Железный Маршал (СИ) [Атенаис Мерсье] (fb2) читать постранично, страница - 4

сносить оскорбления одно отвратительнее другого? Какой же сын стерпит, когда его мать называют шлюхой? А его самого — отродьем чудовища, ввергшего страну в кровавые распри? Теперь уже никто не смел говорить, что это Генрих II был, по сути, завоевателем, таким же, как его предок Вильгельм. Теперь король Генрих был посланным небесами монархом, а таинственная смерть Юстаса в аббатстве Бери-Сент-Эдмундс — карой Господней в ответ на узурпацию трона его отцом. Теперь графы и бароны уже не смели вспоминать, как они сами поддержали Стефана Блуаского в обход Матильды, потому что никто из них не желал видеть на английском троне женщину. Теперь они говорили, что всегда были верны императрице и ее сыну от Жоффруа Анжуйского, а за их прежние мятежи расплачивался ребенок, которого считали бастардом Юстаса.

— Не следовало, — шептались в доме благородного графа Арундела, — королю Генриху отдавать эту саксонскую девку своему брату. В монастырь и ее, и щенка. Породу Блуа ничем не скроешь. И десяти лет не минет, как он пойдет по стопам отца.

И сколько ни дрался бы Уильям за честь матери и свое доброе имя, это только убеждало других, что он, такой несдержанный и безжалостный к обидчикам, не может быть сыном благородного Артура де Шампера. Слова родителей, пытавшихся убедить его, что всё эти сплетни — лишь порождение зависти, уже казались ему не меньшей ложью, пусть и во благо. Да и сам барон теперь был не рад такому наследнику, о котором он давно уже не слышал ни единой похвалы. Лорд Артур мечтал о сыне, который был бы образцом чести и благородства и которого он не постыдился бы представить Генриху не только, как племянника, но и как будущего барона. Лорд Артур не понимал, что смирение, как бы ни превозносили его церковники, не всегда правильно. Для Уильяма было предпочтительнее бросаться в драку, не раздумывая и не сомневаясь, чем, надев маску фальшивого смирения, молча терпеть насмешки.

— И чем только баронесса вскружила голову мужу, что он согласился признать этого звереныша своим сыном? — спрашивали друг у друга свитские графа Арундела. — Да еще и наследником? Когда у него есть собственные сыновья.

Когда родился Генри, Уильям как раз сделался оруженосцем. И едва взглянул на новорожденного брата. Еще один истинный де Шампер, пусть и светловолосый и голубоглазый, как леди Милдрэд. Еще один законный наследник, на пути которого однажды может встать чужой бастард. Еще один ребенок, которого барон Гронвудский обожал, холил и лелеял и которым похвалялся перед вассалами, пока его старший сын, запершись в спальне, в последний раз давился горькими слезами, бессильно уткнувшись лицом в колени.

— Уильям, — впустую звала его мать, раз за разом возвращаясь к запертой двери. Сначала она приходила в надежде, что он спустится в зал, а затем только просила впустить ее саму. — Уильям, открой!

Леди Милдрэд не слышала ни звука из-за тяжелой двери, но она знала, чувствовала: с сыном что-то случилось. А он не мог отпереть засов, потому что знал, что тогда она горько заплачет и долго будет пытаться убедить его, что это ложь и что для нее он никакой не позор, а самый дорогой и любимый ребенок. И снова плакать, как она плакала, когда Уильям еще решался говорить ей о том, что его называют бастардом. Он быстро перестал, увидев, как больно матери слышать такое. Упоминания о царивших в стране кровавых распрях, в которых погибли ее родители, а сама она стала жертвой отъявленного мерзавца, и по сей день вызывали у баронессы слезы.

— Уильям, впусти меня, — просила мать, а он даже ответить ей ничего не мог, потому что задыхался от бессильной обиды. Его бросили. Из-за того, в чем он виноват не был, но о чем постоянно напоминал родителям одним только своим существованием. Он больше не был нужен барону, у которого родилось уже двое своих, законных сыновей, а для матери, как бы он ни любил ее, а она — его, Уильям навсегда останется напоминанием о его чудовищном отце.

Но если он больше не наследник барона, то кто же он тогда? Куда ему пойти? Кем ему стать?

Ответ на этот вопрос он нашел случайно, когда граф Арундел со свитой отправился ко двору короля. А Уильям, в тысячный раз сцепившись с другими оруженосцами, попросту сбежал и, бесцельно бродя по городу, неожиданно для самого себя оказался у ворот лондонской прецептории* тамплиеров.

— Тебе чего, мальчик? — приветливо спросил его один из возвращавшихся из города рыцарей в белом плаще с красным крестом. — Ты не потерялся ли часом?

Вид у Уильяма и в самом деле был потерянный, но не потому, что он не знал, в какой части города находится.

— Вы позволите мне войти, мессир*? — попросил беглец. — Родители говорили мне, что в лондонском Темпле похоронен отец моей матери. Я хотел бы помолиться на его могиле.

— А давно он умер? — спросил рыцарь, ничуть не удивленный такой просьбой. Тамплиеры давали обет