиленно роятся и носят мед. Отсюда — древняя народная загадка: когда пчелы и мед бывают в трупе льва? И ответ: в месяце убиваемого солнцем, звездного Льва, т. е. июле (см. рис. 4).

Другой «подвиг»: Самсон идет «во время жатвы пшеницы» к своей жене, но узнает, что она отдана другому. Тогда оскорбленный герой поймал триста лисиц, связалих попарно хвостами, к хвостам привязал зажженные факелы, пустил этих лисиц на нивы врагов и таким образом сжег у послед­них весь хлеб. Астрально это соответствует вхождению солнца в знак Девы, а календарно — месяцу жатвы. Вместе с тем здесь же намек на особый земледельческий обряд, совершавшийся в период окончательного созрева­ния хлебов: крестьяне ловили лисиц, привязывали к ним факелы и таким образом сжигали их. В лисице или заменяющей ее рыжей собаке видели воплощение злого духа нивы, который насылает на созревающие колосья особую болезнь — хлебную изгарину или ржу (по нем. «Getreidebrand, — букв. — «пожар нивы»). Еще в первом веке нашей эры справлялся такой обряд, напр., в Риме на празднике Робигалий, в честь бога Робига, к кото­рому обращались с молитвами о защите нивы от хлебной изгарины и ко­торому приносили в жертву рыжую собаку. За несколько дней до этих Робигалий имел место другой, обычай: по цирку гоняли лисиц с пылаю­щими факелами на спинах. Но в то время в Риме, — городе, смысл этого обычая уже забылся, хотя проскальзывал намеком в той истории, которую при этом рассказывали: однажды мальчик поймал лисицу, обмотал ее со­ломой и поджег, а она вырвалась, убежала в поле и сожгла нивы, в нака­зание за что ежегодно и подвергают лисиц вышеуказанным истязаниям.

Несомненно, в обоих случаях пред нами раздвоение одного и того же земледельческого обряда. Характерно, что в лат. языке слово «робиго» означает хлебную изгарину и рыжую лисицу.

(обратно)

41

И наоборот: в некоторых местах самаряне охотно принимали христианство. Отзвуки этого мы слышим в тех строках евангелий и Дея­ний, где или проглядывает симпатия к самарянам, напр., в притче о мило­сердном самарянине, или же прямо говорится о переходе многих из них в христианство, напр., в рассказе о беседе Иисуса с самарянкою (Иоанн, 4 гл.). Больше того, думается, что слабый намек на принятие и при том ранее самарянами христианства таится в основе мифа Луки о принесении младенца Иисуса в храм, где его берет, на руки и приветствует пресловутый Симеон «богоприимец», — приветствует словами: «ныне ощущаешь» и т. д. Имя Симеон — только более полная форма имени Симона, при чем, как показал А. Немоевский, Симеону, а. также одновременно с ним привет­ствовавшей Иисуса, престарелой Анне «пророчице», в зодиаке соответ­ствуют Близнецы, изображавшиеся иногда в древности в виде пожилых мужчины и женщины, даже супружеской пары. Если мы правильно, улав­ливаем в этом мифе отзвуки ранней истории христианства, то Лука здесь как бы хотел сказать, что самарянский бог Тимон (самаряне) одним из первых приветствовали еще юную, новую религию, в коей он видел смену своему культу.

А. Немоевский «Бог Иисус» стр. 166-167. П.

(обратно)

42

Вот что рассказывает об этих прообразах христианских колоко­лен — фаллах, т. е. изображениях мужского полового органа, писатель II века нашей эры — Лукиан, лично их видевший: пред храмом «стоят фаллы высотою в 30 саженей... На один из этих фаллов два раза в год влезает человек и остается на его вершине в течение семи дней. Большинство объясняет такой обычай тем, что этот человек со своей высоты вступает в близкое общение с богами и испрашивает у них блага для всей Сирии... Благодаря этому боги внимают его мольбам с более близкого расстояния... Взбирается же этот человек следующим образом: обвязав себя и фалл не­большой веревкой, он постепенно поднимается по выступам фалла, на которые легко можно опереться кончиком ноги... Поднявшись наверх, чело­век спускает вниз длинную верёвку, заранее припасенную, и на ней под­тягивает все, что ему нужно — дерево, одежды, орудия. С их помощью он устраивает себе шалаш, где и сидит, оставаясь на фалле в течение упомя­нутого числа дней. Многие приносят ему золото, серебро и медь, оставляют их неподалеку от него и, сказав имя, уходят. Человек, стоящий внизу со­общает имена жертвующих верхнему и тот творит за каждого молитву. Молясь, он ударяет в медный инструмент, издающий громкий и резкий звук. За все время своего сидения человек этот совсем не спит».

Лукиан — «Сочинения», т. I, стр. 305-306; изд. Сабашниковых. 1915 г.

Думается, что все древнехристианские «святые-столпники», вроде пресловутого Симеона, будто бы, годами простаивавшие и спасавшиеся на столбах, лишь рабски подражали тем сирийцам — молитвенникам, кои подвизались в указанном храме, а чтимые столбы этих «святых» — все те же в основе фаллы, как средство для собирания золота, серебра и меди» внизу и «более близкого общения с богом» вверху. П.

(обратно)

43

Древс здесь имеет в виду одно из многих евангельских противо­речий: Матфей (27, 32), Марк (15, 21) и Лука (23, 26) единогласно утвер­ждают, что крест Иисуса на Голгофу нес Симон Киринеянин. У Иоанна же Иисус сам нес свой крест на место казни: «И, неся крест свой, он (Иисус) вышел на место, называемое... Голгофа» (19, 17).

Что же касается Симона Киринеянина, то мы от себя добавим сле­дующее в подтверждение слов Древса, идущего здесь за Робертсоном и Немоевским. Симон свой зодиакальный символ-знак имеет в одном из двух Близнецов. Как раз чрез это созвездие приходит Млечный Путь или «Мировое Древо», как древо казни, на котором вешаются, — распинаются солнечные и лунные спасители. Отсюда, — звездный Симон Близнец несет на себе мировой, небесный крест.

Далее, Близнецы особым почитанием пользовались в древнегрече­ском городе Спарте, при чем спартанцы их изображали в виде двух стоя­щих столбов с двумя поперечными перекладинами и в таком виде называли их «Доканами», т. е. «Перекрещивающимися столбами».

Культ этих Близнецов — Доканов из Спарты был занесен в г. Кирену, где занял выдающееся положение, а их символы, похожие на виселицы-кре­сты, доканы выбивались даже на монетах этого города.

См. в словаре Рошера статью «Диоскуры», т. I. кол. 1166-1170. П.

(обратно)

44

Плеяды — одно из немногих созвездий, хорошо известных нашему -народу. Крестьяне центральной России называют их Висажарами, — по-видимому, испорченное малороссийское название их Волосажары, т. е. пук, копна волос, или Стожары, т. е. стог сена, так как Плеяды представляют собою группу тесно скученных звезд.

В некоторых местах России Плеяды называются также Наседкой с цыплятами, Птичьим гнездом и даже Решетом. В Курской губ. записано любопытное народное сказание о Плеядах. Рассказывают, что бог вначале все звезды сотворил такими частыми, как Висажары, и вид на звезды был восхитительный. Но вот однажды ночью ехали по дороге люди и за­говорили между собою: «так эти Висажары мы с дедушкою сажали», и по­том во время этого разговора попадали в глубокий овраг и искалечились, а господь начал бить их с неба кнутом, приговаривая: «не смотрите по небесам, а смотрите по колесам». С тех пор и появились на свете калеки, а звезды стали редкими, только одни Висажары оставил господь частыми для памяти.

Д. Святский «Под сводом хрустального неба», стр. 146-147; 1913 г. П.

(обратно)

45

Древс почему-то и незаслуженно не вводит самого Посейдона в качестве самостоятельного звена в свою мифологическую цепь первообразов апостола Петра. Морской владыка Посейдон слыл у греков также стра­жем врат ада, так как последний, будто бы, находился сразу же под морским дном.. Эти врата сделаны из огромной скалы или камня, за ними то­мятся враги богов — титаны, тщетно пытающиеся вырваться оттуда и броситься на небо. Посему, Посейдон является в то же время и небесным стра­жем. Мало того, так как, — думали, — море и земля покоятся на огромной скале, и только названный бог потрясает ее, даже раскалывает, производя землетрясения, то его считали колебателем земли и ее устроителем, уста­новителем, а посему, в некоторых местностях, напр., в Фессалии, называли «Петреем» т. е. «скалистым» или «камнестроителем, скалозиджителем». Прозвище «Петрей», по корню, родственно и, по произношению, похоже на прозвище «Петр». Добавим, что Посейдон считался иногда отцом Протея и часто сливался с ним.

С. Люблинский, — назв. соч., стр. 150-151. П.

(обратно)

46

Наоборот, Протей свое непостоянство и вечную видоизменчивость получил именно от прихотливости, непостоянства морской поверхности, где волны в своей причудливой игре и игре пены в глазах суеверных моряков могли принимать виды и формы самых различных существ и даже пред­метов. Отсюда — масса фантастических, необыкновенных морских расска­зов-сказок. Астральная же форма мифов в большинстве случаев форма позднейшая, продукт позднейшего, — если можно так выразиться, — утончен­ного миросозерцания и поэтического творчества; позднейшая она и в мифе о Протее, — первичная же форма его, — как сказано выше, — морская, вод­ная. П.

(обратно)

47

Жаль, что Древс не указывает источник, откуда он заимствует сведения о боге Петре 68 главы «Книги мертвых». Несомненно, защитники историчности апостола Петра поставят в счет Древсу, что он вышеназ­ванного Петра, для имени коего сам же дает перевод чрез «скала, камень» и, значит, видит в нем греческое слово, — этого греческого по имени бога находит в древнейшей египетской, чуждой каких бы то ни было греческих влияний, Книге мертвых. Последняя была названа так потому, что клалась в гроба умерших, чтобы служить им в качестве путеводителя по загробному миру. П.

(обратно)

48

В греческом мифе об аргонавтах рассказывается, как однажды ватага удальцов под предводительством Язона на чудесном корабле Арго (отсюда название «аргонавты» — плававшие на Арго) ездила в далекую страну Колхиду, на берегу Черного моря (часть теперешней Грузии), за золотой шерстью чудесного барана. Не отрицая, что в дошедшей до нас форме данный миф носит следы астральной обработки (золотая шерсть ба­рана — солнце в созв. Овна; среди созвездий до сих пор есть Корабль Арго и т. д.), мы все же полагаем, что в его основе кроется нечто земное: отзвуки первых разбойничье-торговых, морских поездок греков на Кавказ, — поездок, дававших им богатую добычу в виде ли золота, находимого там, или, быть может, в виде чего либо, связанного с широко развитым там и доныне овцеводством, напр., ценных шкур, шерсти и пр. П.

(обратно)

49

Еще христ. писатель II века Юстин, перечисляя предметы в природе, выражающие идею или образ креста (напр., нос на лице!), причисляет к ним мачту с парусом (см. его «I апологию», 55).

(обратно)

50

Прометей — мифический греческий герой. В мифах о нем рас­сказывалось, что он слепил из глины первого человека (подобно богу в библии), а богиня мудрости Афина оживила это его произведение. Однако, созданные Прометеем люди находились в состоянии дикости, так как им недоставало огня: в буквальном смысле, — они не умели добывать огонь, а в переносном, — не имели разума.

Ревнивый к своей власти, верховный бог Зевс отказал людям в этом огне, зная заранее, что люди тогда, владея просвещением, постараются освободиться из-под власти богов. Прометей же, жалея свои создания, тайно похитил у Зевса божественную искру и припес ее людям, чем поло­жил начало их культурному развитию.

Узнав об этом, Зевс жестоко наказал благодетеля: железными цепями распял — приковал его на кавказской скале и наслал на него орла, который ежедневно выклевывал у Прометея выраставшую за ночь печень. Сотни лет томился страдалец, пока, наконец, герой Геракл не освободил его от оков.

В данном мифе нашел свое народнопоэтическое изображение тот огромный материальный и духовный переворот в жизни первобытного че­ловечества, который произошел, когда человек впервые научился добывать огонь и применять его в своем хозяйстве.

Греческий миф страдания Прометея связывает с горами Кавказа. Характерно, что на Кавказе до сих пор существует и очень распространено близкое к вышеприведенному греческому, народное сказание о богатыре Амиране, в наказание от бога томящемся в горах. Вероятно, это сказание было занесено в Грецию, где подверглось соответствующей обработке. П.

(обратно)

51

Водный, моряцкий характер Петра ясно виден в том факте, что этот апостол в древности повсеместно считался покровителем мореплавания, — в особенности же, своим покровителем его признавали сирийские моряки. В связи с этим, Петру приписывали целый ряд чудес, связанных с водой, напр., спасание погибавших на море. Во Франции до сих пор существует «Общество Св. Петра для нахождения трупов погибших от кораблекруше­ния».

Впоследствии с Петром на почве заведования морем стали конкури­ровать и постепенно вытеснили его другие «святые»: Климент, покровитель тихого моря, и «чудотворец» Николай, личность мифическая, христианизованное одно из морских божеств.

См. Д. Шестаков — «Исследования в области греч. нар. сказаний о святых», стр. 55-56; 1910 г.

(обратно)

52

В полночь зимнего солнцеворота, в древности, — в ночь с 24 на 25 декабря, происходило рождение солнечного бога, напр., митраистического Митры, вавилонского Таммуза, и др., почему 25 декабря еще до христианства было большим праздником Рождества бога. Этот праздник от митраистов был заимствован христианами и превращен в Рождество христово. Еще французский академик Дюпюи, в конце 18 века, вскрыл ту астральную схему — план, каковая была положена евангелистами в основу своих мифов об обстоятельствах рождения Иисуса: в момент зимнего солн­цеворота на восточном горизонте красуется созв. Девы с младенцем на ру­ках на верхнем меридиане стоят звездные Ясли (в созв. Ослов — Рака), а на западе шествуют Три Волхва — Царя — три звезды в поясе созв. Ориона. Звездную Деву с младенцем — солнечным спасителем преследует звезд­ный Змей — Гидра, она бежит от него под горизонт, на запад. По этому астральному плану евангелистам было легко расположить свой ветхозавет­ный и языческий материал и создать свои евангельские рождественские мифы.

См. наши работы: 1) «Рождественская мифология», 1924 г., изд. «Атеист». 2) «Рождество христово», 1923 г. изд. «Атеист».

А. Немоевский — «Бог Иисус», стр. 206 — 215; 151-171., П.

(обратно)

53

Согласно астральному плану евангелий, вхождение солнечного символа Иисуса в созв. Водолея влечет за собою выведение мифа о кре­щении Иисуса Иоанном, а вхождение его в созв. двух Рыб — миф о при­звании Иисусом первых двух учеников — Андрея и Симона — Петра, бывших ранее учениками соседнего Водолея — Иоанна Крестителя.

См. наш: «Миф об Иоанне Крестителе». П.

(обратно)

54

Характерно, что древний мир знал многих богов и богинь — небес­ных и адских ключарей. Кроме упомянутых Древсом Протея, Митры — Зервана и Януса, божественными ключеносцами были, напр,: греческий сол­нечный Гелиос, римский владыка подземного царства Плутон, египетский бог — целитель Сарапис, греч. адская царица Геката и др. Относительно ключей Петра заметим, что римский папа Сильвестр (314-336 г.), по приказанию ангела (!), изготовил ключ, похожий на ключ апостола, и этот ключ, хранимый в Лоди, будто бы, совершал много исцелений одержимых, а также укушенных змеями или бешенными со­баками.

Д. Керлёр, — назв. соч., стр. 363. П.

(обратно)

55

Христианская церковь во главе со своими «пастырями душ» долго пыталась раздобыть подлинные портреты Иисуса, его матери и апо­столов. На этой почве был проделан целый ряд шантажных, конечно, при­быльных махинаций: обретались чудотворные иконы богоматери, якобы, написанные самим евангелистом Лукою и хранящиеся поныне во многих «подлинных» экземплярах, как заграницей, так и у нас (напр.: 1) икона богоматери Одигитрии — в Зимнем дворце Ленинграда; 2) икона Боголюбской богоматери в г. Боголюбове; 3) Владимирская икона богоматери, якобы, написанная даже на доске того стола, за коим обедал Иисус с матерью и Ио­сифом; 4) икона богоматери Киккской; 5) икона Одигитрии Смоленской, и мн. другие. Находились «нерукотворенные» образы самого Иисуса; в апокрифических «Деяниях» приводилось описа­ние наружности апостолов, и т. д. Одно из таких «обретений», произведшее большой шум заграницей, имело место недавно, в 1916 году, в культур­ной Америке. Дело было так: в 1910 г. в г. Антиохии (в Сирии) арабы рыли колодезь на месте, где некогда, будто бы, стояла исчезнувшая потом христ. церковь. При рытье они открыли в земле комнату и нашли в ней семь хорошо сохранившихся серебряных предметов: две чаши, три фут­ляра для книг и два креста, — большой и маленький. Исключая последнего, первые шесть предметов были приобретены у арабов братьями Кушакжи и привезены в Париж, а отсюда в начале империалистической войны для целости и сохранности (!) переправлены в Нью-Йорк, в Америку. Дальше начинается любопытное: в 1916 году в одном из американ­ских научных журналов по археологии появилась статья некоего Густава Эйзена под загл. «Предварительное сообщение о большой чаше из г. Анти­охии, содержащей древние портреты Иисуса и апостолов», а через год поя­вился и большой труд Эйзена, посвященный этой чаше. На этой чаше, — по его описанию и данным им фотографическим снимкам, — изображены 11 фигур. И вот, он «доказывает», что 1) чаша относится, ко второй половине первого века, 2) что на ней изображены Иисус, Петр, Павел и прочие апостолы, 3) что изобразивший их художник или сам лично знал и видел этих евангельских героев, или же имел, перед собою их подлинные портреты. Конечно, после таких сообщений поднялась страшная шумиха, а жур­налы и газеты Америки и Западной Европы переполнились статьями за и против. Достойную отповедь, научный разбор «доводов» Эйзена, не оста­вивший от них камня на камне, и свое объяснение происхождения чаши дал берлинский проф. Георг Шгульфаут в своем исследовании под ирони­ческим заглавием — «Самые древние портреты христа и апостолов». В нем он доказывает, что чаша принадлежит не ранее, как пятому, а возможно, и шестому веку, и что, конечно, ни о какой подлинности или надежности вы­резанных на ней «портретов» не может быть и речи. Характерны слова, коими этот, хотя и верующий, профессор заканчивают свое исследование: «По сему поводу мне хотелось бы предостеречь всех читателей: если когда либо кто-нибудь сообщит им, что найден «подлинный» образ, портрет христа, то пусть они к этому сообщению не только отнесутся с недоверием, но и пусть твердо знают и непоколебимо будут убеждены, что подлинного образа — христа мы не имеем и, возможно, никогда не будем иметь. Здесь раз навсегда следует сказать: «ignoramus et ignorabimus», — т. е. этот образ «мы не знаем и никогда не узнаем».

См. G. Stuhlfauth — «Die ältesten Porträts Christi und der Apostel», 1918 r. (с двумя снимками с. чаши). П.

(обратно)

56

Показательно, что в древнейшем хрисг. календаре (карфаген­ском, 523-535) праздников в честь Петра нет. Основание, почему цер­ковь отнесла Петров день на 29 июня, кроме приведенного Древсом, заклю­чается в том, что этот день был близок к моменту летнего солнцеворота, вероятно, праздновавшегося в митраизме и игравшего большую роль в хо­зяйственной жизни древних; да и наш народ начинает косьбу трав с Петрова дня.

Самый же день летнего солнцеворота, 24 июня, в древности был посвящен грозному, водному и частично — солнечному, по происхождению, мифическому Иоанну Крестителю. Вообще, все четыре главные астрономически-календарные дня в году древняя церковь превратила в большие праздники, вернее, продолжила здесь дело своих предшественников — языч­ников. Так, весеннее равноденствие, 25 марта, превратилось в Благовеще­ние; осеннее, 29 сентября, — в день св. Михаила, при чем последний еще в дохрист. время евреями представлялся с весами в руках, в сентябре же солнце вступает в созв. Весов. Летний солнцеворот, 24 июня, был превращен в Иванов день, а зимний, 25 декабря, в Рождество христово.

Много других примеров подобного установления чисел для праздни­ков — в книге А. Мальвера — «Наука и религия», стр. 75-79. П.

(обратно)

57

«Откровению» Иоанна посвящена интересно написанная книга нашего ученого, шлиссельбуржца И. Морозова, — «Откровение в грозе и буре» (три издания, последнее 1910 г.). Признавая огромную, неоспоримую заслугу автора в том, что он самостоятельно и правильно вскрыл астраль­ную подкладку многих, но не всех, полных таинственности картин «Откро­вения», мы не можем согласиться с его толкованием ряда планет, их по­ложений в зодиаке, а также с выведенной ла основании последних датой написания этого произведения. Вместе с Древсом и Дюпюи мы полагаем, что «Откровение» — продукт одной из тех иудейских гностических, тайных школ, в среде коей вырабатывалось христианство. Одно из оснований для та­кого взгляда мы видим в том разительном факте, что Иисус «Откровения», его мать и проч, представляют собою только фантастические, астральные небесные существа или образы, не имеющие ни малейшего намека на чисто человеческие, земные черты.

Нет в «Откровении» и следа евангельских событий. Само собою напра­шивается предположение, что в эпоху написания этой книги историзация Иисуса, _;т. е. превращение его в личность земную, якобы, историческую, еще не произошла.

До Морозова астральную подкладку «Откровения» нашел еще Дю­пюи, а после Морозова астральное, научно подчас более правильное и обоснованное объяснение ряда важнейших картин этой книги дал нем. уче­ный, проф. Франц Волл. Заслугой последнего, помимо этого, является и то, что он вскрыл связь пропитанных астралистикой воззрений и образов «Откровения» с господствовавшей в начале нашей эры, эллинистической культурой, явившейся вследствие слияния культур греческой и восточных.

См. F. Boll — «Aus der Offenbarung Johannis», 1914 г.

После написания этих слов нами, кажется, найдена разгадка Апока­липсиса и расшифровано пресловутое звериное число «666». В связи с этим нами ведется проверка найденного и самостоятельное исследование этой книги. Если выводы подтвердятся, мы их овестим в печати. П.

(обратно)

58

Макробий, — «Сон Сципиона», 1, 12. Д.

(обратно)

59

Красочное описание схождения Иисуса в ад и происходившего там в тот момент находим в любопытном, раннехристианском произведе­нии — «Евангелии Никодима».

Церковь отвергла его, причислила к числу апокрифов, что не поме­шало ей заимствовать и ввести оттуда в свой обиход массу идей, образов и подробностей.

Характерно, что в этом «евангелии» есть ряд мест, совпадающих с местами из древневавилонской поэмы о «Схождении богини Иштар в ад»; и не менее характерно то, что, — как показал Д. Святский, — данное евангелие тоже написано по астральному плану.

См. Вега — «Книга Никодима» (перевод и примечания), 1912 г.

Д. Святский — «Евангелие Никодима при свете звезд», 1914 г. П.

(обратно)

60

Павел имеет здесь в виду двукратное чудо мифического Моисея, суть коего сводится к следующему: когда в пустыне народ стал мучиться от жажды и роптать на Моисея, последний, по повелению божию, — «под­нял... руку свою, и ударил в скалу жезлом своим дважды и потекло мно­го воды, и пило общество и скот» (Числа 20, 2 — 13; 2 — 13; Исход 17, 5 — 7). Точно такое же чудо греками приписывалось морскому богу Посей­дону в состязании с богиней Афиной, кто из них даст более полезный по­дарок населению города Афин, — бог ударил своим трезубцем в землю, и из последней брызнул источник столь необходимой там воды. Более близкое к ветхозаветному чуду сотворил, будто бы, Митра: когда люди молили его о воде, он ударил стрелой в скалу, и из нее хлынула вода. При этом чудес­ной воде Митры приписывали точно такое же мистическое — сокровенное зна­чение, как и «воде, живой», о которой неоднократно говорит в евангелиях Иисус и под которой не раз разумеется он сам, как источник благодати, спасения. В одном же апокрифическом произведении, — «армянском евангелии детства» Иисуса, — про последнего прямо рассказывается, что однажды он ударом палки по скале вызвал оттуда обильный источник приятной воды, коей напоил жаждущих.

Подкладка всех этих мифов о вызывании воды из камня-скалы кроется в одном, широко распространенном в древности и выступающем под разными формами, обряде: для того, чтобы вызвать необходимый для хо­зяйства (нив, трав или скота) дождь, катали, ударяли камень о камень, или били по нему чем-либо, лишь бы только получившийся грохот напоминал, походил на гром, каковой, — по мнению древних, — всегда сопутствовал, а иногда и вызывал дождь. Часто даже для полноты воспроизведения этого желаемого явления природы, — грозы с дождем, — камни обливались водой или погружались в нее. Полагали, что наиболее действительными в данном случае являются камни, упавшие с неба (аэролиты), при прохождении чрез облака, воспринявшие от них «водную» силу. Этот обряд-обычай свя­зан с так наз. первобытной подражательной магией — колдовством, основанной на принципе: «подобное вызывается подобным», т. е., чтобы вызвать желаемое явление надо воспроизвести его, сделать что-либо, похожее на него.

Разбор библейских мифов о воде из скалы, со многими примерами из других религий дан в книге.

Р. Сэнтив, назв. соч., стр. 139-175. П.

(обратно)

61

Обо всем этом см. труды J. М. Robertson: «Christianity and Mythology», стр. 347-352; 2 изд.; 1910 г.

Его же — «Pagan-Crists», стр. 332; 2 изд., 1911 г.

Д. Робертсон — «Евангельские мифы», стр. 94-100; изд. «Атеист», 1923 г. Д.

(обратно)

62

В последние века до начала нашей эры, между восточными и за­падными народами начали развиваться оживленные экономические сноше­ния, сделавшиеся еще более тесными после политического объединения этих народов сначала под властью преемников Алекс. Македонского, а потом Ри­ма. На этой политико-экономической почве происходило также объединение культурное и религиозное, напр. купцы вместе со своими товарами разно­сили идеи и образы своих религий, которые, попадая на подходящую соци­альную почву, принимались там и переплетались, смешивались с местны­ми. В результате подобного длительного процесса, где роль разносителей религиозных идей играли, конечно, не только купцы, но и солдаты, чинов­ники, военнопленные-рабы, кочующий в поисках работы рабочий люд и т. п., к началу нашей эры сложилось особое явление — смешение религий, их учений, богов, обрядов. Это, вызванное социальными причинами, смеше­ние и называется религиозным синкретизмом.

См. Ж. Ревилль — «Религия в Риме при Северах», 1898 г.

Н. Кун — «Предшественники христианства», стр. 3-46, 1 922 г.

Ф. Кюмон — «Die orientalische Religionen im römischen Heidentum», 2 изд., 1914 г. П.

(обратно)

63

Ф. Кюмон «Тексты и памятники... Митры», 2 т., 1898 т.

Его же — «Таинства Митры», 3 изд. 1923 г. (нем. изд.; есть на фр. языке).

Д. Робертсон, — «Языческие христы», стр. 281-338 (III часть — «Ми­траизм»; Робертсон ставит ребром вопрос о влиянии митраизма на христи­анство и решает его в утвердительном смысле, чего не делает связанный религиозными предрассудками, верующий проф. Кюмон). А. Древс «Зв. небо», — стр. 133-186 (глава «Митраизм и христ., в свете звездного неба»; вскрывает астральную символику последних и примыкает к Дюпюи, Робертсону и Норку). П.

(обратно)

64

«Франкмасоны — Вольные каменщики», — существующая до сих пор, тайная организация, общество, в лице своих отделений-лож раскинувшееся по всему свету.

По словам самих членов этого общества, — оно свое происхождение ведет от каменщиков, строивших Соломонов храм, а своей задачей ставит «духовное», нравственное развитие членов. На самом же деле, это обще­ство, состоящее почти исключительно из аристократии и крупной буржу­азии, преследует чисто политические цели в интересах своего класса. Опи­раясь на свои огромные материальные средства, имея в разных государ­ствах на ответственных постах своих членов или ставленников, а также держа в руках путём подкупа или тайного финансирования часть влиятель­ной прессы, франкмасоны, как раньше, так и теперь являются закулисны­ми воротилами в целом ряде выдающихся политических событий. П.

(обратно)

65

Все приведенные Древсом, причины победы христианства над митраизмом отнюдь не являются решающими. Мы лично думаем, что основ­ной причиной было неравное классовое соотношение борющихся сил. Христи­анство с его социальным учением о царстве «труждающихся и обременен­ных» привлекло на свою сторону римский пролетариат, а также мелкую и среднюю буржуазию. Митраизм, по самому характеру своему замкнутой религии, в тайные учения, обряды и организацию которой можно было по­пасть только после длительного и нелегкого искуса, испытания, — был слишком аристократичен и недоступен для широких масс.

Поэтому на его стороне мы видим аристократию, да часть армии, при чем по большей части, как кажется, командного, офицерского состава. И вот, те «соображения государственного разума», о которых говорит Древс и которых он почему-то не вскрывает, — по нашему мнению, — и диктова­ли императорской власти в целях своего упрочения опереться скорое на религию масс — христианство, чем на религию меньшинства, при том не раз враждебного ей, — митраизма. Это одно и главное.

Другая причина, по нашему мнению, крылась в большей простоте и, так сказать, культурности христианства в сравнении с митраизмом. По­следний к тому времени еще не смог освободиться от ряда своих первобытных форм. Напр., в нем существовало в диком виде таинство крещения кровью закалываемого животного, так наз. тавроболии и криоболии, т. е. обря­довые заклания быка и барана, кровь коих, стекая чрез решетчатый по­мост в яму и окропляя находящегося там «крещаемого», «омывала» его от грехов. Или, во время богослужения и таинств участники должны были одеваться под зверей и птиц в изображающие их маски и подражать их кри­ку. Эти грубые формы или стороны митраизма должны были отталкивать от него даже некоторую часть культурно-развитых, высших классов.

Третья причина победы христианства была та, что его приняла так­же та часть правящего класса, которая увидела в нем для себя безвредное, но для продолжения своей, освящаемой новой религией непротивленчества, эксплуатации полезное учение.

Был и еще ряд причин, касаться коих мы здесь не можем. П.

(обратно)

66

Целибат или обязательное безбрачие католического духовенства был введен римским папой Григорием VII (в 1704 г.), преследовавшим здесь только чисто экономические и политические интересы. Эконо­мическая сторона дела заключалась в том, что папа таким путем желал со­брать в руках церкви и, как ее главы, своих неограниченную власть над всеми капиталами, землями и доходами храмов и духовенства. Ранее все это шло на содержание семьи духовного лица при его жизни, а после его смерти по наследству переходило в руки жены и детей, т. е. уплывало из рук самой церкви и папы. Теперь же, при обязательном безбрачии, отпад ли расходы на семью, а после смерти имущество духовного лица остава­лось в распоряжении церкви. С этой стороной переплеталась другая, — по­литическая. Григорий ставил пред собою и вообще пред папством гранди­озную задачу захватить не только духовную, но и светскую, власть над всем миром. Целибат для этого помогал ему собирать в своих руках колос­сальные материальные средства; мало того, — целибат, вырывая низшее духовенство от экономической и политической зависимости его чрез семью от местных условий и властей, а также экономически и политически не­разрывно связывая его только с церковью, — целибат делал это духовенство могучим и послушным орудием папства в его борьбе за мировую власть. П.

(обратно)

67

Фраваши или (на новоперсидском языке) ферверсы — духи пли ангелы хранители, культ коих развился из первоначального культа пред­ков. Это ясно видно из того, что, с одной стороны, каждый человек, — по учению персов, — имеет такого ангела — хранителя, защищающего его от демонов и помогающего достичь блаженства, а с другой, — каждый фраваши имеет свое родство или свою область, посылает на поля благодатный дождь, защищает своих земных родственников от врагов, отгоняет от них демонов и т. п. В средине марта персы ежегодно справляли многодневный праздник: в честь этих фраваши, молились им, ставили для них в домах кушанья, кла­ли одежду.

Нет сомнения, что персидский культ этих фраваши, как и демонов, переплетшийся с родственными ассиро-вавилонскими представлениями, чрез позднейшее иудейство и греческую обработку перекочевал и превра­тился в христианский культ ангелов вообще, ангелов-хранителей в осо­бенности. П.

(обратно)

68

Есть иное, более правильное объяснение происхождения слова «месса», как названия обедни. Оно происходит от латинского слова «missio — миссио», т. е. — «отпуст». Этим словом в древнехристианской церкви (римской) отпускались после чтения евангелия и проповеди, удалялись из храма «оглашаемые» и «кающиеся», не имевшие права присутствовать при главном моменте богослужения — литургии, которая и начиналась после их ухода. Затем слово «миссио» было исковеркано в «месса», а у поляков в «мша». Такие «отпусты» были также в ряде «языческих» религий.

До нас дошел ценнейший источник по вопросу о митраистическим богослужении, — часть его литургии, где приводится ряд молитв, гимнов, возгласов и пр. А. Немоевский на основании этого отрывка попытался вос­становить самую картину богослужения Митры.

А. Немоевский «Митраистическая обедня», — статья в «Нез. М.», № 289, 1923 г.

Что же касается самой формы и даже содержания христианского бо­гослужения, то на выработку их повлияли не только митраизм, но и бого­служения других религий. К тому, что подметил и отметил здесь Д. Святский (см. Мальвер «Наука и религия», стр. 94-102), мы добавим еще один момент: влияние смешанного культа египетской богини Изиды, по­клонники коей имели, между прочим, свои заутрени, обедни и вечерни (о них см. А. Морэ «Цари и боги Египта», стр. 171-225; 1914 г.), удиви­тельно напоминающие соответствующие католические, частично даже пра­вославные богослужения.

Это влияние на христианское богослужение ясно видно хотя бы из следующего факта. До нас дошло описание одного римско-египетского (на­чала нашей эры), языческого богослужения, которое заканчивалось так:

«Затем он (жрец)... по священной книге начал читать молитвы за великого императора, за сенат, за войско, за весь народ римский, за мо­реходство, за мореплавателей, за все то, что в общем составляет благо на­шей (римской) империи; в конце он произнес на греческом: «пусть все удалятся». Это обозначало, что богослужение окончилось» (Апулей, «Зо­лотой Осел»).

Пред нами здесь один из источников происхождения «великой екте­нии», составляющей одну из главных частей православного богослужения.

Действительно, если римско-египетский жрец прежде всего молится: 1) за великого императора, 2) за сенат и 3) за войско, то и в православ­ной, дореволюционной ектении священник приглашает верующих молить­ся: «о благочестивейшем, самодержавнейшем, великом государе... О на­следнике его... О всей палате (сенате) и воинстве их господу помолимся» (пятое «прошение» ектении), и: «О пособити и покорити под нозе их всяко­го врага и супостата господу помолимся» (шестое прошение).

Далее, жрец Изиды воссылает молитву «за весь народ римский». Седьмое прошение ектении тоже призывает верующих во христа: «о граде сем, всяком граде, стране и верою живущих в них господу помолимся».

«За мореходство, за мореплавателей», — продолжает жрец. «О пла­вающих, путешествующих», и т. д. — вторит ему христ. священник, произ­нося девятое прошение.

«За все то, что в общем составляет благо нашей империи, — таково содержание последней молитвы к Изиде.

«О благорастворении воздухов, о изобилии плодов земных и вре­менах мирных... О избавитися нам от всякие скорби, гнева и нужды... Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас, боже, твоею благодатию», — таково содержание восьмого, десятого и одиннадцатого прошений ектении, к коим, быть может, можно присоединить также начало второго прошения: «О ми­ре всего мира».

Из одиннадцати «прошений» христианской ектении большая половина их совпадает по содержанию с молитвами священнослужителя египет­ских Изиды и. спасителя Озириса-Сараписа. Оставшиеся без параллелей (сходства) прошения приглашают молиться: 1) «о благосостоянии святых божиих церквей», 2) «о святом храме сем», 3) «о святейшем правитель­ствующем синоде, митрополите, епископе, честней пресвитерстве, во христе диаконстве, о всем причте и людях (даже?)». Отсутствию соответствую­щих им молитв египетского жреца не следует придавать значения, так как прошение о синоде и пр. вызвано своеобразной организацией христ. ду­ховенства, а о благосостоянии «церквей» и «храма» жрецы могли обра­щаться не к богу, а к карману верующих, что они, как и христ. духовен­ство, успешно и проделывали. Наконец, надо принять во внимание и то, что у Апулея самого текста молитв жреца не приведено, передано только их содержание или смысл; иначе совпадение, быть может, было бы еще более полным.

Это совпадение молитв египетского богослужения с христианской ве­ликой ектенией слишком большое и разительное, чтобы оно могло быть случайным, — культ же Изиды — Сараписа выработался и распространился по римской империи задолго до христианства. Думается, вывод сам собою ясен. П.

(обратно)

69

Сюда можно присоединить еще и календарные моменты. Христиан­ство заимствовало из митраизма кроме числа 25 декабря для своего Рожде­ства христова также и остальные астрономические праздники, — отмеченные нами раньше, — т. е. моменты равноденствий и солнцестояний. Равным образом, оттуда же церковь заимствовала обычай праздновать седьмой день недели, посвященный солнечному Митре, каковой день древние христиане прямо так и называли «днем солнца», (см., напр., у Юстина). П.

(обратно)

70

Мы идем еще дальше и предполагаем, что христианство при­своило себе также и митраистического бога времени — Зервана, превратив его в земного отца Иисуса, — плотника Иосифа. Наши соображения таковы: спаситель Митра, — по обычному представлению, — родился из скалы-кам­ня. Но, судя по целому ряду намеков и деталей, существовал другой миф, где Митра рождается от богини — девы Апатиты и небесного отца, высшего бога Зервана. Наличие такого мифа и учения, между прочим, облегчало митраизму тесное слияние с культами рожденного от девы Кибелы фригий­ского «спасителя» Аттиса, такого же египетского спасителя Озириса-Гора-Сараписа, и др. В таком случае, мы получаем следующую митраистическую троицу: бог-отец Зерван, бог-сын Митра, богиня-дева — мать Апатита.

Происхождение богоматери Марии из многоименной «языческой» богини-матери-девы: вавилонской Иштар, сирийской Астарты, фригийско-персидской Кибелы-Анагиты, — общеизвестно и признано. Наличие черт Митры в личности и мифах об Иисусе мы видели у самого Древса.

Займемся богом-отцом Митры — Зерваном. Последний довольно часто изображался не только с ключами в руках и петухом у ног, но и с некото­рыми ремесленными орудиями: молотком и клещами. Эти орудия дают ос­нование предполагать, что в нем видели также божественного, небесно­го ремесленника или плотника, как творца и устроителя вселенной. Земной отец Иисуса и муж Марии, Иосиф, в евангелиях и предании называется плотником, но соответствующее евангельское, греческое слово «тектон» означает вообще ремесленника, а не только плотника. Поэтому еще в древности некоторые христиане утверждали, что Иосиф занимался слесар­ными работами (см. «Сказания о земной жизни пресвятой богородицы», стр. 332, 8 изд. русского на Афоне Пантелеймонова монастыря; 1904 г.). В таком случае, ремесленник-плотник Зерван, отец Митры, по своей не­бесной профессии совпадает с ремесленником-плотником Иосифом, отцом Иисуса. Отсюда — простой вывод, что здесь не случайное совпадение, а влияние: как Мария заимствовала свои черты от Анагиты-Кибелы, Иисус (и Петр) — от Митры-Зервана, так и евангельский Иосиф свою профес­сию заимствовал от плотника-ремесленника Зервана.

Отметим, кстати, откуда произошло самое имя мифического земного отца мифического же Иисуса — Иосиф.

У евреев в последних веках до нашей эры сложились два образа мессии-спасителя: южане-иудеи видели в нем имеющего прийти, победо­носного сына-потомка царя Давида, прийти из иудейского города Вифлее­ма. Северяне, среди коих и зародилась потом раннее христианство, ждали, что мессия родится у них, на севере Палестины, в области, занятой коле­ном-племенем мифического ветхозаветного родоначальника Иосифа.

Поэтому своего чаемого мессию они называли «сыном Иосифа», причем учили, что он на земле будет страдать и умрет за людей. Нарождав­шееся христианство усвоило и переплело оба образа мессии, — победонос­ного «сына Давидова» и страждущего «сына Иосифа». След этого мы ви­дим в евангелиях, как в именовании Иисуса «сыном Давидовым», цар­ственно въезжающим в Иерусалим, — так и в наделении его земным отцом Иосифом, вместе с необходимостью претерпеть за людей мучения и смерть. Попытку, и при том неудачную, примирить оба эти представления мы находим также в пресловутых противоречивых родословиях Иисуса, где он выводится сыном Иосифа, а последний — потомком царя Давида.

Доводы за существование мифа о рождении Митры от матери-девы см. у Д. Робертсона, — «Языческие христы», стр. 321-322. П.

(обратно)

71

«Новозаветные апокрифы», стр. 91; 1904 г. Д.

(обратно)

72

Данаиды — дочери мифического греческого царя Даная. Про нихрассказывали, что они умертвили своих мужей (исключая одной из них) и за это после смерти, в аду, в наказание должны были наполнять водою без­донную бочку. Предполагают, что в основе этого мифа кроется характер­ное природное явление в греч. местности — Арголиде: в жаркое время там пересыхают все водные источники, а в период дождей, наоборот, перепол­няются и производят наводнения. Данаиды же слыли нимфами-русалками источников, а их отец, якобы, первый научил страдавших от безводья аргоссцев рыть колодцы, чтобы в бездождное лето не нуждаться в воде. Есть другое объяснение адской работы Данаид: здесь, отзвук особого обряда, связанного с подражательной магией, когда для вызывания нужного для хозяйства дождя лили в бочки или ямы воду.

Дирка, мифическая героиня одного из многих греческих мифов. Рас­сказывали, что она, ревнуя некую Антону к своему мужу, велела пасту­хам привязать последнюю к рогам дикого быка. Но пастухам было открыто. что несчастная — их родная мать. Тогда они вместо нее привязали к рогам быка саму Дирку, которая и погибла мучительной смертью. В римском театре в первом веке нашей эры мифы о Данаидах и Дирке разыгрывались в лицах. П.

(обратно)

73

А. Древс — «Миф о христе», т. II, стр. 24-52, изд. «Красной Нови» и «Атеиста», 1924 г. Д.

Неисторичность, легендарность неронова гонения доказывает также А. Немоевский в своей небольшой статье «Исторический ли факт Нероново гонение на христиан?» в «Нез. М.», № 162; 1911 г.

Много дельных и оригинальных соображений против историчности Неронова гонения и казни Петра в Риме, а также о происхождении римских катакомб-подземелий высказывает А. Амфитеатров в своем «Звере из бездны», т. IV, стр. 104 — 260 (главы: «Гонение на христиан» и. «Ката­комбы»), 1914 г., изд. «Просвещение». П.

(обратно)

74

Монтанизмом называется особое религиозное течение раннего христианства, названное так по имени его основоположника Монтана. По­следний был сначала жрец малоазиатского «спасителя» Аттиса и Кибелы, культ коих носил дикий, исступленный характер. Перейдя в христианство, Монтан внес в него мистический, крайне повышенный уклон своей преж­ней религии. Он начал проповедовать строжайшее воздержание (аске­тизм), осуждал всякую малейшую уступку «плоти», боролся против вне­сения мирского элемента в христианство и в огненных, страстных речах предсказывал скорое наступление страшного суда. Официальную, господ­ствующую церковь он бичевал за охлаждение в ней религиозного пыла первых учеников Иисуса, за ее погоню за земными благами, за ее оскуде­ние и потерю даров святого духа, — потерю, наличие чего он видел в пре­кращении дара чудесных исцелений и пророчества. Монтанизм, зародив­шийся в средине II века в малоазиатской области Мизии, скоро принял там характер острой эпидемии религиозного помешательства, так как прекращалась всякая нормальная общественная жизнь: монтанисты, ожидая страшного суда, забрасывали все свои «земные» дела, супруги — разводи­лись, все без различия пола и возраста предавались мистическим созерца­ниям и крайнему эскетизму.

Отсюда движение перебросилось на всю Малую Азию, захватило Сирию, Египет, африканские церкви, пробралось в Рим и даже далекую Галлию (ныне — Франция). На его сторону перешли даже некоторые из тогдашних «столпов» церкви, — например, Тертуллиан.

Господствующая церковь, хотя и с большим трудом, справилась с этим движением, задушило его, причем в ход были пущены провокацион­ные обвинения, — например, что монтанисты совершают таинство прича­щения на крови убитых детей. В лице этого движения мы имеем ветвь гнос­тицизма, с которым боролась господствующая церковь все первые века нашей эры, хотя само христианство вылилось из более раннего иудейского гностицизма. П.

(обратно)

75

Лицман — назв. соч., стр. 166. Д.

Широкий беззаботный, наглый размах в фабрикации святых», их мощей, а также разного рода «чудотворных» икон., и т. п., мы наблюдаем, также в нашей истории, при чем православная церковь, в лице своего духовенства, работала здесь рука об руку сначала с княжеской, потом цар­ской властью, — обе, будучи одинаково заинтересованы и политически, и: экономически в шантажировании масс. Октябрь положил конец этой фаб­рикации, разоблачил ее, показал массам, что преподносили им в этих «мощах». П.

(обратно)

76

Кафедра эта деревянная, с украшениями из слоновой кости, и приспособлена для ношения. Верующие римляне-католики, желая спасти положение и примирить открытие де-Росси о церковным преданием, утвер­ждают, что кафедра является почетным (курульным) креслом того сенатора Пудента, в доме которого Петр останавливался в Риме и который из ува­жения к апостолу уступил, подарил ему это кресло. По римскому преданию, на эту кафедру может воссесть и ею пользоваться только тот папа, кото­рый в этом звании прослужил 25 лет, — число лет мнимого епископского служения Петра в Риме! До сих пор еще ни один из пап не прослужил столько лет, что вполне понятно: обычно в папы избираются преклонные возрастом лица, а ряд молодых пап или рано умерли от разврата, или же были вовремя убраны с пути своими соперниками и врагами.

Что представляли из себя папы, — эти тягчайшие преступники в тиаре, см. подавляющую обилием исторических данных, фактов книгу О. Корвина — «Зеркало папизма» (особенно, главу. «Наместничество бога в Риме», стр. 108-200); изд. «Атеиста», 1924 г. П.

(обратно)

77

Это — знаменитая древнеримская Маммертинская тюрьма, под­земный «каменный мешок», предназначавшаяся только для тяжких госу­дарственных преступников или царственных пленников; выбраться оттуда было невозможно. В этой тюрьме показывают ныне наивным верующим помост, на котором, якобы, отдыхал, Петр и на котором остались следы его головы, а также тайную дверь, чрез которую он, будто бы, вышел на свободу, но вернулся добровольно назад. В соборе св. Петра хранятся «мощи» двух стражей апостола, коих он обратил в христианство, сидя в вышеназванной тюрьме, имена их Процесс и Мартиниан. П.

(обратно)

78

Собственно, не стол, а верхняя доска от него; хранится она под мраморною плитою алтаря. В подземелье римской церкви св. Марии хранится даже дом, в коем, будто бы, жил Павел, а также Петр с еванге­листом Иоанном, и где писал свое евангелие Лука. Внутри этого дома по­казывают сооруженный Петром и Иоанном алтарь, на коем они совершали литургию. См. «Римские письма», т. I, стр. 29, 389-390.

Кусок какого-то алтаря Петра хранился во Франции, в часовне Марше, в г. Сэн-Омэре. См. Мальвер, — назв. соч., стр. 160. П.

(обратно)

79

Существует в Риме также Малая церковь апостолов, построен­ная, будто бы, на том месте, где простились друг с другом Петр и Павел, когда их повели в различные места для казни. «Римские письма», ч. I, стр. 341. П.

(обратно)

80

«Обретены» были, конечно, и те (две) цепи, кои, якобы, спали с Петра при чудесном освобождении его ангелом из Иерусалимской тюрьмы (Деяния, 12). Эти цепи были подарены Иерусалимским патриархом, конеч­но, императрице, жене Феодосия II — Евдокии, которая, принеся в Констан­тинополь, одну из них отослала в подарок своей дочери Евдоксии, жене римского императора (в 439 г.), а другую передала в Константинополь­скую церковь св. Апостолов. Все цепи, иерусалимские и римские, конечно, считались и считаются чудотворными. В честь их установлен фигурирую­щий и в православном календаре праздник — «День поклонения вериг ап. Петра» (16 января).

Мало того, в католических. странах существует «Братство вериг — цепей ап. Петра». Члены этого братства (мужчины и женщины) носят особые цепочки, один конец которых прицепляют к карманным часам, другой — продевается в петельку жилета или платья. Цепочки эти, якобы, освящены посредством потирания каждой из них о «подлинные» цепи Петра в Риме, о чем свидетельствует особый документ, удостоверение, вы­данное каноником церкви «св. Петра в узах»: «Я, нижеподписавшийся, заявляю, что эти цепочки я прикладывал к святым цепям благословен­ного Петра, князя апостолов» ...

А. Немоевский, сообщая об этом, иронически замечает: «Приложить несколько десятков тысяч этих цепочек — немножко многовато. Да, впрочем вepa спасает».

О ежегодном показывании цепей Петра, конечно, за мзду верующим см. заметку «В цепях» в фельетоне «За рубежом» в газете «Известия ЦИКа Союза», № 183 (2218), от 13 авг., 1924 г.

Существуют, конечно, и части креста, на котором, будто бы, был ра­спят Петр, Одна из них до сих пор показывается в соборе г. Амальфи. См. «Римские письма», ч. II, стр. 309. П.

(обратно)

81

Эти «головы» хранятся в двух позолоченных сосудах, спрятан­ных в особом ковчеге, к ним никому не разрешается подходить, и только в самые большие праздники этот ковчежец показывается издали моля­щимся, при чем самые сосуды никогда не распечатываются. Отметим кстати, что один зуб Петра находился, а, возможно, и теперь там, в одной из церквей г. Эре, во Франции.

О. Корвин, к сожалению, не ссылаясь на источник, — сообщает, что некогда показывали даже несколько перьев того петуха, который пел при отречении Петра, а также самый шест, на коем сидел тогда этот петух. ... См. его «Зеркало папизма», стр. 86. П.

(обратно)

82

Относительно, якобы, хранящихся в нем мощей Петра отметим следующее. Церковники рассказывают, что тело казненного Петра было по­гребено сначала в лежавших около места казни катакомбах, и что там был поставлен надгробный памятник. Когда же император Гелиогабал (218 — 222) хотел застроить это место, мощи были взяты и спрятаны в сухом колодце. По другой версии, мощи были спрятаны римлянами в ко­лодезь от восточных христиан, кои требовали их выдачи, как останки их единомышленника. Папа Корнелий (251 — 253) перенес их отсюда, на пре­жнее место, где впоследствии над ними был построен знаменитый собор Св. Петра, строившийся сто лет и обошедшийся в триста миллионов рублей.

Характерно, что еще в древности выражали сомнение в подлинности мощей Петра и Павла. На этой почве выросла, между прочим, сказка о том, что еще в четвертом веке папа Сильвестр умышленно перемешал кости обоих апостолов, чтобы поставить их обоих под равное покровитель­ство, — как Рим, где был храм Петра, так и римскую область Кампанию, кото­рой принадлежал храм Павла. Показательно также, что, когда в шестом веке императрица Константина обратилась к папе Григорию Великому с просьбой уделить для дворцовой Константинопольской церкви частицу мощей Павла, тот ответил, что не только руками, но и глазами никто не мо­жет коснуться мощей обоих апостолов, так как последние за это карают смертью.

Однако, если даже в древности и существовали положенными во гроб сфабрикованные мощи Петра, они должны были быть уничтоженными в августе 946 года, когда Рим был взят сарацинами, совершенно разграбив­шими в первую очередь богатейшие храмы Петра и Павла с их гробницами. Григоровиус так рассказывает об этом событии:

«Вопя и кощунствуя, разорили они (сарацины) золотую гробницу апостола (Петра). Не смогли унести с собою бронзовый саркофаг, но алч­ность и любопытство вдохновили их вскрыть его. Содержимое раки (т. е. са­мые «мощи»), без сомнения, было ими выброшено и уничтожено. Ведь не трудно представить: язычникам этим лестно было наложить руку на святейший символ христианского культа, на те самые мощи Петра, тайна которых никогда не открывалась человеческому взору; опустошить могилу, заключавшую в себе догматического главу христианства, которому, — по нехристианскому выражению одного папы, — верующие поклонялись на земле как богу; преемники которого именовались папами и пред прахом которого все народы и правители приходили повергаться во прах; надо во­образить все это в совокупности, чтобы получить понятие о демонической радости, с какою сарацины должны были устремиться к уничтожению мощей.

Св. Павел разделил судьбу своего товарища в апостольстве. Сарацины обрели в его базилике (храме) едва ли менее обильные богатства и предали раку апостола подобному же разграблению. П.

(обратно)

83

Так как частицы мощей мифического Иисуса являются яркий примером шантажной практики, фабрикации духовенства, то мы приведем здесь маленькую, отнюдь не полную, их статистику.

В монастыре Сэн-Медар, — в г. Суассоне (Франция) показывали зуб, потерянный Иисусом в возрасте 9 лет.

Слезы Иисуса хранились во Франции, — 1) в Вандоме, 2) в соборе г. Марселя, 3) в Шемилье (все эти «слезки», якобы, были пролиты над гробом (Лазаря), 4) в Сэн-Максимии, в Провансе пролита при омовении учениками, 5) в аббатстве Сэн-Пьер — ле-Сэлэнкур, в Амьенской эпархи 6) в Сэн-Пьер-ле-Пюлье, в Орлеане, 7) в Трире, 8) в аббатстве Фукармс 9) в Льеже, 10) в Аллуани, и мн. др. Пупки Иисуса почитались в 1) Клермоне, 2) в Риме, в церкви Санта ­Мариа дель Пополо, 3) в Шалоне-на-Марне. Кровь Иисуса: 1) в Анвере, 2) Булони-сюр-Мер, 3) Брюгге, 4) Шарт­ре, 5) Доберо, 6) Фекане, 7) Мантуе, 8) Орлеане, 9) Палермо, 10) Париже, 11) Рейхнау, 12) Риме, 13) Венеции, 14) Вейнгартене, 15) Ла-Рошели, 16) Бек-Эллюэне, 17) Сарзанке, 18) Галле, 19) Сэн-Максимин в Провансе, 20) Биллоне, в Оверни, и мн. др.

Волосы Иисуса хранятся в церкви св. Цецилии, в Риме; были они также в Эскуриале и в одном аббатстве в Шампани (Франция). Найден­ное в XI веке так наз. Луккское распятие содержало в себе кроме пупка и капель крови Иисуса, также его волосы и ногти. Некая св. Остремуана привезла и подарила собору г. Клермона следующие мощи — «пупок сына божия и пять ногтей от его левой руки; еще пупок и два ногтя от правой ру­ки; пеленки Иисуса; одиннадцатую часть окрашенного его кровью платка, коим ему закрыли глаза; часть его плаща; часть его бороды; волоса с головы; обагренный его кровью пояс; еще три ногтя от его правой руки; часть терно­вого венца и кусок благословенного Иисусом хлеба; часть губки и гроба господня; прутья, коими его били; волосы девы Марии; ее кольцо часть ее одежды с ее молоком; часть хитона, сделанного ею».

Волосы Иисуса хранились также в Шартре, в Намюре и др. местах.

Однако, все вышеприведенные «мощи» Иисуса — ничто пред его крайней плотью, число экземпляров коей, и, конечно, «подлинных», еще точно не установлено. Известны, по крайней мере, следующие:

1) в Шарру, 2) в храме св. Иоанна, в Риме, 3) в Гильдерсгейме, в Саксонии, 4) в Кулоне (эпархия Шартра), 5) в Анвере, 6) в соб. Пюи, 7) в Компостеле, 8) в Компьене, 9) в Клермоне, 10) в Фекане, 11) в Караке, 12) в Меце, 13) в Ави, в Оверни, 14) в Ланграх, 15) в Конке, в мона­стыре св. Веры.

Приведенный материал нами взят из исследования Р. Сэнтив, — «Lee reliques et les images lègendaiaes», стр. 109-184, 1912 г.; там же дана исто­рия многих из этих мощей.

Для иллюстрации, как обретались эти экземпляры крайней плоти Иисуса, якобы, отрезанной у него при обрезании, мы приведем один пример, связанный, кажется, с 16-м экземпляром. В средние века некоторые мона­шенки слезно скорбели о том, что при обрезании младенца Иисуса была пролита его кровь. И вот однажды некая Агнеса Бланбекэн (ум. в 1315 г.), скорбя по вышеуказанному поводу, задумалась над вопросом, — куда же делась отрезанная у Иисуса крайняя плоть? Как только она поставила пред собой такой вопрос: «вдруг она почувствовала у себя на языке кусочек кожицы, полный чрезвычайной сладости, и проглотила его. Затем она снова почувствовала эту кожицу у себя на языке и снова проглотила... и так сто раз. А так как она всякий раз чувствовала эту кожицу, то по­пыталась, наконец, пощупать ее пальцем. Когда же она собиралась это сде­лать, кожица сама выскользнула из горла. И ей было открыто, что крайняя плоть христа воскресла (!) вместе с самим господом в день его воскресения из мертвых». Эта, обретенная таким образом, крайняя плоть Иисуса сыграла затем огромную роль в христианском культе.

А. Storfer, — «Marias jungfräuliche Mutterschaft», стр. 139 — 149; 1914 г.

Что же касается «хитона несшитого» Иисуса, то один целый экзем­пляр его ныне хранится в г. Трире, в Германии, другой — и тоже целый, — в Аржантейле, а третий был подарен персидским шахом отцу Михаила Ро­манова — патриарху Филарету, — при чем одна часть его ныне хранится в Московском Успенском соборе, две другие — в Ленинграде (в церкви Зим­него дворца и в Петропавловском соборе). См. рис. 23-26.

Массу указаний на подобные мощи можно найти у Мальвера, Кор­вина, в «Римских письмах», и др.

К сожалению, — насколько нам известно, — более или менее полной статистики «мощей», хранимых в церквах и соборах России, до сих пор еще нет, а она послужила бы прекрасным материалом для иллюстрации деятельности духовенства.

(обратно)

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

I. ПЕТР В НОВОМ ЗАВЕТЕ.

  1. В ЕВАНГЕЛИЯХ.

  2. В ДЕЯНИЯХ АПОСТОЛОВ.

  3. В ПОСЛАНИЯХ ПАВЛА.

  4. МАТФЕЙ, 16, 18 сл.

  5. КНЯЗЬ АПОСТОЛОВ.

II. МИФИЧЕСКАЯ ПОДКЛАДКА ОБРАЗА ПЕТРА.

  1. СИМОН — ГЕРАКЛ — МЕЛЬКАРТ.

  2. ПETP — МИТРА — АТЛАНТ — ПРОТЕЙ — ПЕТРА

  3. ЯНУС.

    Из шантажной практики рясников. «Подлинный портрет» Иисуса.

  4. ИИСУС.

  5. ПЕТР И МИТРА.

III. ПЕТР В РИМЕ

    ИЗ ШАНТАЖНОЙ ПРАКТИКИ РЯСНИКОВ

    ИЗ ШАНТАЖНОЙ ПРАКТИКИ РЯСНИКОВ

    ИЗ ШАНТАЖНОЙ ПРАКТИКИ РЯСНИКОВ

    ИЗ ШАНТАЖНОЙ ПРАКТИКИ РЯСНИКОВ

    ИЗ ШАНТАЖНОЙ ПРАКТИКИ РЯСНИКОВ

*** Примечания ***