Сны накануне лета (СИ) [Гайя-А] (fb2) читать постранично, страница - 2

Прогресс изобразительного искусства и новинка. Традиционалисты плюются, но молодежь не против… пока остается молодежью. Лет семьдесят у тебя в запасе есть.

— Но…

— Я. Не. Закончил. Через семьдесят лет в порошок и пыль сотрется все, за счет чего твой… гном будет прощать тебе отличия от его народа. А отличия никуда не денутся. Как бы ты ни рядилась, как бы ни ломала себя. Он-то себя ломать не будет, уж поверь. Отрастит себе брюхо и бороду, забудет все языки, кроме кхуздула… но нет, ты будешь любить его любым! Это же навеки! Это твое большое чувство.

Трандуил легко повел рукой, как бы демонстрируя размах. Эмоций в жесте было мало, как и в голосе, но все восполнял блеск его глаз. По залу он вышагивал медленно, словно кот перед дракой, в которой неизменно намерен победить. Слова, которые он выделял голосом, произносил особенно отчетливо, как будто нанося заранее спланированные удары — четко, безупречно точно, гарантированно больно. И душа Тауриэль плакала под этими ударами. Она бы плакала много громче, если бы только это не значило, что дальше ее ждет нечто гораздо страшнее. А у Трандуила в запасе, несомненно, есть кое-что внушительнее едких слов.

Что такое ее едва развившаяся стойкость перед его тысячами лет опыта? Только память и надежда.

«Кили — и его обещание».

— Но до этого, моя дорогая, задолго до этого — в первые годы — ты столкнешься с тем, что станешь меняться сама. Заставлять тебя? Нет, никто не станет. Ты сама захочешь. Тебе придется. Ты не сможешь видеть его лица, когда вслед ему будут шипеть его сородичи. И ты поменяешься, со всей ответственностью возьмешься за это дело. Про охоту и гулянки под звездами забудь. Про свою одежду, любимые блюда, привычки. Откликаться научишься на позывной «женщина». Поднимешь глаза на постороннего… ох, нет. Опустишь глаза на постороннего мужчину — будь уверена, отнесутся к этому со всей серьезностью. И дети. Как я мог забыть. Дети. Мы же говорим о гномах. Плодовиты, когда сыты. Пять-шесть. Но никак не больше восьми, конечно. После первого он тебя закроет на замок…

— Они не запирают своих…

— Возлюбленных? Нет. Но ты больше не будешь возлюбленной. Ты будешь женой. То, что простили бы гномке — тебе не простят. Как я сказал, и среди наугрим многие падки на экзотику. А рисковать своим имуществом гномы не любят. Так что верь мне…

Он описал еще один круг по белому залу, и в притворной задумчивости остановился у стрельчатого окна.

— С другой стороны, это ведь все по-настоящему. Сценарий возможен и другой. Ты ради него оставишь леса, он выйдет на поверхность, бросит свою семью и клан — те проклянут его и поплачут немного, но со временем горе от разлуки сгладится. Лет на семьдесят, опять же, можешь рассчитывать. Будете жить, как люди. Только не людьми — но вам ведь не привыкать к издевательствам и насмешкам? В городе пришлось бы нелегко, деревень тоже надо будет избегать. Но зачем вам все эти соседи и община! Уединение и вместе навсегда. Построите хижину на отдаленном хуторе, и вместе начнете жизнь заново… ткать ты умеешь. Пасти свиней и торговать репой научишься. Несколько лет работы — сможете позволить себе новые сапоги и корову. Если разгневанные засухой суеверные селяне решат, что виноваты вы и ваше «колдовство», и придут к вам с вилами и огнем — вдвоем как-нибудь отобьетесь… если ты не будешь беременна в очередной раз.

Резко развернулся, ослепительно улыбнулся — словно солнце озарило лес и дворец, — и чуть потрепал ее по мокрой от слез щеке, проходя мимо:

— Ты будешь очень счастлива с ним, Тауриэль, ну разве ты не видишь? По-настоящему, обещаю.

И ушел.

…

Кили никогда не отступал. С самого детства он отличался от старшего брата полным неумением совершать тактическое отступление. Даже ради того, чтобы потом вновь настоять на своем. Даже ради притворства. Прямой, откровенный, упертый. И теперь, имея возможность отступить, пусть только для вида — он не делал этого.

А ведь Двалину хватило бы видимости.

— И куда ты собрался? С эльфийкой? Цветочки собирать и на лужайке танцевать?

— Я могу быть кузнецом, — упрямо сжал губы молодой гном.

— Можешь? Хрена драконьего ты можешь! — Двалин навис над столом, опираясь обеими руками, и Кили неосознанно двинулся назад, — думаешь, в людской деревне будешь узорные решетки ковать? Или доспехи? Или в бирюльки с самоцветами играться?

— Двалин, — тихо подала голос Дис.

— Я буду работать, — Кили стоял на своем твердо.

— Будешь, сопляк, будешь. Я тебе показал бы, что такое работа, да ты мелкий был, засранец, не помнишь.

— Погоди, брат, — Балин всегда был рассудителен и последователен. Отодвинув своего вспыльчивого родича, он тяжело опустился в кресло напротив Кили, и