Время кристаллам говорить [Ольга Николаевна Ларионова] (pdf) читать постранично, страница - 4

короткой
паузы, казалось, наполненной дыханием слушателей, как в
каком-нибудь ленинградском концертном зале, сочный
мужской баритон, чем-то неуловимо схожий с начальственным баритоном и.о. директора института Колпакчи, продекламировал:
Хвала Эпикуру.
Силою духа живой одержал он победу и вышел
Он далеко за предел ограды огненной мира,
По безграничным пройдя своей мыслью и духом пространствам,
Как победитель он нам сообщает оттуда, что может
14

Происходить.
Что не может, какая конечная сила
Каждой вещи дана, и какой ей предел установлен.
Он писал это про Эпикура, но эти слова целиком относятся и к нему самому...
— Вы открыли Лукрецию Кару законы мироздания? —
спросил Капустин, когда кристалл закончил читать отрывок
из поэмы „О природе вещей”.
— Не только ему. Подумайте, откуда немецкий философ-идеалист Эммануил Кант узнал о Большой системе Галактик вне вашей Галактики? К сожалению, он очень редко
бывал дома...
Капустин взял кристалл в руки. Кристалл не был ни тяжелым, ни холодным, ни горячим. Он ничем существенным
не отличался от сотен камней, которые прошли через руки
ученого. Он не был ни загадочным, ни сверхкрасивым —
кристалл как кристалл, какие найдутся в любой коллекции
минералов. А вот, поди ж ты, разговаривает, причем — о
весьма нетривиальных вещах! Создавалось ощущение, что в
комнате находится кто-то невидимый, спрятавший себя за
изящные природные грани минерала, сливший себя с одушевленной точностью и вопросительно-вопрошающим
блеском оптического кварца. Невидимка был тут, рядом с
Капустиным, и в то же время бесконечно далеко, по ту сторону немыслимого масштаба, спрессовавшего чудовищную
бездну материи и духа Мира Сплоченных Солнц в пятисантиметровой кристаллической решетке куска горной породы!
Пауза затянулась. И вновь кристалл прервал ее тем же
голосом артистки Касаткиной:
— Не удивляйтесь, что Галактика говорит с вами. Мы
искали вас несколько тысяч лет...
— Меня? А может, вы хотели найти другого Лукреция
Кара?
— И Лукреция Кара, и Канта, и Алексея Капустина. Мы
искали человека человечества!
15

— Спасибо! — сказал Капустин, язвительно кланяясь.
Затем выпрямился в кресле и втянул небольшое брюшко —
единственная его уступка времени за последний десяток
лет. Но и за этот дефект фигуры ему было стыдно сейчас,
лицом к лицу с иной Галактикой.
— Товарищ Галактика... Это... Граждане дружественной
Галактики! — торжественно обратился Капустин, пристально глядя в центр кристалла. — Человечество Земли готово
вступить в контакт...
— Это вы напрасно, товарищ профессор! — неожиданно
раздалось от двери. — Фантасты пишут, что мы еще для
контакта не созрели.
Капустин обернулся. У порога кабинета переминался с
ноги на ногу плотный коренастый человек средних лет в
рабочем комбинезоне, в примятом, видавшем виды картузе,
через плечо у него был перекинут на ремне ящик, с которым
ходят на вызовы плотники и стекольщики. Да он и на самом
деле был стекольщиком — Капустин несколько раз встречал его в жилконторе в те редкие свои визиты, когда он
вдруг брался за хозяйство и заменял собой Надежду Кузьминичну. Фамилия еще у него такая простая. Варфоломеев.
Нет, Вахрамеев. Да, точно, Вахрамеев. Лицо стекольщика
выглядело молодцеватым из-за острых усиков, а в настоящий момент еще смущенным от того, что он вмешался в
разговор профессора.
Вахрамеев, осторожно ставя ноги на паркет и оставляя
пыльные следы, приблизился к столу, шумно скинул с плеча
ящик.
— Извиняюсь, это вы репетируете? Ваш голос потом запишут на радиолокатор и пошлют в Космос, к братьям по
разуму, правда?
— Почему вы так решили? — Капустин растерялся.
— Ну, как же... — Вахрамеев снисходительно пожал
плечами.
— Вы обращаетесь к жителям Галактики. Значит, на все
космическое пространство... Я читал, я знаю.
16

Стекольщик Вахрамеев любил читать фантастику и еще
больше любил о фантастике поговорить. Он был в курсе
всех научных дел двадцатого века.
Но Алексей Иванович фантастики не любил. И хотел
оборвать этот беспочвенный разговор, предложив Вахрамееву заняться делом, а именно — стеклить попрочнее эту раму, которая так и норовит распахнуться, когда ей вздумается, и в осколки разносит то, для удержания чего она и предназначена. Но вдруг одно сомнение, желание еще раз проверить себя, повернули его мысли в другом направлении:
— Скажите, Вахрамеев, что я, по-вашему, держу сейчас
в руке?
— Ну, как же! — Вахрамеев тонко улыбнулся, отчего
задранные вверх усики его устремились еще выше, к самому потолку. — Это у вас горное стекло, кристалл, родственник алмаза. Нам, стекольщикам, грешно такого не знать.
— А вот потрогайте его. Вы ничего не слышите?
Вахрамеев обтер руки о куртку, отвернулся, деликатно
откашлялся в кулак и двумя пальцами бережно взял кристалл с ладони Капустина. Потом поглядел его на свет, подышал на него, обтер рукавом и снова