Кошкин дом [Андрей Донатович Синявский Абрам Терц] (epub) читать постранично

Абрам Терц

КОШКИН ДОМ

Роман дальнего следования

Пролог

Чем дольше живешь, тем быстрее бежит время. Сперва казалось — аберрация. Куда спешить старикам? Молодо-зелено, но старикам-то зачем торопиться? Все одно помрут. Большие дела откладываем на завтра, на старость лет, до лучших времен. Откладываем, в общем, до смерти. Потом замечаю за собой: не помираю. Время идет, а я все еще живу. Ничего не попишешь. Приходится.

Когда обо всем этом думаешь, — естественно, рискуешь. Но без риска какой интерес? Сидеть и лить слезы? Иду ва-банк. Замечаю за собой, что слишком много читаю. К чему бы, думаю, мне столько книг перемалывать ежедневно, когда все одно кранты? Кому это выгодно? Все равно не усвоишь. Два раза на дню мою голову. Компьютер перегружен. Дает сбои. Пока маменька не придумала мне задание писать в трех экземплярах имена зверей, грамота давалась с трудом. А тут выпрыгнул: зверинец! Научился читать и писать. Почти рисую. Пишу «тигр», и тигр потягивается, шевелит усами. Вместо ничтожных букв настоящие звери бегут рысцой по разграфленным тетрадям к вечернему водопою. Доброе слово и кошке приятно. «Спать пора», — говорит мама, вернувшись с работы. Откладываешь на завтра, и они снятся всю ночь. И все такие пятнистые. Особенно леопард и жирафа. Стараюсь эти золотые слова писать особенно правильно. Не пишу — глажу льва или тигра, и те сияют, обрадованные.

Так я научился писать. А уж потом читать. Воссоздание на бумаге чудных звуков и знаков препинания рисовалось магией, колдовством, но было мне даровано свыше, сверхъестественным образом, вопреки законам природы. Почти как — чудо. Ангелы летают… Не надо прибедняться: мы все бродим рядом с чудом и только потому живем. Черной магией и чернокнижием отродясь не занимался. Все эти гадости мне приписали позднее идейные враги и соперники. Хотя, если покопаться в дуще, случалось, подлезал на рассвете, засыпая, под одеяло, словно стремился сдвинуть напоследок свое астральное тело с мертвой точки под таким углом зрения, чтобы видеть под утро сны один другого прекраснее. Ждал, как прорежется третий глаз в сплетении ветвей.

Бархатная ночь. Оле Лукойе. Из тех, что снятся на юге раз в жизни рядом с любимой девушкой. Потрогаешь за ножку — атлас. А уж за коленку — соловьем зальешься. Снулые коготки тамариска и отпечатки пальцев едва мерцают. Дышу все глубже, и звезды падают, как в узкий колодезь, в мою богатырскую грудь. А звезд в небе, как в «Тысяче и одной ночи». «Пошло, пошло», — кричат грузчики, и ты уже ни о чем не грезишь, а только бежишь и бежишь под грузом, который висит в неистреби-мой высоте над тобой, как ястреб, и так будет продолжаться до конца света.

Ставлю непотребный вопрос: а есть ли у жизни конец и сколько можно подводить итоги? Пока никого нет, тут бы и нам сочинить что-нибудь занимательное. Недаром я читаю старые книги и не могу остановиться. Не в силах разрешить простейшую проблему: почему я так много читаю? То ли нелегкая нашла, то ли уже тронулся. Просто неприлично. Жена ругается по утрам, взяла новую моду, «опять читаешь?» с укором, а я за ночь пролистываю тысячи изданий. Словно столбняк напал, либо какой-то ступор, судороги, конвульсии, онейроидное расстройство, или я не в состоянии вспомнить что-то очень значительное и ответственное в жизни, от чего зависит судьба не одного десятка созданий, доверившихся памяти, которую по непонятной причине у меня отшибло к моему стыду и физическому ужасу.

Рукопожатие смерти. Ни с того ни с сего рука или нога выходят из строя, из повиновения, их почему-то скрючивает и начинает мелко трясти. Хватаешь здоровой рукой трясущуюся конечность, и все, круг замкнулся, тебя всего уже бьет портативным электрическим дрипом, язык бездействует, не в силах расцепиться и прекратить надругательство, и некому сказать со злорадством, что попался, который кусался. Так ведь недолго себя придушить по ошибке. С переляку, с бухты-барахты. Доказывай потом, что без дурных намерений. Клешня сама норовит перекусить морщинистое петушиное горло, и, пытаясь ее удержать, ты хватаешь не пустой звук, а чью-то куриную руку. Опасность, как всегда, выскальзывает у нас из-под пальцев. — Молчи! молчи! — говорю самому себе. — Курносая скоро вернется. Смерть